— Пустите меня! Как вы смеете! Я — наместник Манисы! Вы все здесь обязаны мне подчиняться! Пустите, собаки! Вы пожалеете! Пожалеете! — в гневе кричал Мехмед.


В это время принцу полагалось заниматься воинскими упражнениями, а такие занятия проходили в совершенно другой части дворца. Почему же Мехмед вдруг оказался здесь, да ещё проявлял такую ярость?


Андреас поспешил на крики, но успел увидеть лишь то, что Мехмед, схваченный слугами, исчезает в дверях своих покоев. У пятнадцатилетнего принца вдруг обнаружилось столько сил, что двое рослых челядинцев, державшие его под руки, едва могли совладать с ним. Идти в свои покои он не хотел и так извивался, что ещё двое слуг схватили его за ноги и буквально внесли внутрь, причём это удалось не сразу. Затем двери захлопнулись с громким стуком, а Андреас, поспешивший к этим дверям, чтобы выяснить суть происходящего, обнаружил, что они заперты. Он стучал и даже требовал открыть, но ему не открыли. Должно быть, крики принца, раздававшиеся изнутри, заглушали любой шум снаружи.


Приложив ухо к щели, Андреас продолжал слышать, как Мехмед бранится:

— Пустите, предатели! Свиньи! Шайтан вас порази! Я хочу поехать тоже! Я поеду!


С кем и куда хочет поехать принц, так и не удалось понять, потому что к греку подошёл кто-то из дворцовых служителей и настоятельно посоветовал:

— Господин, возвращайся к себе. Ты ничем не можешь помочь.


Весь оставшийся день Андреас не мог дознаться, что же произошло. Даже географ-генуэзец, который обычно собирал слухи и знал всё, в этот раз лишь развёл руками:

— Я сам слышал крики, но что стало причиной, никто не говорит.


Единственное, что удалось узнать — завтра все уроки следовало проводить, как обычно. Об этом сообщил учителям мулла через своего слугу.


«Возможно, всё не так серьёзно, если мулла рассчитывает, что к завтрашнему утру Мехмед успокоится», — подумал грек, однако принц не успокоился.


Назавтра, когда Андреас явился в покои Мехмеда, чтобы провести урок греческого, всё было не как всегда. Слуги принца ходили, как пришибленные, и ни за что не хотели говорить о вчерашнем происшествии, а когда двери класса, наконец, открылись, и оттуда вышел мулла с прислужником, несшим книги, то Андреас сразу увидел, насколько изменилось настроение главного наставника.


Мулла был не просто недоволен, а взбешён, но и принц был взбешён тоже. Стоя посреди класса, он крикнул:

— И это всё?! Ударь меня снова! Я не чувствую твоих ударов, потому что вот здесь, — он стукнул себя кулаком в грудь, — настоящая рана.


Увидев Андреаса, принц замолчал, а мулла бросил на учителя греческого насмешливый взгляд, будто говорил: «Посмотрим, как ты совладаешь с этим негодником. Он теперь даже греческий учить не станет».


Грек поспешно вошёл в класс и с возрастающим беспокойством смотрел на Мехмеда.


— Что!? — с вызовом бросил принц, когда двери закрылись, и он остался наедине с учителем.

— Прости меня, мой мальчик, но я ничего не знаю, — проговорил Андреас. — Мне ничего не говорят. Ни от кого из слуг не могу добиться ответа.

— Они увезли её! Вчера! — крикнул принц, потому что не мог говорить спокойно.


Учитель мгновенно понял если не всё, то многое:

— Увезли Гюльбахар-хатун?

— Да!

— Но кто увёз?

— Слуги моего отца. Вчера приехали из Эдирне и увезли, — принц не находил себе места и, как зверь в клетке, кружил по комнате. — Они хотели сделать это тайно, но я узнал и пришёл. Я видел, как они её увозили! И ничего не мог сделать! Ничего!


Только теперь Андреас заметил, что в комнате нет такого идеального порядка, как обычно. Ковры на полу местами собрались складками. В углу валялся круглый столик, возможно, сломанный, а на одной из стен виднелось большое чернильное пятно. Чернильница лежала рядом на ковре.


— Ты хотел последовать за ней? — спросил Андреас. — Ехать туда же, куда её повезут?

— Откуда ты знаешь? — насторожился Мехмед.

— Слышал, как ты кричал вчера, — пояснил учитель, сочувственно глядя на ученика. — Слышал, но не смог разузнать суть дела. Теперь я понимаю, как тебе тяжело.


Принц ещё мгновение назад готовый крушить всё и вся, как будто обессилел. Он подошёл к учителю и порывисто обнял, ища в нём опору.


Помнится, Андреас говорил, что следует избегать объятий, но напоминать об этом принцу сейчас было бы слишком жестоко. А меж тем Мехмед, устроив голову на груди учителя и упершись тюрбаном ему в подбородок, сказал:

— Нет, ты не понимаешь. И хорошо, что не понимаешь. Это так больно. Учитель, что мне делать? Я ненавижу их!

— Кого? Слуг твоего отца?

— И самого отца — тоже, — прошептал Мехмед очень зло.


Теперь он уже не обнимал наставника, а просто уткнулся лбом ему в плечо. Между тем руки принца сжимались в кулаки.


— И муллу ненавижу, — продолжал шептать Мехмед. — Он на стороне отца. Говорит, что я сам во всём виноват, потому что не отправил отцу письмо. А ещё говорит, что мой отец милостив, потому что не наказал меня, а просто велел забрать мою жену. Да будь проклята такая милость! — принц, не вполне сознавая, что делает, ударил кулаком по груди учителя.


Андреас даже пошатнулся, но вместо того, чтобы отстраниться, взял ученика за плечи:

— Тише, тише, мой мальчик.

— Прости, учитель.

— Для меня всё произошедшее вчера так же неожиданно, как для тебя, — признался Андреас, — и я до сих пор не совсем понимаю. Если Гюльбахар-хатун носит ребёнка, почему её забрали? Я полагал, что забирать уже поздно. И ты в своё время говорил мне, что поздно.

— Я ошибался, — с горечью произнёс принц. — Когда я узнал, что её забирают, то приказал позвать своего лекаря, чтобы он объяснил слугам моего отца её положение. Мой лекарь сказал им, что она беременна, и что ей лучше не путешествовать. Сказал, что это может быть опасно для ребёнка, а ведь это не простой ребёнок. В нём течёт кровь османских правителей. Его надо беречь! Но никто не слушал. Эти люди твердили, что им дано повеление, и что они должны её увезти. И увезли. А если она потеряет ребёнка? Лекарь не врал, когда говорил, что ей лучше не путешествовать.

— Будем надеяться на благополучный исход, мой мальчик, — вздохнул Андреас. — Не думай о плохом. Верь в милосердие Бога. Попытайся успокоиться.

— Учитель, как я могу! — воскликнул Мехмед, отстраняясь от учителя и теперь глядя ему в глаза. — Ты говоришь о благополучном исходе, но меня неминуемо ждут страдания. Даже если она родит, и ребёнок останется жив, я не увижу её, пока жив мой отец. Она останется вдали от меня! А если ребёнок умрёт, то мой отец прикажет, чтобы меня с моей женой развели. Даже если я не соглашусь с ней развестись, это ничего не изменит. И её отберут у меня навсегда, увезут куда-нибудь, где я не сумею её найти, даже когда стану султаном. Я больше не увижу её. Совсем! И это мулла во всём виноват. Ненавижу его!


Андреас был бы рад избавиться от соперника в лице муллы, но чувство справедливости не позволяло просто согласиться с учеником, говорившим о ненависти:

— Мой мальчик, только не сердись. Просто ответь мне, почему ты считаешь муллу виновным. Разве не он провёл обряд по твоей просьбе?

— А затем отправил моему отцу письмо, где просил прощения за то, что сделал, — зло усмехнулся Мехмед.

— Ах, вот так? — Андреас был изумлён таким поступком муллы, явно говорившим о малодушии. — Тебе сказали об этом люди, забравшие Гюльбахар-хатун? Или сам мулла признался?


Принц вынужденно пояснил:

— Мне не сказали, откуда отец узнал про мою свадьбу. И не сказали, кто отправил письмо. Но я уверен, что это мулла. Ведь он виноват, раз совершил свадебный обряд. Но муллу не наказали. Почему? И почему он так настойчиво твердит мне, что мой отец поступил милостиво? Почему? Потому что мой отец проявил милость к нему! К нему, а не ко мне! Он не наказан и сохранил свою должность, а я наказан, потому что лишился жены! — Мехмед оглянулся в поисках чего-нибудь, что можно было бы швырнуть об стену, но не нашёл, и поэтому стиснул зубы, взвыл и закрыл лицо руками.


Андреас искренне сострадал своему ученику. Вне всякого сомнения, султан Мурат поступил слишком импульсивно. Даже если он не знал, что жена его сына беременна, то должен был подумать о такой возможности, когда отдавал приказ разлучить супружескую пару. А если султан знал о беременности Гюльбахар-хатун и всё равно отдал приказ, то поступил не только импульсивно, но и бессердечно.


Пусть Мехмед формально был неправ, женившись без отцовского разрешения, но Андреас удивился, почему султан не захотел простить сына. Прощение казалось самым верным решением, и грек всё же надеялся, что произошло недоразумение: «Султан не знал о беременности своей невестки и не предполагал такого, а когда узнает, то всё же смягчится».


Впервые за долгое время Андреас пожалел, что находится далеко от своего отца, по-прежнему занимавшего должность при турецком дворе. Отец Андреаса, будучи опытным придворным, дал бы дельный совет…. Греку вдруг пришла отличная мысль:

— Мой мальчик, — сказал он ученику, — я могу попытаться тебе помочь.

— Чем ты мне поможешь? — в отчаянии спросил Мехмед, но всё же отнял руки от лица.

— Если тебе не скажут, куда увезли Гюльбахар-хатун, то я могу попросить кое-кого разузнать это, — ответил грек и уже совсем тихо добавил. — Мой отец служит при дворе и имеет там некоторые связи. Думаю, он не откажется помочь, даже если это грозит гневом султана. Я объясню своему отцу, что рискнуть нужно, поскольку так он заслужит благодарность наследника престола.