* * *

Потайной ход! Не дорога ли на волю?

Надо ли удивляться, что не прошло и мгновения, как Лиза, только единожды оглянувшись на дверь, за которой скрылась Гюлизар-ханым, ринулась в темноту и неизвестность? Но скоро тьма впереди рассеялась – в светцах на стенах ярко пылали огромные факелы. Выходило, что этой дорогою пользовались весьма часто, и Лиза побежала еще быстрее. Неширокий и невысокий, чуть выше человеческого роста, подземный ход вел ее довольно долго: она насчитала тысячу шагов, сбилась, начала считать снова, когда утоптанный земляной пол плавно повел вверх, сменился ступенями и вдруг уперся в глухую стену.

Лиза постояла в испуге и недоумении, пока не сообразила, что перед нею, очевидно, такая же потайная дверь, как та, через которую она сюда попала. Но как отворить ее? Лиза торопливо зашарила по выступам стен, пока не сообразила, что дверь ведь может привести вовсе не на волю, куда она так стремилась, а в какую-нибудь казарму или еще бог весть куда! И как раз в этот миг под ее дрогнувшей рукою что-то сдвинулось, и на уровне Лизиных глаз в стене открылись два отверстия.

Зажав рукою бешено забившееся сердце, Лиза осторожно приблизилась к ним и увидела огромную залу необычайной красоты и прелести.

Красные, зеленые и голубые с позолотою двери сливались с хитрой росписью стен и потолков. Вились, словно дикие заросли, решетки окон. Многочисленные низенькие столики и турецкие табуреты, выстланные перламутровой мозаикой, висящие в простенках зеркальца в каких-то стеклянных, раззолоченных рамках, украшенных полумесяцами и всякими фигурками, – все это создавало ощущение необычайной пестроты; но то была пестрота турецкого ковра, где все прелестно, ладно, успокоительно, где все ласкает взор.

Она постепенно приноровилась к стенным гляделкам и уже могла видеть почти всю залу и тех, кто в ней находился.

На низкой и широкой атласной тахте под бархатным балдахином сидел, поджав ноги, Сеид-Гирей в раззолоченном чаркабе[87] с длиннейшею, изогнутою трубкою в руке, которую по его мановению заменял стоявший настороже чубукчи[88]. Вокруг на коврах восседали роскошно, по-турецки одетые татаре, которые с великим уважением взирали на молодого султана и ловили всякое его слово. Лиза поняла, что это и есть диван – совет, о котором говорила Гюлизар-ханым.

– О господин мой, – произнес один из татар. – Молю простить недостойного слугу твоего за любопытство, но оно уже не первый год точит мою душу, будто сыраджа[89] – тело! Дозволь спросить у тебя и утоли мою жажду!

– Говори, почтенный мирза, – благосклонно взглянул на него Сеид-Гирей. – И если владею я медом знания, то смажу им уста свои, дабы передать тебе!

– Пусть я буду прахом под стопами твоими, о господин, – прижал мирза руку к сердцу, – но ходят слухи, будто владеешь ты ятаганом, принадлежавшим самому Искандеру Зулькарнейну[90]. Ответь, так ли это?

– Мыслю я, что отнюдь не великому Искандеру принадлежала вещь, о коей идет речь, а самому Джамшиду[91] или какому-нибудь ифриту[92] из Таберистана[93]! – ответил Сеид-Гирей. – Но я с охотою поведаю вам о событии, случившемся в моей жизни три года назад, и пусть почтенный диван отдохнет от праведных трудов во время моей речи.

Да будет известно благочестивым братьям, что аккерманские долины[94] после потопа были морем. Когда Искандер Зулькарнейн по воле самого аллаха прорубил Черноморский пролив[95] и заставил Черное море течь в Средиземное, воды отхлынули, и эти места навеки остались краем необитаемых, бесплодных песков. Рассказывают, что злые духи-джинны облюбовали эти долины и поселились здесь. И вплоть до эпохи Сасанидов[96] сия обширная долина была местом отдыха джиннов.

Однажды пехливан[97] по имени Салсал, завершая свое путешествие, прибыл на аккерманскую землю. И что же он увидел? Место для крепости, вода и воздух которого приятны, однако неподалеку находилось пристанище джиннов… Тотчас собрав святых мудрецов, Салсал по всем правилам колдовства и науки изготовил для джиннов великий талисман и начертал на нем: «Пусть снова обитают они в Камрал-куме и, помилуй Аллах, пусть не ходят они на сынов Адамовых[98], а сыны Адамовы пусть не ходят на них».

И с тех пор сия песчаная долина является местом, внушающим страх и ужас, и вошедший в нее изумляется и поражается.

А место это будто песчаное море. Все время из песка вспучивается множество бугров, потом они проваливаются, возникают в другом месте… Величественное, внушающее ужас зрелище!

Однажды мы с несколькими друзьями, храбрыми воинами, набрались смелости и, захватив связки камыша, двинулись туда, по пути втыкая камышинки в песок, чтобы по этим вешкам возвратиться назад. Целый час бродили мы по пескам, измученные, усталые. Некоторые из нас нашли в песке ятаганы, блюда, чудесные, непонятные кубики, зеркала – это все были вещи джиннов, которые ранее, несомненно, принадлежали самому Джамшиду.

Внезапно подул бесплодный ветер; он повалил камышинки, которые мы воткнули в песок, наша дорога исчезла. Мы тотчас вскочили на коней и понеслись в Аккерман, едва опередив страшную песчаную бурю, которую, конечно же, на нас наслали джинны в отместку за то, что мы взяли их вещи.

Мы показали городским жителям найденное, и они возбужденно рассказывали и объясняли: «Мы уже видели такие странные и удивительные предметы. Некоторые смельчаки приносили их из песчаной долины!» А потом они сказали нам: «Бросьте в огонь одну из найденных вами вещей, увидите, что будет!»

Мы решили бросить кубик, ибо он был наименее красивым из всего. И действительно, он не сгорел, не обуглился, не испортился. Жар огня даже не подействовал на него! И когда мы вынули его из огня, то увидели, что он холоден, словно кусок льда…

Многое из того, что было найдено в долине джиннов, мы отправили к Августейшему Порогу, но и поныне у меня, недостойного, имеется тот ятаган, который хорошо послужил во многих схватках, рубя головы гяурам[99]…

Татаре закачали головами, зацокали языками. Лизе страсть как хотелось, чтобы кто-нибудь попросил показать эти чудесные вещи.

Как вдруг ее словно по глазам ударило! Она внезапно заметила, что под расписною стеною, как раз напротив потайных отверстий, стоит какой-то человек. Лиза отшатнулась: на миг ей почудилось, что это Гюлизар-ханым, обнаружив ее исчезновение, прибежала в диван… но почти тотчас она поняла свою ошибку. Незнакомец очень напоминал великаншу, особенно ростом, статью и огромными черными глазами, да и облачен он был в черные одежды, однако это, несомненно, был мужчина с куцею бороденкою, тяжелым, полным лицом, мясистым носом. И вот этот-то человек пристально всматривался в гляделки, сквозь которые ему, конечно же, были видны чьи-то блестящие глаза…


Лиза не стала ждать, пока он очнется от столбняка, в который его повергло недоумение. Она повернулась и кинулась бежать вниз по ступенькам, но запуталась в длинных юбках, споткнулась, схватилась за стену, чтобы не упасть… и тут что-то ожгло ей руку у локтя, да так, что Лиза невольно вскрикнула.

«Змея!» Мертвое, страшное лицо Леонтия промелькнуло в памяти. Взглянула на свою руку и завизжала во весь голос, забыв обо всем на свете от ужаса.

В свете факела Лиза увидела, что на ее руке сидит отвратительное желто-зеленое чудище вроде огромной толстой сороконожки со множеством коротких рыжих лап.

Тошнота подкатила к горлу, Лиза едва не грянулась оземь, но тут страшная сороконожка скатилась с нее, и Лиза, прижимая к груди укушенную руку, горящую, будто в огне, бросилась по подземному коридору.

Она пролетела почти полпути и вдруг увидела то, на что не обратила внимания в первый раз: от более широкого основного хода влево ответвлялся узкий рукав. Но даже и мысли о том, чтобы разведать этот путь, не возникло у Лизы. В голове кружились огненные колеса, тошнило все сильнее, Лиза боялась, что ноги откажутся служить и она упадет без сил, а если ее здесь найдут, это верная погибель: сразу ясно, что она искала путь к побегу!

Теперь страх жег ее сильнее, чем даже боль. Она поняла всю безумную опасность поисков подземных ходов, подглядываний, подслушиваний. Жуткие, желтые, застывшие глаза Сеид-Гирея, чудилось, наползают на нее из тьмы со всех сторон… Одно оставалось спасение: как можно скорее незамеченной добраться до своих покоев и запереть потайную дверь.

Лиза уже и не помнила, как дотащилась до лестницы, как вползла по ступенькам в опочивальню.

А вдруг дверь не сдвинется с места? Вдруг она закрывается иначе, чем открывается?

Цепляясь за стены, Лиза добралась до окна, ухватилась за чугунные лепестки, с невыразимым облегчением услышала тяжелое шевеление плиты за спиною и упала беспамятная.


* * *

– Будь я магометанин, меня называли бы эффенди[100], но я презренный гяур, не пожелавший предать своей веры и омывший ее кровью, а потому меня кличут Эбанай.

Черные глаза незнакомца, сидевшего на краешке постели, ласково смотрели на Лизу.

Она недоверчиво приподняла брови:

– Эбанай? Но ведь это по-татарски повивальная бабка?

Он слабо улыбнулся:

– Вот именно. Я ведь врач – придворный лекарь господина нашего, султана Сеид-Гирея.

– Это он прислал тебя сюда? – потупилась Лиза.

– Нет. Сестра моя, ты знаешь ее под именем Гюлизар-ханым, привела меня, когда нашла тебя лежащей без чувств. Скажи, Рюкийе-ханым, что случилось с тобой, почему сознание покинуло тебя столь внезапно?

Лиза покосилась на свою руку. Никакой боли, никакого жжения: белая повязка источает дивную прохладу и аромат.

– Меня ужалила какая-то страшная тварь, – пробормотала она, отведя глаза. – Желто-зеленая, огромная…

Эбанай кивнул, устремив задумчивый взор в окно.

Лиза украдкой взглянула на него. Это был тот самый человек, который в диване поразил ее своим сходством с Гюлизар-ханым. Понятно, они похожи, коли брат и сестра! Что-то такое говорила злобная Чечек про этого брата, какую-то гадость… никак не вспомнить. Да и не это было важно, а совсем другое: в самом ли деле Эбанай заметил чьи-то глаза, подглядывающие сквозь потайные отверстия в стене, и понял ли он, чьи это глаза? И слышал ли кто-нибудь Лизин вопль в подземном ходе?