— Я давно заметила, что вы мечтаете поскорей уехать отсюда. — Сиена едва не вздрогнула от колючего голоса сестры Марк. — Смею заверить вас: этому не бывать. Для меня странно ваше нежелание учиться в нашей школе. Что тому причиной?

Сиена едва сумела подавить вздох отчаяния. Что тому причиной, повторила она про себя вопрос настоятельницы. Неужели старуха не понимает, как пуста и бессмысленна ее ханжеская жизнь?! Подъем в семь тридцать, в десять тридцать вечера уже гаснут огни, глупые, жестокие правила, словно придуманные гестапо! Сиене порой казалось, что ученицам Святого Хавьера всем как одной сделали лоботомию, прежде чем отправить в школу. Они действительно с волнением ждали выпускных экзаменов, предвкушая дальнейшее обучение в колледже! Они учились для того, чтобы снова учиться! Если какая-то девушка сдавала экзамены на отлично, ей доставался в качестве подарка тостер, который она могла отнести себе в келью. Дуреха радовалась тому, что отныне сможет есть по утрам дурацкие жареные хлебцы. Сиене хотелось закричать на это: «Есть по утрам тосты — не привилегия, это обычное человеческое право!» В Лос-Анджелесе семнадцатилетние девушки уже обзаводились машинами, а не дурацкими тостерами, они носили дизайнерские шмотки, а не униформу, они могли ходить на вечеринки и тратить деньги!

Разве это жизнь — радоваться паршивому тостеру, который до этого много лет служил твоей предшественнице?

Сиена ненавидела школу Святого Хавьера всей душой. Она ненавидела проклятую Англию, серую, холодную и жалкую, и жила в ней, словно в бесконечном ночном кошмаре, не в силах вырваться.

— Я не собираюсь идти у вас на поводу, мисс Макмаон. Вам не удастся мной манипулировать.

Сиена взглянула на настоятельницу почти враждебно. От былой виноватой мины не осталось и следа. Притворяться дальше было бессмысленно.

— Я приготовила для вас иное наказание, — продолжала сестра Марк. — Вы будете лишены всех привилегий, которыми обладают ученицы шестого класса. До конца года, понятно?

Лицо девушки исказил ужас.

— До конца года? Вы не можете так поступить!

— Боюсь, что могу. — Монашка вяло улыбнулась. — Более того, ближайшие четыре недели вам запрещается покидать школу. Никаких выходных в городе, никаких дружеских встреч, никаких кружков по интересам. Впрочем, на мессу можете ходить.

Ах, месса, с горечью подумала Сиена. Гадость какая!

— Послушайте, милочка, — уже мягче сказала сестра Марк. — Дома вас никто не ждет, и вам это известно. Зачем вы туда рветесь?

Сиена равнодушно уставилась в пол. Теперь, когда ее гениальный план провалился, изображать понимание было бессмысленно. К чему слушать рассуждения старой ведьмы, если это все равно ничего не изменит?

Настоятельница наклонилась через стол, словно пытаясь заглянуть Сиене в глаза. Девушка заметила, как блеснул золотом ее крестик.

— Сейчас январь, Сиена, а в июле вас ждут выпускные экзамены. Если вы поднапряжетесь, вы сможете поступить в Оксфорд, и вам это известно. Ведь это так здорово! — Монахиня чуть сжала холодную руку Сиены, подождала, но ответа так и не получила.

Девушка молчала, понимая, что сестре Марк никогда не понять ее побуждений. Запертая в стенах школы, пожилая настоятельница не видела дальше собственного носа. Она даже не знала, скольких радостей жизни себя лишает.

Сиена сердито вырвала руку из ладоней сестры Марк и снова уставилась в окно. Скучный белый пейзаж Глостершира простирался на многие мили, сливаясь с горизонтом. По краю крыши соседнего крыла висел ряд сосулек, больших и маленьких, изо рта веселящихся учениц клубами вырывался пар. Девчонки явно предвкушали возможность покататься вечером на санках.

Но Сиена думала не о снеге, не о своих одноклассницах — вообще не об Англии. В мыслях она снова перенеслась в Голливуд, в дом родителей в Хэнкок-Парке. Она видела деда Дьюка, точно такого же, каким он был восемь лет назад, широкоплечего, сильного, с лучистыми глазами. Стоило Сиене закрыть глаза, и она почти могла почувствовать его сильные объятия, услышать его громогласный смех так явственно, словно он был рядом. Она всем существом тянулась навстречу воспоминаниям, позабыв, что сидит в холодном кабинете сестры-настоятельницы.

Для ее юного сознания дедушка Дьюк и все те счастливые моменты, что были неразделимо с ним связаны, все еще были живы, хотя и таяли постепенно, год от года, как недолгий снег Глостершира. Бесконечный океан и годы отделяли Сиену от деда и счастливого детства.

Часть первая

Глава 1

Хэнкок-Парк, Лос-Анлжелес, 1975 год


— Сорок восемь, сорок девять… пятьдесят! Отличная работа, Дьюк. Ты в прекрасной форме!

Дьюк Макмаон поднялся с мата и самодовольно посмотрел на тренера. Он не уставал удивляться тому, как накачаны современные парни. Бугрящиеся бицепсы, шея почти сразу переходит в плечи двумя вспученными мышцами, грудная клетка огромная, какая-то нечеловеческая. Да еще этот костюм для утренних пробежек с распахнутым воротом, в котором виднеется толстая золотая цепь. Словно тупой мафиози, никак не меньше! И при этом ни капли мозгов или обаяния. Неудивительно, что голливудские курочки ищут мужчин постарше и посолиднее.

Впрочем, с удовлетворением подумал Дьюк, Майки был прав. Он действительно пребывал в прекрасной физической форме. Дьюк походил по залу, глядя в зеркальные панели, которыми были обиты стены и потолок. В свои шестьдесят четыре он был мускулист и подтянут, осанка горделивая. Дьюку можно было дать на двадцать лет меньше, и в том не было заслуги хирургов. Он день за днем качал мышцы и плавал в бассейне, а его здоровью мог позавидовать любой двадцатилетний мальчишка.

Дьюк вздохнул. К сожалению, пресс оставался вялым, не помогали никакие упражнения, и потому чаще всего он работал именно над животом. За шесть лет работы его тренер, Майки, ни разу не сталкивался с тем, чтобы Дьюк отменил занятие.

— Да, прямые мышцы у тебя слабо развиты, — покачал головой тренер.

Дьюк развязал шнуровку спортивных штанов, отбросил их в угол и направился в душ.

— А у тебя плохо развито чувство вкуса, — беззлобно бросил он на ходу. — Тебе бы последить за своим гардеробом, парень. Не говоря о прическе, конечно. — Дьюк обернулся и взлохматил свои волосы, смеясь. — Ты похож на Шер, только у тебя щетина погуще. Найди себе приличного парикмахера!

Майки усмехнулся и выключил запись Мика Джаггера. Дьюк любил заниматься под «Роллингов».

Сегодня у клиента было какое-то особенно приподнятое настроение. Похоже, его новая любовница была настоящей профессионалкой. Майк понимал, что в таком человеке, как Дьюк, мало приятных черт, но все равно восхищался им. Конечно, старик был редким ублюдком. Он менял любовниц как перчатки и при этом обращался с собственной женой Минни словно со служанкой. Дьюк был нетерпим к гомосексуалистам, чернокожим и евреям, укрывал налоги и по натуре был потребителем, но его невероятная энергия, жажда жизни и обаяние все равно привлекали к нему людей. У Майки было немало богатых клиентов — хотя ни один из них не мог сравниться с Дьюком доходами, но он выделял сегодняшнего клиента из всех, очарованный его харизмой.

Выйдя из душа без одежды, Дьюк прошел к огромному окну и подставил мокрое тело теплым лучам калифорнийского солнца. Тренажерный зал располагался на первом этаже огромного дома, стоявшего посреди роскошного парка, обнесенного высоким забором. Дом был построен в двадцатых годах, когда Хэнкок-Парк был общественным местом, но Дьюк выкупил его и застроил по собственному разумению. Десятки садовников ухаживали за растениями, парк украсили скульптуры, был вырыт широкий бассейн, а у въезда в парк появились тяжелые чугунные ворота с охраной.

Минни, несчастная жена Дьюка, пыталась придать дому солидности и обставила гостиные и комнаты семьи в соответствии со своим безупречным вкусом, в староанглийском стиле. Словно пытаясь ей насолить, Дьюк оформил свою спальню, кабинет и зал совершенно иначе. Он предпочитал модерн, но и здесь ему недостало вкуса, отчего помещения являли собой дань всему кричащему, эклектичному и порой вульгарному. Тот же спортивный зал являлся тому иллюстрацией: огромных размеров музыкальная установка с колонками, размещенными по углам, зеркальные стены и потолок, на полу — какое-то невероятное лиловое покрытие с орнаментом из черных кругов, аляпистые рыжие кожаные маты, с потолка свисает зеркальный шар, какие подвешивают на танцплощадках.

— Бога ради, Дьюк, надень хоть что-нибудь, — взмолился Шеймус, старый дворецкий.

Шеймус был другом Дьюка с детства, а когда тот разбогател, получил свою должность. Он был правой рукой Дьюка, верным слугой и помощником, посвященным во все внутрисемейные дела Макмаонов, а также помогавшим Дьюку в работе.

Сейчас лицо Шеймуса было малиновым от смущения. Он стоял у двери с ежедневником.

— В одиннадцать у тебя встреча, ты же помнишь, — укоризненно сказал Шеймус. — Конечно, в Голливуде принято ходить на встречи в стиле casual, но я не уверен, что Джону Магуайру твой наряд придется по вкусу. Надень хоть штаны, Дьюк.

Тот обернулся через плечо и довольно ухмыльнулся. Шеймус и Дьюк были одногодками, но казались представителями разных поколений. Шеймус уже много лет выглядел «за шестьдесят», лысая голова была похожа на яйцо, тогда как его хозяин словно сумел подчинить себе время. Дворецкий вполне мог сойти за его отца, и это не переставало веселить Дьюка. Он никогда не подтрунивал над старым другом, прощая ему отсутствие силы воли, которой был щедро наделен сам. Вращаясь среди акул Голливуда, Дьюк научился ценить дружбу и поддержку Шеймуса.

— Отвали, дружище! — со смешком бросил он дворецкому и с вызовом почесал яйца. — Я любуюсь прекрасным видом.