Господи, как болит грудь! Такое впечатление, что внутри пылает жар, или чья-то гигантская раскаленная рука сжимает ребра. Ему необходимо дышать. Дышать! Все, что ему нужно - один-единственный вдох.

Он прекратил загребать воду. Поправил загубник, словно, изменив его положение, мог изменить саму ситуацию, и жадно вдохнул. Должен же там быть хоть глоток воздуха! Но нет. Ни капли. Только пустота, которая никак не могла насытить его измученные легкие.

Ему не выбраться. В операционной интуиция подсказывала, когда за жизнь пациента следует бороться, а когда надо смириться с неизбежным. Теперь он почувствовал, что бессилен. И разозлился. Слишком рано умирать в тридцать шесть лет! Чертовски глупо! А он такой хороший хирург!

Сердце бешено колотилось.

Кожа похолодела от страха.

Тишина оглушала, давя на барабанные перепонки.

И все же он нашел в себе силы оставаться спокойным. Надо умереть в здравом уме. Сохранить достоинство. Умереть… Голова закружилась. Мысли путались. «Не тяни,- приказал он себе.- Выплюнь загубник и наполни легкие водой».- Но понял, что не сможет сделать этого. Снаряжение тянуло его ко дну, а он не мог сбросить его, цепляясь за акваланг, как за последний шанс выжить.

Загубник со следами зубов выскользнул у него изо рта. Утратив самообладание, Роуэн попытался схватить его. Судорожно дергаясь, он сорвал маску с лица и потерял один ласт. Голова кружилась все сильнее. Тело начало медленно всплывать. Спокойнее… Спокойнее… Это слово кружилось у него в голове, словно изящная серебристая рыба. Тут свет померк, все потемнело, и ему показалось, что он падает в зияющий черный провал. В последнюю минуту мелькнула мысль: Стюарт был прав, и он, в конце концов, простой смертный.

– Скорей! - крикнул Стюарт трем женщинам, дремавшим на борту яхты под ярким майским солнцем.- Помогите нам поднять его!

Услышав приказ, все три дамы собрались у борта, не понимая, что нарушило покой этого дня. Увидев неподвижного Роуэна, чья голова безвольно склонилась к плечу, жена Марка Хагена, Сьюзен, воскликнула:

– Господи! Что случилось?

– Роуэн! - хрипло прошептала, не веря своим глазам, длинноногая блондинка в безукоризненно белых шортах.

На третьей женщине было ярко-розовое бикини, почти не скрывавшее ее форм. Она была квалифицированной медсестрой и прошла специальную подготовку. Подбежав к трапу, она принялась помогать мужчинам. Марк Хаген начал подниматься по лесенке, волоча за собою неподвижное тело друга. Сзади его подталкивал плечом Стюарт. Но им не удавалось подняться. Женщина в бикини схватила Роуэна за руку.

– Сними с него этот чертов акваланг! - крикнул Стюарт.

Медсестра принялась возиться с ремнями, охватывающими плечи Роуэна. Сьюзен поспешила на помощь подруге. Девушка в белых шортах словно приросла к палубе.

– Тащи! - закричал Стюарт.

– Не могу! - огрызнулась медсестра.

– Снимай его! - прорычал он. Она снова дернула ремень, сломав три ногтя и чуть-чуть не расставшись с лифчиком. Ее усилия были вознаграждены - один из ремней соскользнул с плеча Роуэна. Второй расстегнулся легко - об этом позаботился Марк. Акваланг с шумом упал в воду, обрызгав всех, но никто, даже женщина в белых шортах, не заметил этого.

– Тащите его наверх,- приказал Стюарт. Он подталкивал друга снизу, в то время как Марк и девица в бикини тащили его за руки. Сьюзен схватила ласту, едва державшуюся на ноге Роуэна.

Несколько секунд спустя безжизненное тело уже лежало на палубе яхты. Темные мокрые волосы прилипли ко лбу. На посиневших губах и мертвенно-бледном лице сверкали капли воды.

Словно приведенная в чувство этим мрачным зрелищем, девушка в белых шортах подошла к телу и, упав на колени, позвала:

– Роуэн?

Это прозвучало тихо, жалобно, как будто она умоляла его очнуться и сказать, что все в порядке, что он жив.

– Уведите ее,- распорядился Стюарт. Приподняв голову Роуэна, он готовился делать искусственное дыхание.

– Идем, Кей,- спокойно сказала Сьюзен.- Ему помогут.

– Нет, я…

– Пожалуйста, Кей,- Сьюзен силой, словно ребенка, увела девушку.

Марк, сняв свой акваланг, подошел к Роуэну.

– Ты готов? - спросил он Стюарта. - Да,- Стюарт зажал Роуэну ноздри.

Казалось, Марк целую вечность нажимал ладонью на грудь друга, заставляя биться его сердце, а Стюарт наполнял его легкие воздухом… Наконец Марк закричал от радости, почувствовав под рукой слабые удары:

– Бьется!

– Давай-давай! - подбодрил его Стюарт. И тут Роуэн вдохнул. Изо рта полилась вода. Жизнь снова вернулась к нему.

Неделей позже Роуэн наслаждался прекрасным мягким майским вечером, стоя на балконе своей квартиры, расположенной в престижном районе Хьюстона. Он только что вышел из душа. На нем были только поношенные джинсы.

Жители этого района могли позволить себе наслаждаться покоем, хотя и платили за него недешево. Еще важнее в этом краю обрамленных деревьями улиц и чугунных ворот была возможность показать свою независимость и материальный достаток.

Роуэн, так же как и его соседи, крайне самоуверенно тратил деньги. Он пригласил с Юга очень известного дизайнера по интерьеру, иссохшего человечка, который шикарно умел тратить чужие деньги. Знаменитость напоминала червячка. Этот червячок умудрялся потратить деньги так, что заказчики оставались довольны: в конце концов, жалуясь на неимоверную стоимость его работы, они могли похвастаться своим богатством.

Роуэн, например, жаловался на то, что винно-красные шелковые обои обошлись ему в сто пятьдесят долларов за рулон. Он недолюбливал хрустальную уотерфордовскую люстру, отделанную двадцатью четырьмя каратами золота, которая украшала ванную, и хрустальные вентили кранов. Но самую активную неприязнь у Роуэна вызывала ваза эпохи Мин стоимостью двенадцать тысяч долларов, занимавшая почетное место на черном лакированном столике в гостиной, несмотря на то, что он старался, чтобы каждый, впервые оказавшись в его доме, обратил на нее внимание. Роуэн, разумеется, не говорил гостям цену этой вещи - он не терпел вульгарности - но намекал, что досталась она ему не по дешевке.

Сегодня, стоя на балконе и глядя в ночную тьму, он думал, что и эта квартира в престижном районе, и ваза эпохи Мин - ерунда. Мелькнула мысль, что они вульгарны, словно дешевая шлюха, торгующая своими прелестями на углу. Пение цикад, мелькание стрекоз, крик одинокой ночной птицы, зовущей подругу, вдруг показались Роуэну единственным, что еще стоит внимания на этой земле.

«Господи,- подумал он, проводя рукой по влажным волосам,- откуда я набрался подобной философской дури?»

Снова закричала птица. На этот раз Роуэну показалось, что она дразнит его, говоря: «Ты не такой, каким был».

Да, он изменился и был вынужден признать это. Тот несчастный случай оказал на него огромное влияние. Сначала перемены были я столь незначительны, что Роуэн приписывал их разыгравшемуся воображению. В конце концов, они не поддавались никакому логическому объяснению. Как врач он затруднялся понять, что означают изменения, происходящие в его организме. Он даже не заметил бы их, если бы не занимался джоггингом и хуже знал свое тело. Используемый им во время бега прибор, регистрирующий ритм дыхания, сердцебиение и кровяное давление, показывал стойкое, хотя и незначительное снижение всех трех показателей.

Кроме того, периодически он отмечал непонятное обострение всех чувств. Внезапно шепот начинал казаться криком, тень - вспышкой, запах одеколона или духов становился невыносимым. Ему пришлось полностью отказаться от острой пищи. Сильнее всего изменялись тактильные ощущения. Иногда он мог представить, какой будет поверхность, даже не дотронувшись до нее. А иногда он ощущал прикосновения, которых не было. Например, в данную минуту Роуэн мог бы поклясться, что он чувствует на своей обнаженной груди тепло лунного света.

Он застонал. Неужели он сходит с ума? Нет, это всего лишь перенесенное потрясение. Тяжкое потрясение. Любой занервничает, чуть не утонув, а, чтобы успокоиться, нужно время. Если бы Стюарт, ведущий себя, как личный врач, а не как приятель, позволил бы ему выйти на работу, Роуэну было бы гораздо легче. А так слишком много времени оставалось на размышления. Вот в чем дело. Воспоминания о том, как он покинул свое тело и поплыл по темному туннелю, в конце которого сиял ослепительный свет, были лишь частью галлюцинации, и ничем более.

Он знал, что некоторые из его коллег сказали бы, что он пережил смерть, но сам не верил в подобную чушь. Не существует доказательств подобного опыта. Если ты умер, то это необратимо. Все очень просто. Он присутствовал при кончине некоторых своих пациентов. И не видел в смерти ничего величественного и благородного, а тем более загадочного и сверхъестественного. Люди просто перестают существовать.

Что касается Бога, то Роуэна вполне устраивал атеизм, религия людей практичных, смелых и склонных мыслить логически. Не считая святости, он сам был Богом. Ведь он был потомком многих поколений волшебников-хирургов. Его отец и дед были хирургами. Для них храмом являлась операционная, алтарем - операционный стол. Они своими руками возвращали жизнь людям, и не верили в Бога, появляющегося в потоках неземного сияния.

И все же он, как ни старался, не мог забыть исключительное чувство снизошедшего на него покоя, всепоглощающего, всепроникающего умиротворения.

Прежде, чем ты пересечешь рубеж, ты должен что-то совершить…

Эти слова Роуэн скорее почувствовал, нежели услышал. Они возникли в его мозгу неожиданно, словно в раскаленной пустыне повеяло прохладным ветерком. Что это значит? Роуэну хотелось разобраться в этом странном послании.

Но больше всего ему хотелось вновь обрести то, что было утрачено во время катастрофы. Тогда он потерял самое ценное, чем владел - способность держать происходящее под контролем. А ведь именно эта способность давала ему власть, волю, силы управлять своей непростой жизнью. Главное во время операции - контроль. От него зависит спасение человеческих жизней. Никто не понимал это лучше, чем сам Роуэн. Он умел контролировать свой разум и эмоции, не теряя самообладания в самых сложных ситуациях. Он мог управлять своим телом даже тогда, когда от усталости у него дрожали руки. Стюарт поддразнивал его, убеждая, что он - такой же смертный, как и все остальные, но Роуэн не позволял себе проявить обыкновенную человеческую слабость.