Сегодняшним вечером многие мужчины обращали на неё внимание, многие сидели рядом, говорили с ней, но только теперь в обществе ледяного неприветливого Егора, Роня вдруг до косточек прочувствовала чужое тепло и расслабленно закрыла глаза. Весь день она следила за чужими руками, опасаясь нечаянной или того хуже, специально ласки. Весь вечер слушала чужие комплименты страшась их до ужаса. И вот теперь… бояться нечего, абсолютно. Он просто не выкинет никакого фортеля, он будет сидеть и молчать, или заговорит и скажет что-то обидно. Посмеётся? пусть. Не обидно совсем. А может поцелует — почему нет? Всё одно, она готова к чему угодно.

И чувствуя своим бедром — его бедро, Вероника не могла не улыбаться.

— Ага, каждое слово!

— И как?

— Ты дура.

— И что?

— Почему не Лев? Он же хороший! Тёплый! А… нет… хороший у нас Зведа. Почему не Звезда? будете “Две звезды”! — фыркнул Егор, а Роня думала только о том, что вниз к ней он бежал без лифта.

— Хочешь, познакомлю вас поближе? А?

— Нет, — шепнула она, а сама думала о его пальцах, Егор даже не замечал, что вцепился ими в её руку. Его кожа была горячей, а её холодной.

— А Лев? Ну он просто у твоих ног! Гелла весь вечер скакала перед ним, а он с тебя глаз не сводил! Ну? Почему нет? Почему? Я тебе… зачем?


— Вы мучаете меня, задавая эти вопросы, — ответила Роня поворачиваясь к нему и сталкиваясь с зелёными глазами, так близко, что воздух вышибло из лёгких от неожиданности.

Всё это время Егор на неё смотрел… И мял её пальцы, не то стараясь доставить боль, не то — согреть.

— Мучаю? — спросил он.

— Да, очень.

— Почему? — казалось, что он ищет что-то на лице собеседницы. Он нервно сглотнул, продолжая смотреть то в её правый глаз, то в левый, то на макушку, то на нос, то на губы. А Роне казалось, что это он её целует во все эти места.

— Вас нужно спросить… почему?

— Потому что ты мне ужасно не нравишься, — тихо ответил он. Его дыхание коснулось её лба. От Егора пряно пахло вином и Роня невольно потянулась вверх, навстречу.

Он был будто самой осенью. Он казался морозным, но ласковым. Казалось, что от него пахло мёртвой листвой, он будто хрустящий под ногами лёд, он — это странное утягивающее ощущение, что мир вот вот уснёт под снегом, но будет так хорошо, что не хочется с этим прощаться.

— Вы — как осень, — шепнула Роня, а Егор ожил, отпустил пальцы и вместо этого зарылся в её волосы.

Он снова гладил большим пальцем её висок и скулу, смотрел в глаза и даже улыбался.

— Ты несёшь бред полный, прям вот отмороженный! Ну какая осень? Что за дичь! У тебя в голове кисель?

— Да, кисель, — кивнула Роня. — Егор Иванович…

— М? — протянул он, касаясь своим лбом её лба, и она от мурашек передёрнулась. Его вторая рука тоже оказалась в её волосах.

— Поцелуйте меня, пожалуйста?

— Зачем тебе это, дур… очка? — прохрипел он, глубоко вдыхая воздух, полной грудью. И всё что оказалось во рту и лёгких — была, увы, она.

— Вам всё нужно знать?

— Да, я же историк… Я люблю истории. В подробностях, с фактами. И история такова, — он чуть наклонился и губы мучительно мягкие и тёплые коснулись кончика Рониного носа. Она чуть не заныла от того как жарко всё скрутилось в животе, на месте сидеть стало страшно, хотелось или вскочить и крепко к нему прижаться, или убежать, чтобы не шлёпнуться в обморок.

— Какова?..

— Даже этого не знаешь… неумеха. История такова: я сижу на лавочке. Ночью. С собакой и девчонкой, которую терпеть не могу и которая уверена на все сто процентов, что знает меня. Сижу и думаю, почему ещё не ушёл. А она просит поцеловать.

— И что вы об этом думаете?

— Что она дура. И что если я её поцелую, а предпосылки к этому есть, то результатом этого нововведения станет война.

Этот урок истории становился всё интереснее.

Егор Иванович и Вероника Соболева сидели на лавочке, у их ног вертелся Николай.

Его пальцы грелись в её волосах, она вцепилась своими, холодными в его запястья. Она не дышала, она дрожала в нетерпении, понимая, что война — это жертвы. Что война — это кто-то победит. А кто-то проиграет.

Если война случится…


Примечание:

Я ехала домой, я думала о Вас,

 Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась.

 Дремота сладкая моих коснулась глаз.

 О, если б никогда я вновь не просыпалась…

"Я ехала домой" — А.Вертинский

=Ангел, стань человеком!*

Егор мучился, как это ни иронично. Он прижимался к её лбу так крепко, точно планировал продавить черепушку, и его пальцы, как у безумного художника, что никак не может остановить поток мысли, касались и её щёк, и её губ.

— Прости… я уже переходил в наступление, — шепнул он, коснувшись этими словами её раскрасневшейся от близости кожи.

— Значит, моя очередь? — спросила Вероника, и прежде чем услышала ответ, потянулась к нему сама.

И у неё сердце сходило с ума, она боялась, что поняла его неправильно, но отступать уже нельзя. Роня набралась смелости, воздуха в лёгкие и прежде чем прижалась к его губам, почувствовала что он их уже приоткрыл, подаваясь навстречу.

Поцелуй вышел сразу ужасно яростным, таким убить можно, потому что оба как ушибленные застыли, отпрянули и уставились друг на друга. Это длилось не дольше мгновения, просто произошло, перепугало и закончилось.

С упорством идиота, Егор потянулся снова, запрокинув голову Вероники так, что кожа на её шее опасно натянулась. От этого нового наступления несчастная девчонка сама испуганно его толкнула в грудь. И полные бешенства, почти изумрудные, из-за разыгравшегося воображения, глаза, уставились на неё с отчаянными смешинками и почти восторгом.

Теперь первой была Вероника, не давая прийти в себя. Она вцепилась в его плечи, приподнялась над ним и не успела понять, как оказалась на коленях Егора, как его руки пробрались под её пальто, как сжали бёдра, как обняли крепко. И если кого-то теперь это и пугало до ужаса, то что уж поделать, больше они не расцеплялись, так и целовались на ледяной лавочке, а Николай забыв что теперь не дворовая псина, свернулся на земле и уснул, устав ждать пока хозяину надоест кусаться с “новой хозяйкой”.


Когда Егор отстранился и пьяно посмотрел Роне в глаза, она смело вернула взгляд. Ей не было страшно. А Егор лениво улыбался и даже сотрясался в беззвучном смехе. Он был будто не в своём теле, не в этом мире. Иногда снова тянулся, чтобы оставить на губах Соболевой поцелуй.

Иногда лёгкий. Иногда кусающий, яростный. Иногда совсем убийственно нежный. Всякий раз это было по-новому и Вероника так сильно в этом увязла, что не понимала где земля, а где небо. Она жила от одного касания его губ до другого, ждала их и знала, что это её пища и воздух. А ещё она существовала на ощущении тепла от его пальцев: он гладил кожу на её спине, и ладонь казалась такой широкой, а сама Вероника такой маленькой. Ей не было неловко, что сидит на его коленях, ей не было неловко, что обнимает его ногами и крепко прижимается, не было неловко получать эти нежные трепетные ласки, какие-то очень интимные.

Это именно интимно когда двое отгородились от мира и делят друг с другом такие простые вещи, как соприкосновение губ, пальцев, дыхания и взглядов.

Единственное, чего Роня боялась — это момента когда всё закончится.

Боялась, что кто-то из них заговорит.

— Соболева, — прохрипел тихо-тихо Егор и снова усмехнулся, потом прижался к её распухшим губам. Ещё и ещё. — Ненавижу тебя, Соболева, — и опять. Его губы были горячими и влажными, заставляли мучительно сжиматься от страха, что оставят и больше никогда не поцелуют.

Это было так странно, но каждый поцелуй Вероника воспринимала, как последний и оттого яростно и отчаянно на них реагировала.

— Ненавижу тебя… — он опять сделал это, дико обрушился ураганом, до боли сжимая талию и чуть не ломая челюсть.

В этот раз он так, очевидно, хотел несчастную к себе прижать, что наклонился вперёд, точно под ними была постель, и спина Рони прижалась к его коленям. Это всё было неожиданно сладко и круто, так что она тихо застонала, не то от удовольствия, не то от… страха, и проглатывая этот стон Егор ещё сильнее распалялся и нападал. Всё больше мечтал несчастную ведьму погубить, выпить, выгрызть, сдавить, растереть в порошок.

— Ненавижу тебя, как же сильно… ты всё… ты! — будто впервые увидел её Егор и резко сел, запрокинув голову и снова уставившись в небо. — Ты!

Вероника сразу поняла, что всё закончилось. Что он больше не держит.

Села, начала подниматься с его колен, чувствуя, как дрожат собственные. Он не помог, просто наблюдал, как бедняжка делает назад два неуверенных шага. Просто смотрел в огромные испуганные глаза, которые до этого так яростно горели восторгом.

Вероника не стала ждать удара в спину и быстро-быстро зашагала к дому, оставив и Егора и Николая, смотреть себе в спину.

— Ты… — прошептал Егор, когда закрылась дверь подъезда. — Дура… как есть дура…

Он потёр глаза, точно желал избавиться от миража, потряс головой и нахмурился. Пора домой. Холодно стало на лавочке.


Вернулся домой и сел за кухонный стол, мама гастролировала по всем родственникам и этим вечером осталась у Игнатовых, потому было очень тихо, а с балкона доносились чьи-то сдавленные стоны. Егор представил, что это девчонка, лежит сейчас и плачет в подушку.

Хотя чего ей плакать? Она же любит, да, Егор Иванович?

И правда… радоваться должна! Они целовались. И круто целовались. Никогда ещё он так не сходил с ума, чтобы на ледяной лавочке, осенью час к ряду зажиматься с девчонкой и не мечтать уже уйти или с ней или без неё домой.