Часа через два Анджей открыл глаза и сказал.

— Уходи. Я должен выспаться. Не бойся — меня никто не видел.

Я ушла к себе, легла в постель, прижалась к посапывающему во сне Яну — мы теперь спали с ним в одной кровати, чтобы было теплей — и беззвучно расплакалась. Радость от того, что Анджей жив, гасилась острым предчувствием беды, грозящей этому дому и его обитателям. Если бы не Ян, я бы ушла вслед за Анджеем — я больше не могла жить без него. Но мне не на кого было оставить Яна.

Анджей вошел к нам в комнату на рассвете. Я только что заснула. Я издали услышала его шаги, но почему-то все никак не могла открыть глаза. Он сказал с порога:

— Я бежал из лагеря. Мы уходим на восток, к русским. Я ненавижу немцев и буду сражаться с ними до последнего вздоха.

Анджей приблизился к моей кровати, склонился над ней и внимательно посмотрел мне в глаза. Сквозь щели в ставнях в комнату пробивался серый утренний свет. Я видела, как лихорадочно поблескивают его глаза.

— Я проспал, — сказал он. — Теперь уже светло и мне нельзя на улицу. Что делать?

— Останешься… дома.

— Дома? — переспросил он. — Да, я и забыл, что это мой дом. Ян здоров?

Анджей присел прямо мне на ноги. Я изумилась тому, каким легким стало его тело.

— Да. Он болел воспалением легких, но… Словом, удалось достать пенициллин. Сейчас он здоров.

— Пенициллин? Но ведь он есть только у немцев.

— Мне помог комендант города.

— Ты ладишь с немцами? — подозрительно спросил Анджей.

— Приходится.

— А ты знаешь, что Яся забрали и, я думаю, повесили?

— Догадываюсь. Меня допрашивал офицер из гестапо. Очень интересовался тобой. Я ему сказала, что ты уехал с любовницей в Америку.

Анджей тихо рассмеялся, но сразу же оборвал смех.

— Если я останусь на день здесь, я могу погубить вас обоих.

— У тебя есть какие-нибудь документы? — поинтересовалась я.

— Шутишь? У меня есть волчий билет, по которому меня без промедления отправят в Треблинку. Юстина, нужно что-то придумать. Я ведь не могу взять и исчезнуть просто так.

И тут у меня мелькнула сумасшедшая мысль.

— Ступай в ванную и побрейся. Только смотри не порежься. Все будет нормально.

Он повиновался. Я встала и, не зажигая света, стала рыться в шифоньере в поисках подходящей одежды. Нашла свое старенькое из мягкой фланели платьице с кружевным воротничком, шерстяные чулки в полоску. В жестянке из-под бисквитов сохранились стеклянные бусы и заколка из папье-маше в виде розочки.

У Анджея была нежная девичья кожа, покрытая легким пушком. Платье пришлось ему впору, правда, оказалось тесновато в плечах, но я быстро переставила крючки. Потом я подвила горячими щипцами его волосы, уложила их в кокетливую прическу и заколола спереди розочкой.

Анджей был очень красив в женской одежде, и у меня внезапно пробудилось желание.

Оставалась проблема с обувью. К счастью, у меня у самой сороковой размер. Анджей носил ботинки на номер больше, но домашние шлепанцы на танкетке и с бантом пришлись ему впору. В той же самой жестяной коробке из-под бисквитов валялось серебряное колечко с зацветшей — больной — бирюзой. Я знала, что это плохая примета, но не могла же я надеть на палец молоденькой служанки в простеньком платьице и с дешевыми бусами на шее кольцо с рубином или бриллиантом, без него же пальцы Анджея казались уж слишком мужскими.

Выяснилось, что он умеет говорить женским голосом — он рассказал, что играл в лицейском театре Клеопатру.

Мы выпили на кухне кофе, потом я поставила тесто на пироги.

— Если пожалуют гости, притворись, будто моешь раковину, — поучала я его. — Все время занимай себя каким-нибудь делом: разбирай в буфете, на подоконнике, протирай тарелки. Ко мне редко кто заходит, но, думаю, осторожность нам не повредит. Да, кстати, тебя зовут Кристина, а меня ты называй пани Ковальска. Учти, ты не разговариваешь по-польски и ни слова не понимаешь по-немецки. Ты литовка с хутора.

Скоро проснулся Ян. Анджей с любопытством рассматривал своего сына, с которым не виделся два года. Ян, разумеется, не признал отца. Он прятал лицо от чужой тети в складках моей юбки. Ян рос нелюдимым мальчиком — мы с ним вели очень замкнутую жизнь.

Я замесила и раскатала тесто, поставила в духовку кулебяку с грибами и капустой. Маленький Ян возился на ковре со своими кубиками в нашей с ним комнате, Анджей спал в гостиной на диване.

И тут звякнул дверной колокольчик. Я вытерла руки, сняла фартук. В коридоре столкнулась с заспанным Анджеем, спешившим на кухню.

— Все нормально, — шепнула ему я. — Положись на меня.

Это был тот самый офицер из тайной полиции. Сейчас он представился мне как герр фон Шульц, поцеловал руку и приказал сопровождавшему его сержанту отнести на кухню большую плетеную корзинку.

— Небольшие подарки для очаровательной пани Ковальски и ее маленького сына, — сказал он по-польски. — У вас пахнет пирогами. Ждете гостей?

— Проходите, герр фон Шульц, — вежливо сказал я. — Сегодня Крещение Господа нашего Иисуса Христа. Кристина обожает возиться с тестом. Вы очень кстати, герр фон Шульц. Сейчас поспеет кулебяка.

— Кристина? — заинтересовался немец, усаживаясь на диван в столовой. — Кто такая? Родственница?

— У меня, как вы знаете, нет никого на всем белом свете, кроме сына. Кристину я наняла по рекомендации пани Клещевски (это была бакалейщица, которая, кстати, несколько дней назад рекомендовала мне в служанки какую-то девчонку по имени Кристина). Последнее время мне что-то стало страшно одной, да и по дому я не успеваю управляться.

Сержант заглянул в столовую, они с герром фон Шульцем перекинулись несколькими фразами по-немецки, после чего сержант направился к выходу. Я к тому времени уже кое-что понимала по-немецки — способность к языкам у меня, очевидно, в крови. Так вот, герр фон Шульц отпустил сержанта на два с половиной часа.

Я не спеша накрыла на стол. В плетеной корзинке оказалась ветчина, сыр, две бутылки мозельского муската и несколько плиток молочного швейцарского шоколада. Я не верила в бескорыстие герра фон Шульца — наверняка он преследовал свою цель.

Он откупорил бутылку вина и налил нам по полному бокалу.

— Зовите меня Рихардом, — сказал он. — А я буду называть вас…

— Юстина, — сказала я. — Меня зовут Юстина.

— О, у вас, польских женщин, такие красивые звучные имена. А вот мужские я выговариваю с большим трудом — Тадеуш. Войцех. Анджей… Пейте, Юстина, только непременно до дна. За крещение святого младенца. Говорят, его мать была еврейкой. Юстина, как вы думаете, христианство придумали евреи?

— Его никто не придумывал, — возразила я. — Бог существовал всегда. Почти две тысячи лет тому назад он послал на Землю своего любимого сына, чтобы тот искупил собственными страданиями человеческие грехи. Евреи распяли Христа при попустительстве римского наместника Понтия Пилата. Бог забрал своего сына к себе, и отныне Иисус Христос живет в сердце каждого христианина.

Рихард смотрел на меня, как мне показалось, восхищенными глазами. Он вдруг улыбнулся, протянул ладонь и похлопал меня по руке.

— Ах, Юстина, я очень уважаю верующих. В них чувствуется надежность и какая-то тайная сила. Но коммунизм все-таки продумали евреи, верно?

— Не знаю, — сказала я. — Меня не интересует политика. Я только знаю, что коммунисты взрывают господние храмы и сажают в тюрьму верующих. Если это правда, я их ненавижу.

— Это правда, Юстина. Вы умная женщина. Ваш муж не дает о себе знать? — вдруг спросил Рихард и снова наполнил наши бокалы.

— Я же говорила вам, что не желаю ничего о нем слышать! — воскликнула я и, махнув рукой, случайно опрокинула бокал с вином.

— Браво! — воскликнул Рихард. — Вы истинная полька. Я слышал, они очень горды и не прощают измены. — Он поднял мой бокал и снова его наполнил. — Выпьем за прекрасных полек. За вас, Юстина!

Он осушил свой бокал до дна, взял мою руку в свою, перевернул ее ладонью кверху и поцеловал. Когда он поднял голову, я увидела, что его глаза подернулись масляной пленкой. И тут до меня дошла цель столь неожиданного визита Рихарда.

— Прошу прощения, но я должна наведаться на кухню и дать указания Кристине, — сказала я, вставая из-за стола.

Он пошел следом за мной. Анджей стоял к нам спиной и усердно тер раковину.

— Кулебяку положишь на большое блюдо с мимозой, — сказала я Анджею по-литовски. — Вынешь через пять минут. Бульон, кажется, тоже готов. Нальешь его в чашки со львами. Не забудь подать масло.

— Варварский язык, — прокомментировал Рихард. — Еще хуже русского. Ваша служанка не говорит по-польски?

— Нет, — покачала головой я. — Литовцы нас недолюбливают. Но они очень чистоплотны и исполнительны. Из полек обычно выходят никудышние служанки.

— Ну, это естественно. — Рихард рассмеялся и обнял меня за плечи. — Мне трудно представить, чтобы такая женщина, как вы, прислуживала за столом. К тому же эти литовки очень нескладные. У них у всех мужские фигуры. Сколько лет этой Кристине?

— Кажется, двадцать. Рихард, я хочу еще вина, — сказала я, пытаясь как можно скорей увести его из кухни. — Да и здесь очень жарко.

Мне пришлось выпить целый бокал мозельского и вытерпеть еще один поцелуй Рихарда — на этот раз он поцеловал меня в запястье. От него пахло дорогим французским одеколоном, которым когда-то пользовался Анджей, и мне в лицо бросилась кровь. Во мне внезапно проснулась женщина, жаждущая ласки мужчины. Тем более, что за стеной был мой Анджей.

— Юстина, я схожу от вас с ума, — шепнул мне на ухо Рихард. — Вы произвели на меня впечатление еще в первую нашу с вами встречу, только вы были так неприступны, а я, признаться, принадлежу к числу робких кавалеров. Я мог бы навещать вас несколько раз в неделю и хоть как-то скрасить ваше одиночество. Уверяю вас, я отнюдь не ловелас и никогда в жизни не пользовался услугами продажных женщин. Юстина, давайте выпьем на брудершафт? — Он снова наполнил наши бокалы. — Вы знаете, что такое выпить на брудершафт? До дна и после этого перейти на «ты». Можно еще и поцеловаться, но это сугубо по желанию.