— Где? — удивился Мехмед.


Андреас перелистнул несколько страниц назад и ткнул пальцем в строчку:

— Вот здесь. Чуть ранее того места, с которого я просил тебя начать чтение. Сократ говорит, что с тех пор, как полюбил Алкивиада, вынужден претерпевать много обид из-за его ревности.


Мехмед обрадовался:

— Значит, они всё-таки…

— Нет, — опять возразил учитель. — Между ними этого не случилось.

— Почему? — в который раз за сегодня спросил мальчик.

— А почему это обязательно должно было случиться? — лукаво спросил Андреас и уже серьёзно продолжал. — Любовь — не только потребность тела, но и потребность души. Когда любовь становится только потребностью тела, это печально.

— Почему? — опять спросил Мехмед.

— Потому что в этом случае любовь теряет почти всю свою красоту, — терпеливо объяснял учитель.

— Почему? — снова спросил Мехмед.

— Любовь прекрасна потому, что преображает человека. Особенно красиво это проявляется в отношении учителя с учеником. Ученик стремится развивать себя, чтобы быть более достойным своего учителя, и в этом стремлении ученик прекрасен. Согласись, что Алкивиад прекрасен, когда искренне восхваляет Сократа вопреки чувству обиды на него. Скажу тебе больше — Алкивиад по характеру был упрям и гневлив, но стремился совладать со своим характером из любви к учителю. Разве это не прекрасно? А разве не прекрасен Сократ в своей бескорыстной заботе об Алкивиаде? Но если бы Сократ получил в награду за свою заботу даже один поцелуй, то забота не была бы бескорыстной и, следовательно, не была бы прекрасной.


Мехмед глубоко задумался, а учитель начал надеяться, что принц попытается примерить всё это на себя, поставить себя на место Алкивиада.


Наконец, Андреас решился спросить:

— Теперь ты понимаешь, мой мальчик, что для учителя и ученика, если они любят друг друга, даже поцелуи вовсе не обязательны? Я уже не говорю про остальное…

— Учитель, но почему те, кто любит друг друга, не должны сближаться, если даже между друзьями это бывает? — спросил принц.


Этим вопросом он несколько расстроил учителя, причём Мехмед и сам заметил, что на лицо учителя набежала тень, поэтому поспешил оправдаться:

— Учитель, если ты сам делал это, значит, это хорошо. Ты не мог поступать плохо. Не знаю, почему у меня вырвалось «грех народа Лута». Учитель, такие слова не подходят к тебе.

— Благодарю, что думаешь так, — улыбнулся Андреас, — но в словах о грехе всё же есть доля истины, потому что грех, по сути, проявление слабости. То, что я делал с друзьями, я делал лишь потому, что не вполне властен над своим телом. Иногда оно приказывает мне, что делать, а не я приказываю ему, и это слабость. Меня извиняет только то, что в таких случаях я думал не только о своих нуждах, но и о пользе для своих возлюбленных. В нынешние времена, когда любовь между двумя мужскими началами считается грехом, лучше довериться другу и разделить с ним тяжесть греха, чем возлагать хоть часть такой тяжёлой ноши на возлюбленного.

— У тебя были возлюбленные? — спросил Мехмед. Он опять ревновал.

— Были, — спокойно ответил Андреас. — Конечно, были, ведь мне уже двадцать девять лет. Почему у меня не может быть прошлого?


Принц успокоился, поняв, что прошлое осталось в прошлом:

— Учитель, а кого ты любил? — спросил он. — Они были похожи на меня?

— Некоторые — да, — ответил Андреас, — Они, как и ты, были моими учениками, но с теми, кто был подобен тебе, я не переступал черту. Если возлюбленному совсем мало лет, то пусть останется чистым и невинным. Так для него лучше.

— А почему возлюбленный не может сам решать, что ему лучше? — многозначительно произнёс Мехмед.

— Потому что он неопытен и не видит возможных последствий, — снисходительно улыбнулся молодой грек и задумчиво добавил: — Я уже говорил тебе, что даже во времена Сократа к любви между мужскими началами относились по-разному. Её не всегда одобряли. А теперь я скажу тебе больше — Сократ, отказавшись от телесной близости с Алкивиадом, сделал так ещё и потому, что не хотел бросать на своего возлюбленного тень. Если возлюбленный всегда на виду, то даже малейшая тень окажется замеченной, а Алкивиад находился на виду, потому что был воспитанником весьма могущественного человека.


Принц насторожился и, похоже, теперь всё-таки начал сравнивать себя с Алкивиадом.


— Ты ведь знаешь, что Сократ жил в Афинах, — продолжал рассказывать учитель, — а Алкивиад был воспитанником, почти приёмным сыном Перикла, которого с некоторыми оговорками можно назвать правителем Афин.

— Алкивиад был приёмным сыном правителя? — это обстоятельство явно приобрело для Мехмеда глубокий смысл.

— Да, — кивнул Андреас. — Поэтому хорошенько обдумай историю Алкивиада и Сократа.

— Я обдумаю, учитель.


На этом разговор о Сократе окончился, хотя время поговорить ещё оставалось. Урок должен был завершиться примерно через четверть часа, но Андреас больше не рассказывал о запретных вещах, ведь эти рассказы мог случайно подслушать слуга, который по окончании каждого часа заглядывал в комнату и напоминал, что пришло время для следующего занятия.


Вместо разговоров о запретном ученик и учитель теперь сидели бок о бок и вместе читали греческие стихи, как делали недавно — месяц назад. Мехмед старался прочитать без единой запинки, а Андреас одобрительно улыбался, если у мальчика получалось. Теперь между ними всё стало, как раньше… и в то же время по-другому.

* * *

Учительские объяснения, которых Мехмед с волнением ждал, стали невероятно счастливым событием и вместе с тем разочаровали. Принцу хотелось, чтобы в те минуты, когда он находился рядом с Учителем, Этот Наставник сделал бы нечто большее, чем просто провёл пальцами по щеке. Было мгновение, когда Мехмед даже подумал, что вот-вот исполнится мечта. «Сейчас Учитель меня поцелует», — но это не исполнилось, а затем Учитель сказал, что поцелуя не случится, даже если есть взаимная любовь.


Как же всё стало запутанно и сложно! Раньше Мехмед полагал, что любовь не обходится без внешних, всем известных проявлений, а теперь получалось, что обходится, поэтому принц чувствовал себя обманутым. Оказывается, Учитель обещал не совсем то, чего ученик хотел. Даже поцелуев не обещал!


К тому же Учитель не признался прямо, что полюбил своего ученика, и усомнился в том, что любовь ученика настоящая. «Чего же я добился?» — спрашивал себя Мехмед, но весь день после разговора чувствовал на коже щеки странное покалывание, как если бы пальцы Учителя по-прежнему касались её.


Вечером принц даже не хотел умываться, чтобы ощущение не исчезло, но слуги настаивали, и тогда Мехмед подумал, что потеря будет небольшой. Завтра ожидалась новая встреча с Учителем, и Учитель, пусть даже не признался бы в любви, но уже не оказался бы холоден, и, значит, ученик мог надеяться, что будет одобрительное похлопывание по плечу или случайное соприкосновение рук. Это, конечно, мало, но лучше, чем ничего.


В голове принца вертелся вопрос: «Неужели мы никогда не будем по-настоящему вместе? Никогда?» Это казалось так печально, и такими грустными казались последние слова в речи Алкивиада, где тот утверждал, что не только сам пострадал от пренебрежения со стороны Сократа, но и другие юноши пострадали тоже. Алкивиад назвал имена ещё двух несчастливых юношей, и даже кого-то третьего предостерёг.


Мехмеду захотелось прочитать речь Алкивиада не с той строчки, на которую указал Учитель, а с самого начала, чтобы лучше понять, кто же третий юноша. Судя по всему, Алкивиад, когда произносил похвальную речь Сократу, почти перестал быть учеником. Сократ нашёл себе другого ученика, и вот этого другого Алкивиад предупреждал, чтобы новый возлюбленный Сократа не питал напрасных надежд.


«Неужели Учитель так жесток, хоть и кажется добрым? — спрашивал себя принц. — Неужели Учитель нарочно пробуждает любовь в других, но Сам никого не любит?» Однако принц помнил, что Учитель особенно упирал на то обстоятельство, что Алкивиад был воспитанником местного правителя, почти приёмным сыном.


«Разве этому правителю понравилось бы узнать про своего воспитанника и Сократа? — размышлял Мехмед. — Может, если бы Сократ сделал с Алкивиадом то, чего Алкивиад хотел, Сократа казнили бы за «развращение юношей» гораздо раньше? Неужели Алкивиад не понимал этого? Наверно, он думал только о себе».


Четырнадцатилетний Мехмед вдруг представил, что вот он, стоя рядом с Учителем, держит Его за руку, и вдруг появляется стража, хватает Учителя и уводит прочь, чтобы казнить, как того дервиша, а Мехмед, как ни цепляется за учительскую одежду, ничего не может сделать. И всё же, как ни боялся принц нечаянно погубить Учителя, не мог отказаться от своей мечты — мечты о поцелуе и о том, что следует после.


«Я хочу, и я добьюсь! — думал принц. — Наверное, придётся идти окольными путями, но я дойду до цели». Учитель и раньше намекал, что прямых путей лучше избегать, а теперь объяснил, почему — идти напрямик слишком опасно даже в мелочах. Наверное, поэтому Учитель не хотел никаких признаний в любви, но саму любовь не отвергал и даже поощрял её в тех случаях, когда она проявлялась исподволь.


Например, Учителю нравилось, что ученик стремится говорить по-гречески. Все греческие слова, выученные Мехмедом, для которого этот язык был неродным и весьма сложным для усвоения, означали «люблю», но это тайное значение понимал лишь Учитель, а остальным людям казалось, что принц просто преуспел в греческом. Вот если бы для поцелуя можно было найти подобную форму, со стороны не кажущуюся проявлением греха!

* * *

Новой встречи с Учителем Мехмед ждал так же нетерпеливо, как ждал предыдущую, но на следующее утро Учитель почему-то повёл себя холодно — не стремился говорить об Алкивиаде и Сократе, не хотел узнавать, есть ли у ученика новые вопросы. Сидя рядом, на коврах, Учитель избегал смотреть Мехмеду в глаза, то есть явно чувствовал неловкость — как будто вчера сделал с учеником что-то неподобающее, а теперь жалел об этом. Опять всё шло не так, как ожидал принц! Опять!