—  Я даже удивилась, что у него в Гвинее люди говорят на французском языке с самого детства! Представляете, какие развитые. Хотя чему удивляться, сам Майкл владеет пятью языками и говорит, что это для него не предел! Представляете, я знаю только два! Мне придется основательно заняться собой! Я не хочу быть хуже мужа. Майкл обещает мне помочь,— хвалилась напропалую.

  —   Сколько ж лет супругу? — поинтересовался Остап.

  —   Недавно сорок исполнилось. Он еще молод. До меня ни разу не был женат. Учился и не обращал внимания на женщин.

  —   Ну, а ваши родители как смотрят на переезд?— спросил усмехаясь.

  —   Они просто счастливы!

   —  Вы, извините, мне надо отлучиться,— показал Майкл на туалет и засеменил, придерживая разгулявшийся живот.

  —   Что? Охмурила лоха, сука? Нашла мужа всем насмех! А ведь я любил тебя! Сколько пережил, когда ты отказалась от меня, назвала паскудно, не разрешила подходить. Но, кто ты стала? Дешевая потаскуха! Игрушка для принца! Не будь он им, ты и не глянула б в его сторону! Сука!

  —   Остап! Это ты?

  —   Я!

  —   Ты опять стал на пути! Какое тебе дело до меня. Я выбрала Майкла, он принц, а ты козел!

  —   Ты хуже самой грязной шлюхи! Ты панельная подстилка,— отшатнулся, получив тугую пощечину. Этого он не мог простить. Снежанка не заметила, как и откуда взялась финка в руке Остапа.

   Он коротко взмахнул рукой, лезвие легко проткнуло тело. Снежанка еще смотрела на него знакомыми и дорогими с детства синими глазами. Они еще видели. Она пыталась что-то сказать, но не успела, жизнь ушла навсегда...

   Остап перепрыгнул через забор, но не ушел, его тут же поймала милиция.

   Нет, он ничего не отрицал и на суде, когда ему предоставили слово, Остап говорил уже спокойно:

   —  Здесь на суде присутствует Петр Владимирович, приемный отец Снежаны и он же мой родной отец!

   Все собравшиеся в зале суда притихли.

  —   Да! Профессор Румянцев мой отец! Он бросил беременную мать и за все годы ни разу не вспомнил о нас! Но судьба наказала и не дала ему детей

во втором браке. Тогда он удочерил круглую сироту из нашего барака. Я любил ее с детства. Снежанка росла хорошей девчонкой, пока не попала в семью Румянцевых. Там ее не просто испортили, навязали, вбили свое, но и искалечили душу Ее вынудили, убедили выйти замуж за человека, какого она вовсе не любила, но он был престижной партией, как же, принц! Но я видел слезы в ее глазах. Я оборвал ее муки и предстоящий ад жизни с ненавистным человеком. Поверьте, я спас Снежанку от более страшного и она уже мертвая ни раз будет благодарить меня за то, что я сделал для нее. Теперь она по-настоящему счастлива и свободна!

   —  Негодяй! Как смеешь кощунствовать, подлец! Убил нашу девочку и еще ждешь благодарность, изверг! — подскочил с места Румянцев и заорал:

  —   Я требую для него расстрела!

   В ответ Остап язвительно рассмеялся:

   —  Вот это отец! За все годы ты не принес мне никогда даже сухой корки хлеба. Сколько имел со студентов? Хоть бы раз помог нам с матерью, купил бы дров, ведь мы примерзали к койке и болели. Вода в ведре промерзала до дна, но мы не могли согреть даже кружку чаю! Мне не в чем было выйти не только на улицу, но и в коридор! Ты отнял у меня все! Детство и юность! А теперь просишь расстрел? Ты отнял у меня единственное — мою любовь! Кого же из нас заждалась пуля? Зачем ты родился на свет и отравил жизни моей матери, мне и Снежанке! Я обращаюсь к суду! Мне не страшно умереть. Если решите, что я виноват и достоин расстрела, я не дрогну, но прошу, пусть пуля, предназначенная мне, станет второй после Румянцева. Я уверен, он повинен куда как больше, чем я!

  За смерть Снежанки Остап получил пять лет лишения свободы и был отправлен в зону строгого режима за Урал. Там он и познакомился с Колькой.

   Остап никогда не обратил бы внимание на этого зэка, если бы от него не воняло на весь барак удушливым, несносным зловонием, от какого мутило и рвало почти всех мужиков барака. Даже самые стойкие зэки не выдерживали и вываливались наружу, чтобы не задохнуться насмерть. Именно потому на Кольку ворчали, ругались и материли на все лады. Его не только презирали, а и ненавидели, пинали и выгоняли из барака наружу. Ему нигде не давали места, но мужик, не глядя ни на что, возвращался и лез на шконку с завидным настырством. Кольку вышибали из столовой кулаками. В строю на перекличке никто не хотел становиться рядом. Им брезговали даже пидеры. Но человек не обращал внимания ни на кого и упрямо отстаивал свое имя и место в зоне. Остап убедился, понаблюдав, что Колька себя уважает и не поддастся никому просто так. Но зона не дом, здесь давно прижились свои законы и любого, даже самого упрямого мужика ломали через колено, не спрашивая согласия. Вот так и этого взяли в оборот.

  Повесил Колька над печкой просушить носки и робу, зэки в это время пили чай за столом. Общались по душам. А тут вонь пошла, да такая, что мужики с нар соскочили, на Кольку с кулаками наехали. Робу его и носки выкинули за двери, самого тоже кулаком из барака вышибли, а наруже мороз за тридцать. Кто его выдержит раздетым? Вернулся и говночист. Его под шконку вбили. Оттуда лидеры вытолкнули на проход. Куда деваться мужику? Вот и стукнуло кому-то из зэков разыграть лишнего в рамса. И... проиграли.

  —   Выкладывай падла десять пачек чифирного чая! Или «бабки» за него! Коль не выложишь, тебя оттянем всей очередью. С пробитой жопой сговорчивее задышишь! — подступили зэки, взяли Кольку в кольцо.

   —  Не-ет! Лучше его в «параше» утопить! — предложил кто-то хохоча, указав на полную переносную отхожку.

   —  Этот в говне не утонет! Сам катях!

  —   Тогда пусть ложкой из параши хлебает! — предложил кто-то весело.

   Колька попал на зону впервые, и от таких предложений его трясло. Он сидел на проходе связанный, измордованный, как полагалось проигранному, и прощался с жизнью. Он понимал, что попал в руки куда более жестоких, чем сам, и не ожидал пощады. Зэки куражились. Им нужны были развлечения, хотелось поизгаляться над беспомощным. Ведь и над ними издевались вдоволь на воле и в зоне. Каждый прошел через унижения, а душа требовала отомстить за все. Тех, кто издевался, зэкам не достать, а Колька вот он! Его хоть на куски порви и ешь без соли. Он проигран. Сумеет ли выкупить себя? Конечно, нет! Откуда возьмет такие деньги или чай? Молчит, нечем себя выкупить. А значит, попал в цепкие лапы барака. Теперь не выкрутится! Зэки не уважают легкие развлекашки. Им подай с кровью и воплями, от каких волосы на коленях дыбом встанут. Это зрелище для мужиков, переживших ад на земле при жизни. На то она и зона, что те, кто вышел из нее на волю, уже не боялся ничего.

  —   Ну, что козел! Башлять нечем?

   Колька уронил голову. От жизни до смерти его отделял всего один, последний, самый позорный шаг...

  Он смотрел на мужиков с мольбой, хотя и не верил в пощаду. Здесь не умели жалеть и понимать. Мужики хотели зрелища.

   —  Ну, что кенты, тянем жребий! Кто первый пробьет жопу говночисту?

  Пока Кольку волокли к нарам, сдирали с него портки, зэки тянули жребий.

  —   Пришпандорим падлу гвоздями или привяжем?— спросили сявки мужиков.

   —  Вяжи падлу! Накроется, отскабливать не будем!

   Кольку разложили на шконке, трое сявок навалились на него, привязывали старательно, чтоб не вырвался, не мешал зэкам насиловать себя. Мужик стонал, скрипел зубами, ругался, но на него никто не обращал внимания. Его ноги уже согнули в коленях, голову петлей притянули вплотную к нарам

  —   Эй, Пузо! Ты первый?

   —  Ага! — отозвалось совсем близко.

   —  Ну, чего ты тянешь? Давай! Козел уже готов! — отступили сявки, уступив место первому. Тот расстегнул штаны, похлопал Кольку по заднице, тот дернулся, но понял, веревки прочные, их не порвать, из них не вырваться.

   —  Эй, мужики! Кого тянете? — услышал Колька.

   —  Говночиста-козла!

  —   Иль проиграли его?

  —   Ну да!

   —  Что за него хотите? — узнал голос Остапа.

  —   Чифир или «бабки»!

  —   Сколько?

  —   Десять пачек!

  —   Загнули!

  —   Он еще непробитый!

  —   Все равно! Его жопа столько не стоит! Даю половину! И отпускаете!

  —   Мало!

   —  Ну, если не хотите, будете до утра отмываться от него! Вам кайф предлагаю. Он лучше! Отпускайте придурка мне в обязанники!

  —   Накинь еще пару пачек!

  —   Говорю, пять! И ни одной больше! А станешь базарить, самого загну в салазки! — пригрозил Остап.

  —   Ладно, бери! — неохотно согласились зэки и, развязав Кольку, поспешили за чаем. Каждый торопился со своей банкой из-под сгущенного молока и, насыпав в нее целую пачку грузинского чая, тут же заваривали кипятком, ставили в тепло, чтоб настоялся. Сами сели за стол, ожидали, когда будет готов чифир, поглядывали на печку с нетерпением, сглатывали слюну.

  Колька уже оделся, сидел на шконке одиноким кузнечиком. Он верил и не верил в свое спасение. Он понял, как дешево стоила его жизнь по меркам воли. Но на зоне каждая пачка этого чая стоила в десятки раз дороже. За нее здесь можно было, шутя, купить и проиграть целую жизнь.

  —   Чего там канаешь? Ты теперь мой обязаник. Хиляй сюда, придурок, и запомни, теперь я твой хозяин, что захочу, то и утворю с тобой. До конца жизни ты мой должник за свою шкуру и кентель. Дошло?

   Колька понятливо кивнул головой. Чего уж не понять, что попал из огня в полымя. Он не раз видел, как развлекался и наказывал сам Остап. Из его рук редко кто уходил на своих ногах. Он объяснил Кольке, чего ждет, и что от него потребует:

  —   До своего погоста «шестерить» мне будешь. Что велю, то сделаешь. А нет, сам размажу тебя. От меня не слиняешь, из-под земли достану! Тебя от меня лишь смерть на халяву возьмет! — предупредил, ощерившись.