Юлия Добровольская

ЛЮБИ СЕБЯ, КАК Я ТЕБЯ

Человек не нуждается просто в друге, хоть бы он был гением, не нуждается и в утонченном интеллектуальном общении, ему нужен Друг и теплые, целостно человеческие отношения, такие, когда отдают себя, а не свое и берут меня, а не мое.

О. Павел Флоренский

Предисловие

«Мне часто думалось, что надо бы написать книжку, объяснив, как у меня возникают те или другие страницы, может быть, даже одна какая-нибудь страница», — повторяю я вслед за Генри Миллером.

Каждая история, написанная мною, — каждая! — имеет свою историю.

Например, роман «Я остаюсь» возник из одного воспоминания.

В школьные годы у меня была подруга, Тоня Суханова, потом мы с ней учились в одном институте, потом разошлись по своим жизням, разъехались по разным городам — так и растерялись в пространстве.

У Тони были густые вьющиеся волосы и необыкновенные глаза. Как-то — совершенно не помню, в связи с чем, — я вспомнила Тоню и то, как однажды в студенческом общежитии мы пили чай после бани, и я заметила, что «ее темно-песочные волосы, подсыхая, закручиваются в крупные кольца… и глаза — серые с фиалковым оттенком… мерцают лукаво и загадочно». То есть я вспомнила свои ощущения, а уже потом облекла их в слова, которые мне не захотелось терять. Из этого запавшего в память образа получилась моя Катька… Такая же, кстати, независимая и страстная, как ее прототип. Потом у Катьки появилась сестра Лера, потом возлюбленный Гарри… ну и так далее.

Так родился роман «Я остаюсь» — из Тониных кудрей…

«ДЖИП-ЧЕРОКИ» 4x4

(Повесть)

Каждая счастливая женщина черпает свое счастье в счастливом браке. Каждая несчастливая несчастна из-за отсутствия такового. Все остальное — детали.

Счастливая просто живет. Несчастливая самоутверждается.

Каждая несчастливая женщина самоутверждается по-своему.

Одна покупает себе норковую шляпу и нутриевую шубу, чтобы быть как все. Другая начинает восхождение по карьерной лестнице в строгом деловом костюме, дабы подняться над головами этих самых всех.

Одна, стиснув зубы, терпит гуляку (пьяницу, бездарность, иждивенца… далее — по списку) мужа, лишь бы не лишиться штампа в паспорте в том месте, где он должен стоять у всех. Другая, напротив, разочаровавшись в семейной жизни, бросает вызов обывательскому мнению и с шумом и гордо поднятой головой уходит в свободное плавание.

Ни та ни другая никогда не признаются вам, что им чего-то не хватает в жизни. Но и та и другая мечтают лишь об одном — о тривиальном семейном счастье, покоящемся на взаимной любви.

* * *

Александра Борисовна Листопад самоутверждалась посредством огромного джипа. «Чероки» — назывался джип. «Джип-чероки» 4x4.

Она просто сказала бы вам: я люблю эту машину. И все. И это было бы чистейшей правдой.

Машина была хороша: темно-зеленый металлик, блестящие хромированные ручки и бамперы, тонированные стекла. Внутри стоял запах комфорта, новенького пластика, добротной кожи и дальних увлекательных путешествий. И конечно, ее любимых духов. «Голубка, дочь художника» — так она их называла.

Александра Борисовна — пока пусть будет просто Саша — отнюдь не считала себя чем-либо обделенной. У нее были замечательные мама с папой, замечательная работа, жила она в замечательном городе, в замечательной, хоть и не слишком большой, двухкомнатной квартире.

У нее было множество разнообразных интересов помимо работы, и по этой причине не оставалось времени на скуку или какую-то там неудовлетворенность. Она занималась большим теннисом — для общей физической нагрузки; она ходила в театры и на кинопоказы — в силу духовной потребности; она осваивала компьютер и французский язык — дабы не атрофировался интеллект и будучи убеждена, что знания не бывают лишними. Еще она любила порыбачить на зорьке вместе с папой, а потом лепить с мамой пироги из пышного, поющего в руках теста.

Те недолгие часы, что она проводила в своей городской квартире, скрашивал ей огромный рыжий кот по имени Реджинальд Кеннет Дуайт, псевдоним Элтон Джон, для своих — Реджи, а по-простому — Рыжий.

С ним у Саши было полное взаимопонимание — никаких обременительных обязательств друг перед другом, никаких обид или претензий. Только самое насущное: один должен не забыть обеспечить другого питанием на день, а другой — постараться не делать пакостей. В частности, пользоваться в определенных нуждах отведенными местами: спать на своей, а не на хозяйкиной подушке, есть из своей миски, а не с полу или со стола и запрыгивать на унитаз, а не пристраиваться под ним. Почти каждые выходные Саша ездила к маме с папой и брала с собой Рыжего, где он лениво — по причине насильственно искорененного мужского начала — дружил с родительской кошкой Плюшкой.

Да, в ее двадцать восемь лет у Саши не было своей семьи. Но это только потому, что к вопросу брака она подходила гораздо серьезней других. Ну и еще этот джип… Словно про нее сказал наш великий сатирик, если перефразировать: вы на троллейбусе, я на джипе — поговорим, коли догоните. Хотя эту ситуацию Саша не моделировала сознательно. Она очень любила свой джип. Любила взирать с высоты его высокой подвески сквозь темное стекло на окружающий мир, покорно стелющийся под могучие колеса.

Она присмотрела его давно, несколько лет тому назад, когда они с папой попали на большой международный автосалон. Оба были весьма неравнодушны к технике, особенно — к красивой технике. Они ходили по стендам автомобилестроительных фирм и зачарованно разглядывали в деталях каждый экземпляр. И, без преувеличения, каждый казался им верхом — нет, не инженерной даже мысли — а верхом изящества и дизайнерской дерзости.

Несколько раз они возвращались к этому сияющему джипу. Она забиралась внутрь и примерялась, как будет управлять им, — все было невероятно удобно.

Папа, заглядывая через опущенное стекло, сказал: «А знаешь, моя птичка, он тебе очень к лицу».

«Он будет моим», — сказала тогда Саша.

И джип стал Сашиным.

Переднее сиденье справа от нее пока пустовало — в такой серьезной машине рядом должен быть только серьезный друг, считала она, а его пока в жизни Саши не появилось. Иногда у нее мелькала мысль: а не подвезти ли до дому своего шефа — хирурга, которому она ассистировала уже почти пять лет? Но он жил всего в трех кварталах от клиники и, конечно, ходил домой пешком.

Почему маленькая, хрупкая Саша выбрала себе именно такой — громоздкий и внешне неуклюжий — автомобиль? О, это целая история. Только не вздумайте ей рассказывать про какие-то там психологические штучки, она сама вам о них расскажет не хуже. И добавит: но это не про меня, у меня все гораздо проще.

* * *

Сашин папа работал в крупном пригородном хозяйстве главным агрономом, мама — фельдшером в местной больнице. У них был небольшой добротный двухэтажный дом с садом и огородом. Все это Саша любила с детства — и дом, и сад, и огород, и холмы с полями и лесами, окружавшие поселок со всех сторон.

Она любила маму и папу. Но с папой у Саши были особенные отношения — настоящая мужская дружба. Ничего не было для Саши желаннее, чем проводить все свое свободное время вместе с папой. А поскольку у папы всегда было много работы, то время это они и проводили на его работе.

Хозяйство папино было очень большим. Чтобы везде успевать, он ездил на машине, которую называл забавным словом «джип». Это был почти обычный газик, только колеса у него были чуть крупнее, и сидел он на них чуть выше, отчего и казался больше. У джипа был откидной верх, и Саша любила, когда встречный ветер трепал ее волосы, и приходилось повышать голос в разговоре с папой — все это было так… так необычно, так здоровско, так по-взрослому.

Когда Саша закончила седьмой класс, папа решил научить ее управлять своим джипом — разумеется, втайне от мамы. Но учить Сашу не пришлось — папа посадил ее за руль, сказал, что нужно сделать, Саша сделала и поехала. Как ни в чем не бывало — словно она умела управлять машиной всегда. С тех пор папа доверял ей свой джип в любых самых дальних маршрутах — он сидел рядом, справа от своей дочери, и только подсказывал направление.

В поездках они много говорили. Говорили о жизни: о папиной работе и о Сашиной школе, о друзьях, о мечтах. Но больше всего Саша любила слушать папины рассказы о прошлом: о его детстве, юности, о том, как он встретился с мамой и как они полюбили друг друга.

* * *

Сашин папа родился перед самой войной на Кубани. Помнит он себя лет с трех-четырех, когда уже был воспитанником детдома: много детей и несколько взрослых, постоянно указывающих, что делать и куда идти, всегда хочется есть и непонятно — что это и для чего они здесь.

Позже мальчику объяснили, что идет война, что он ехал с мамой «в эвакуацию», что поезд разбомбили и мама умерла от ран, не приходя в себя. Поскольку никакой поклажи с ней не было, то и документов не оказалось — вероятно, все пропало в огне. Ни отыскать родных, ни установить даты рождения не удалось, потому что от их деревни ничего не осталось, а из уцелевших под бомбежкой поезда никто не знал о мальчике и его маме, кроме того, что были они из Владимировки.

На маечке мальчика было вышито: «Боря» — и больше ничего. Никто даже не знал, его ли это маечка, а стало быть — его ли это имя. Но мудрить не стали, дали ему имя Боря, отчество Владимирович, а фамилию подсказала природа: была тихая солнечная осень, с деревьев падали неиссякаемым потоком золотые листья, устилая двор школы, в которой расположился импровизированный приют для эвакуированных и осиротевших детей.