Виктория Холт - Любимицы королевы

— Наставь нас, о Боже, в Своей милости на путь истинный и не оставляй нас Своей помощью, дабы всеми делами своими мы могли прославлять святое имя Твое и по милости Твоей снискали жизнь вечную в Господе Нашем Иисусе Христе.

Потом стал читать:

— Они возложат руки на больных, и те исцелятся…

Анна поглядела на свои красивые руки — белые, гладкие. Как счастлива она, что может одаривать людей здоровьем. Существует ли более ценный дар?

К ней стали подводить больных. Люди становились перед ней на колени, она касалась их рук и лиц; затем привязывала ленточки с монетами под слова молитвы священника:

— Благослови, Боже, эти труды и даруй здоровье тем, на кого королева возлагает руки, пусть исцелятся они чрез Господа Нашего Иисуса Христа.

Возвратясь после этой церемонии в свои покои, королева послала за Эбигейл.

— Я никогда еще не бывала так счастлива после утраты моего любимого мальчика, — сказала она горничной.

— Ваше величество очень добры, — ответила девушка со слезами на глазах.

— Служба, Хилл, была прекрасной.

— Да, ваше величество.

— Мне кажется, кое-кто в Англии намерен пошатнуть могущество Церкви. Моей поддержки им ни за что не получить.

— Моей тоже, мадам, — негромко сказала Эбигейл.

До чего приятно разговаривать с Хилл о церемонии. Это славное создание обладает восхитительной способностью слушать.

Роберт Харли и его друг-ученик Генри Сент-Джон стояли с краю толпы, собравшейся у позорного столба в Корнхилле.

Сент-Джон знал, что из-за скандальной истории с Дефо Харли крайне обеспокоен, хоть и пытается это скрыть.

— Даниэль — один из величайших писателей нашего времени, — говорил Харли. — Хочу, чтобы он работал на меня.

Но прежде, чем ему удалось осуществить свой план, Дефо арестовали по распоряжению королевы, и суд решил, что он должен трижды выстоять по часу у позорного столба — в Корнхилле, в районе Чипсайда и Темпл-Бара.

— Я мог бы предостеречь Даниэля, — негромко сказал Харли. — Жаль, что не видел его памфлета до опубликования.

— Памфлет блестящий, — сказал Сент-Джон.

— Даже чересчур. В том-то и беда. Я говорил тебе, Генри, что перо — сильное оружие. Это начинают понимать и другие. Вот потому Дефо и постигла такая участь.

— Везут…

И вот появился этот нераскаявшийся памфлетист, страдалец за свои взгляды. Он сидит в повозке, везущей его к позорному столбу. Обычно толпа дожидалась минуты, когда несчастного приговоренного посадят в колодки и он станет беспомощным перед яростью и презрением собравшихся. Существовал обычай забрасывать жертву гнилыми плодами, тухлой рыбой и прочей оказавшейся под рукой дрянью; при этом многие приговоренные умирали. И то, что такая судьба уготована человеку большого таланта, возможно, гению, преисполнило Харли негодованием.

— Он поступил неразумно, — сказал Сент-Джон.

— Он не написал ни слова неправды.

— Все же этот памфлет — «Простейший способ разделаться с диссидентами» — никому не доставил удовольствия.

— Доставил мне, как всякий литературный шедевр.

— Но воззрения, учитель, воззрения.

— Все эти парламентские споры относительно религиозных сект заслуживают осмеяния, вот Дефо их и высмеял.

— Да, только в таком тоне, что высшие церковные чины восприняли его иронию всерьез.

— Они слишком серьезно воспринимают сами себя и ждут этого от других. У них нет чувства юмора — а у Дефо есть. Они сперва поддержали этот памфлет, а потом поняли, что Даниэль над ними смеется, и со зла, что оказались в дураках, обвинили его в клевете на церковь.

— И что же теперь?

— Бог весть, выдержит ли он это наказание. Если уцелеет в Корнхилле, завтра будет казнь в Чипсайде, послезавтра в Темпл-Баре. Пошли, Сент-Джон, я не хочу смотреть, как этого человека подвергнут унижениям.

— Мы ничего не можем поделать?

Харли покачал головой.

— Я готов добиваться его освобождения всеми силами, но на это требуется время. Если б только можно было обратиться к королеве.

— А почему бы и нет?

— При официальном визите склонить ее к моему образу мыслей не удастся. Надо установить с ней отношения… такие, как у Мальборо.

— Ему ведь помогает герцогиня.

— Да, и Анна души не чает в этой женщине. Найти б кого-нибудь, способного похлопотать за меня, как она за мужа.

— Другой королевы Сары нет.

— И слава Богу. Меня удивляет, что она остается в любимицах королевы. Смотри-ка. Толпа расступилась. И все молчат. Обычно в подобных случах стоит такой гам, что не расслышишь собственного голоса. Странно! В чем же тут дело?

Оба молчали, пока Дефо усаживали в колодки. Выражение его лица было спокойным; казалось, он не боится толпы и нисколько не раскаивается.

Это было в высшей степени необычно. Позорный столб обступила группа мужчин с дубинками.

— Слушайте, — сказал один из них, — это наш Даниэль. Если кто вздумает хоть пальцем его тронуть, получит по башке. Понятно?

— Да, — заревела толпа. — Понятно.

Кто-то поднял кружку пива и крикнул:

— Доброго здоровья тебе, Даниэль, и долгой жизни!

Толпа подхватила этот крик.

Сент-Джон и Харли переглянулись. Последний расхохотался.

— Клянусь Богом, — воскликнул он, — толпа на его стороне.

Жаркое июльское солнце нещадно пекло голову арестанта; он явно чувствовал себя неважно; однако глаза его светились признательностью — он понял, что люди настроены к нему дружелюбно.

К позорному столбу бросили букет роз. Две девушки подбежали и украсили его венками. Один человек подошел с кружкой пива и поднес ее Даниэлю ко рту.

— Да благословит тебя Бог, Даниэль! — крикнул кто-то в толпе.

— Да, — поднялся крик, — мы на твоей стороне, Даниэль!

К Сент-Джону и Харли подошел продавец книг.

— Купите балладу Даниэля, сэр. Купите. Человек он хороший, и ему надо кормить семерых детей.

Харли купил стихи и жестом велел Сент-Джону сделать то же самое.

Когда продавец отошел, Харли сказал:

— Такого еще не было. Даниэля потом уведут в Ньюгейтскую тюрьму. Но вот посмотришь, я добьюсь его освобождения.

Приверженцы Дефо прибывали, и толпа становилась все шумнее. Охрана у позорного столба удвоилась, и если б кто-то посмел бросить в Даниэля что-нибудь, кроме цветов, то почти наверняка поплатился бы за это жизнью.

— Оставаться незачем, — сказал Харли. — Даниэля не дадут в обиду.

Когда они отошли, он заглянул в стихи и прочел вслух:

— Вот видишь, Сент-Джон. Такие слова никого не оставят равнодушным. Почему толпа осыпает Дефо розами? Почему пьет за его здоровье? Из-за слов, Сент-Джон. Слова… слова… слова! Мы начинаем войну, и главным нашим оружием будет слово.

Сара не появлялась при дворе, ссылаясь на горе, но когда в Сент-Олбанс пришла весть, что палата лордов отклонила Билль о единоверии и что тори, потерпев поражение возвели в звание пэра четверых своих сторонников, пришла в ярость.

Маль был убежденным тори, но, как ни любила она его, как ни восхищалась им, поступаться ради него своими взглядами, становящимися все более и более либеральными, не собиралась. Малю нужно понять, что тори противятся продолжению войны, твердым сторонником которой он является. Находясь во Фландрии, ему трудно уяснить, что происходит дома, поэтому принять на себя командование внутренним фронтом — ее долг.

Четверо новых пэров-тори, чтобы принять Билль в палате лордов! Допустить этого Сара не могла. Она потребует, чтобы появился хотя бы еще один новый пэр-виг.

Это было наилучшим лекарством от горя. Сара немедленно отправилась из Сент-Олбанса в Сент-Джеймский дворец.

Ворвавшись в покои королевы, она увидела сидящую за клавесином Эбигейл Хилл и сладко дремлющую в кресле Анну.

Когда Сара вошла, Эбигейл перестала играть, а на лице Анны появилось восторженное выражение.

— Моя дражайшая, дражайшая миссис Фримен!

— Да, миссис Морли, это я!

— Рада вас видеть! Очень рада!

Они любовно обнялись. Анна чуть не плакала.

— Поверьте, все это долгое, мучительное время я думала о вас. И приехала бы в Сент-Олбанс, если бы вы мне позволили.

— Я боялась, что сойду с ума от горя. Окружающие страшились за мой разум. Мистер Фримен готов был отказаться от всего… от всего, лишь бы находиться рядом со мной.

— Дорогой, дорогой мистер Фримен! Какая отрада. Я понимаю, как тяжела ваша утрата. Конечно, вы находите утешение в обществе мужа. До чего схожи наши жизни, дорогая миссис Фримен.

Привыкшая вести себя вольно Сара что-то недовольно буркнула. Ее вывело из себя сравнение Маля, красавца и блестящего гения, с ленивым, безмозглым датским принцем.

— Ну вот, я здесь, — сказала она, — и хочу знать, как поживала миссис Морли в мое отсутствие.

— Постоянно мечтала о нашей встрече.

— Услышав тревожные новости, я не смогла больше находиться вдали от двора.

— Тревожные новости, миссис Фримен?

— Четверо тори возведены в звание пэров ради принятия Билля!

— Миссис Фримен, я уверена, мои министры знают, как лучше.

— А я, миссис Морли, отнюдь не уверена.

Анна негромко ахнула от изумления. Пока Сары не было, ей никто не возражал так резко, и теперь ее это потрясло.

Сара глянула на сидевшую у клавесина Эбигейл.

— Можешь уйти.

Девушка обратила взгляд на королеву, и Анна поняла ее безмолвный вопрос: «Я должна повиноваться вам или герцогине?»