Лида Бородина, в драгоценностях и ярком нарядном платье, уже сидела в центре второго ряда. Заметив Сашу, она махнула рукой, подзывая её к себе. Лида сразу и не узнала Афоню, до того у него был непривычно интеллигентный вид. Агафон тоже с удивлением оглядывал брата. Сам он был одет в черные брюки, немного ему короткие, и белую рубашку. Из туфель – хотя и новых, но каких-то тусклых – выглядывали желтые носки, и это очень бросалось в глаза. Афоня догадывался, что произвел большое впечатление, и сидел с высоко поднятой головой.

Концерт начинался. В зале потушили свет, и сцену осветил яркий луч. Из-за кулис появилась Клава объявлять первый номер. На ней было простое синее платье из крепдешина с вырезом на груди, на стройной шее – тоненькая ниточка жемчуга, тяжелая коса с синей ленточкой спускалась по спине, по лбу и вискам вились пушистые кудряшки, придавая девушке озорной вид. Каждое появление Клавы сопровождалось воодушевленными хлопками молодых парней и мужчин, это Саша заметила. Клава еще и пела – солировала! – в нескольких хоровых номерах. Эти номера пользовались большим успехом, зрители не хотели отпускать певцов со сцены. Саша случайно бросила взгляд на мужа и обмерла: он не сводил глаз с её сестры. Саша вдруг разом почувствовала себя такой несчастной! Никогда муж не будет смотреть на неё также…. В душе зажглась злоба на Клаву. Снова она ее опередила, ей все эти восторженные крики и аплодисменты. Вечер был испорчен.

На танцах Клаве не было от мужчин отбою. Важный по виду гость из самой Москвы несколько раз приглашал её танцевать, пока какая-то женщина не взяла его под руку. Объявили белый танец, и многие следили, кого же пригласит сама Клава. Пройдя мимо Афони и даже не взглянув на него, девушка пригласила танцевать своего дядю Симу, который на удивление неплохо провел свою партию, только разве что смущался, чувствуя на себе чужие взгляды.

Глава 29

Однажды Сашу пригласила к себе соседка тетя Еня. Она была дома одна и скучала. Женщины выпили по рюмочке коньяка и разговорились. Тетка рассматривала золотые серёжки в ушах Саши, сходу определяя название камней, вставленных в золотое обрамление. Саша удивилась, такой осведомленности. Пожилая женщина ответила, что повидала на своём веку и не такое.

– У моей сестры Марии барыня была, она, как нацепит на шею и уши украшения, так хоть глаза закрывай, так огнём и горят. У них и ювелир свой был. К каждому дню рождения женщинам на заказ разные вещи делал. У Машки наверное украшения есть – Машку-то барыня очень любила, перед бегством за границу хоть что-то, да оставила. Ты у своей сестры Клавки спроси, она точно знает.

Они выпили уже по третьей рюмочке и слегка опьянели. С работы пришла Анна, но женщины продолжали свой оживленный разговор и этого не заметили. Еня учила Сашу как выведать, есть ли у Марии золотишко, и где она его хранит:

– Это несложно, нужно только проследить за стариком, Тихоном. Он же всю жизнь вертится рядом с Машкой, даже с родными за границу не уехал, в России остался. И на какие только средства он живет – без пенсии, без детей и близких? Он и в магазин к нам никогда не ходит… Мне бабы знакомые говорили, что онана рынке всё покупает, а там цены такие, сама знаешь… Вот и думай, девка, ходи да подсматривай.

Анна с интересом слушала этот разговор из своей комнаты и только качала головой, про себя думая, что нужно скорее предупредить сестру. Перед уходом Саша уже громким пьяным голосом обещала «тётечке Еничке», что присмотрит и за Клавкой, и за Машкой, и за стариком.

Муж уже был дома, и ему не понравилось, что Александра пришла пьяная. Она, прижимаясь к мужу всем телом, обнимала, старалась поцеловать в губы, а Афоня только брезгливо уворачивался от ее ласк и говорил, что не любит пьяных и курящих баб. В конце-концов он отодвинул жену в сторону объявил, что пошёл спать. Санька рассердилась и крикнула ему в след:

– Ну и проваливай! А я ещё ему рассказать хотела про золото и драгоценности. А что выпила – так это я для дела, а курить, так я вообще не курю. Это Лидка курит, и мать её тоже курит.

У Афони от таких слов вернулся интерес, он подсел к жене и расспросил, про какое золото идет речь. Саша, почти протрезвев, передала ему весь разговор с соседкой. Афоня задумчиво сказал, что об этом они давно знают. Старик Пряхин служил у брата Тихона конюхом и видел, какие драгоценности носили барыня и её дочка Лизонька. Особенно наряжались они на балы или в гости. Да и сам барин от них не отставал, носил всякие запонки, брелочки, часы на золотой цепи. Много всего тот конюх запомнил. Машке наверняка они точно что-то оставили, потому что очень её любили. И младшего брата барин без средств бы не оставил, знал ведь, что жить надо будет на что-то. Только как же выяснить, где они это спрятали?

– Я ведь, если честно, только потому и хотел Клавку охмурить, чтобы через неё всё выведать, – вставил Афоня.

Здесь он покривил душой перед женой – Клавдия ему действительно нравилась. Даже сейчас – если бы позвала, он был готов за неё в огонь и воду. Однако понимая, что это несбыточно, попытался этими словами заставить жену не ревновать его.

Санька всё приняла за чистую монету и готова была на всё. Перед сном они долго обсуждали план действий.

– Ты, Санька, главное узнай, есть ли вообще этот клад, а если тайника не найдёшь, не беда – не таких признаваться заставляли! Прижмём как следует – сами всё скажут!

Глава 30

Однако план был отложен на некоторое время – началась война. Все годные к строевой службе милиционеры уходили на фронт. Братья Мыльниковы из кожи вон лезли, чтобы убедить руководство, что очень нужны в тылу, здесь-де без них преступность не остановить. Они даже пожертвовали частью награбленного им самими имущества – подкинули его мелким жуликам и тут же произвели громкие задержания с поличным. По закону военного времени мародеры и убийцы расстреливались на месте. Замысел удался. Власти оценили работу братьев и выдали им бронь, освобождавшую от службы в армии.

Во время войны люди перестали ездить в гости, и грабить стало некого. Сундуки открывались теперь только затем, чтобы из них что-то взять, а не положить. Вот тогда-то и вспомнил Афоня о Марии, Клавиной тётке.

…Александра, зная, как рано встают родственники, решила навестить их прямо с утра. В кухонном окне горел тусклый свет. Через задёрнутую штору мелькала тень женщины. Наверное, тётка уже проснулась, хоть бы и Клавка дома была. Она запаслась письмом от её матери, тети Луши. Специально для этого поехала в деревню, изобразила себя во всём виноватой, рассказала много хорошего про их дочь, предложила написать ей письмо, мол, она передаст. Тетка долго обнимала Сашу, щедро угощала всем, что было вкусного в доме, и села писать письмо. Саша в это время разглядывала дядю Ивана. Он очень сдал, от его золотистых кудрей ничего не осталось, волосы росли лишь по бокам головы, он стал ниже ростом, сгорбился. «И правда, на Ленина стал похож», – подумала девушка.

Так Ивана шутливо называли женщины. Иван работал сейчас председателем колхоза. Всё собранное колхозниками он обязан был отправить в область. Фронту нужна была еда. Однажды, когда после сбора урожая отправляли мешки с зерном и грузили их на телеги для отправки в город, Иван специально ушёл подальше, чтобы бабы успели собрать остатки зерна под соломой для себя. Бабы воспользовались его отсутствием, быстро сгребали в заготовленную свою собственную тару зерно, раз уж председатель не смотрит. Гликерия тоже от них не отставала. В колхозе работали с утра до ночи, на своё хозяйство сил уже не хватало, оно было заброшено. А дома у большинства – одни старики и дети, мужиков не осталось, все на войне. Уже и похоронки идут, одна за другой.

Когда Иван приблизился к телегам, бабы ещё шарили по земле, выискивая зёрнышки. Одна, подняв голову, негромко предупредила:

– Бабы, осторожно, плешатый Ленин идёт.

Женщины сделали вид, что связывают солому в тюки. На другой день всё повторилось. Бабы посмеивались удачной шутке – так уж шло Ивану прозвище.

Дома жена рассказала ему, как бабы называют его за глаза. На следующий день перед тем, как отойти в сторону, Иван сказал:

– Вы, бабы, меня слишком хорошо зовёте… Зовите меня не так, а похуже, а то услышит чужой человек и донесёт, что тогда делать будете?

Бабы растерялись, испуганно замолчали. Долго потом они вспоминали и те слова, и те зернышки.

Гликерия долго писала письмо – она была малограмотной. Дядя извинился и лёг в постель, устало прикрыл глаза. Уже через час ему ехать в район с подводами. Забежал Алёшка, на вид вылитый отец. Саша прикинула – наверное, ему уже пятнадцать. Мальчик обрадовался двоюродной сестре, стал расспрашивать про Клаву. Он старался казаться взрослым и серьёзным. Мальчишка был одет в домотканую рубаху, холщёвые штаны, которые без конца сползали с тощего зада. Он тоже готовился с отцом сопровождать подводы. Саша спросила про Малыша, коня, жив или нет. Алёшка ответил, что жив и еще работает, хоть и старый.

Санька припомнила один случай. Взрослых ребят в их деревне не было. А девчонкам, таким как Зина и Верка, очень хотелось сходить на вечеринку в соседнюю деревню. Там был гармонист, брат Мити Цепелева, Василий. Ему было уже семнадцать и через год, если война не кончится, его тоже призовут на службу. А пока он работает трактористом, играет на гармони брата и, как свидятся, не сводит глаз с Зины Званцевой. Идти в соседнюю деревню тогда набралось девять человек: Алёшка и его дружок Веня, Зина, Вера и ещё пять взрослых семнадцатилетних девчонок. Девушки принарядились, но до деревни шли в лаптях, а туфли надели, как стали подходить к клубу.

Зина заметила, что брат тоже натянул кирзовые сапоги, начищенные до блеска. В сапогах он выглядел солидно и важно, выбирал, кого из девчонок пригласить танцевать. Выбор пал на Надежду Краснову. Шестнадцатилетняя красавица растерялась, но всё же не отказала. Его руки держали крепко, сапоги громко топали по полу и поднимали пыль, поэтому Лёшке пришлось поднимать ноги не так высоко. Когда вечеринка подошла к концу, ещё было светло. Зина и Вера наблюдали, как брат, взяв Надю под руку, важно вышагивал впереди всей компании. Вера приметила странные следы от его сапог – на пыльной дороге отпечатывались следы лаптей. Ребята шутя силком стащили с ног Алешки сапоги и обнаружили, что они были без подошв, одни голенища. Ну и смеха же было! Но только Алексею было не до смеха.