Его очаровывало умение Беатрис разбираться в таких вещах, о которых женщины обычно имели лишь самое смутное представление. Беа с завидной сноровкой пользовалась  молотком и рубанком. Она скакала на лошади лучше всех женщин, которых он когда-либо встречал, а, возможно, и лучше многих мужчин. Беатрис обладала самобытным, пытливым складом ума, в основе которого лежали привычка наблюдать и тонкая интуиция. Но чем больше Кристофер узнавал Беатрис, тем острее чувствовал жилку беззащитности, скрытую в глубине её души. Некое чувство уязвимости, которое заставляло её так часто искать уединения. Он думал, что причиной тому стала преждевременная кончина её родителей, а особенно смерть матери. Беатрис считала, что та, угаснув вслед за отцом, попросту оставила их на произвол судьбы. Быть может, подобная отчужденность отчасти явилась результатом того, что Хатауэйи так стремительно достигли высокого положения в обществе, о котором никогда не помышляли. Ведь принадлежность к высшему обществу не ограничивалась лишь способностью следовать ряду определённых правил. Это был особый образ мышления,  осознание своего места в мире и взаимодействия с ним, который прививался отпрыскам знатных семейств с момента рождения. А потому Беатрис никогда не смогла бы приобрести лоск и утончённость, свойственную молодым леди, воспитанным в аристократических кругах. 

И эта естественность нравилась ему в избраннице больше всего.

На следующий день после того, как Кристофер сделал Беатрис предложение, он вынужден был отправиться к Мерсерам, чтобы переговорить с Пруденс. Понимая, что поступил по отношению к ней несправедливо, он приготовился принести свои извинения. Однако малейший следы раскаяния бесследно исчезли, как только Кристофер увидел, что сама девушка не испытывает ни капли вины за собственную ложь.

Мягко говоря, между ними состоялась не самая приятная сцена. Кровь прилила к лицу Пруденс, когда она, словно повредившись рассудком, принялась кричать и негодовать.

— Вы не посмеете бросить меня ради этой темноволосой горгульи и её странной семейки. Над вами станет насмехаться весь Стоуни-Кросс. Одна половина из них — цыгане, а вторая — сумашедшие. Они обладают кое-какими полезными связями, но и только. Эти грязные крестьяне лишены всяких манер, и вы будете сожалеть до конца своих дней, если породнитесь с ними. Беатрис же — грубая, диковатая девица, которая вероятно произведет на свет целый выводок себе подобных.

Когда она на мгновение замолчала, чтобы перевести дух перед следующей злобной тирадой, Кристофер спокойно заметил:

— К сожалению, не все подобно Мерсерам могут похвастаться столь безупречными манерами.   

Разумеется, этот выстрел тут же достиг своей цели, и Пруденс продолжила безобразно кричать, словно уличная торговка рыбой.

Однако Кристофер её не слышал, перед глазами у него возникло видение… но не привычные ужасы войны, а мирная, успокаивающая картина... Умиротворённое и сосредоточенное выражение, увиденное им минувшим днём на лице Беатрис, когда та  ухаживала за раненой птицей. Она осторожно примотала сломанное крылышко крохотного воробья к его тельцу, а затем показала Раю, как следует его накормить. Кристофер внимательно наблюдал за этими умелыми действиями, поражённый силой и нежностью, скрытыми в её хрупких руках.

Внимание Кристофера вновь вернулось к стоящей напротив девушке, извергающей поток злобных ругательств, и он невольно пожалел человека, которому однажды «посчастливится» жениться на Пруденс.

Привлеченная шумом в комнату вошла леди Мерсер и попыталась успокоить не на шутку разгневанную дочь.  Вскоре после этого Кристофер откланялся,  сожалея о каждой минуте, потраченной впустую на общение с этой девицей.

А спустя полторы недели всех в Стоуни-Кросс потрясла новость о том, что Пруденс тайно сбежала с одним из своих давних поклонников из числа местного дворянства.

Наутро после её тайного бегства в Рэмси-Хаус доставили письмо, адресованное Беатрис. На конверте значилось имя Пруденс. Покрытое чернильными пятнами и заполненное обвинениями и ужасными предсказаниями послание явно писалось в спешке и пестрело множеством орфографических ошибок. Снедаемая тревогой и измученная осознанием собственной вины Беатрис показала его Кристоферу.

Но тот, презрительно скривив губы,  разорвал листок и вернул его Беа.

— Что ж, — сказал он ей, — хоть кому-то она соизволила написать.

Беатрис попыталась изобразить укор, но невольный смешок сорвался с её губ.  

— Не стоит шутить такими вещами. Я чувствую себя ужасно виноватой.

— С чего бы это? Пруденс не испытывает ни грамма раскаяния.

— Она обвиняет меня в том, что я тебя у неё украла.

— Начнём с того, что я ей никогда не принадлежал. И, кроме этого, я не сюрприз, обёрнутый в подарочную упаковку, чтобы вырывать меня друг у друга из рук.

Это сравнение вызвало у Беатрис усмешку.

— Если бы ты был подарком, — сказала она, посмотрев на него с таинственной улыбкой, — я с удовольствием бы тебя развернула.

Кристофер покачал головой, когда она наклонилась вперёд, намереваясь его поцеловать.

— Даже не начинай, иначе мы никогда не сделаем того, зачем сюда пожаловали.

Приложив дощечку к нужному месту, он выжидающе взглянул на неё:

— Лучше приступим к работе.

Беатрис привела его с собой на сеновал, чтобы он помог ей отремонтировать ящик для гнезда, который она когда-то сама и смастерила. Кристофер с удовольствием наблюдал за тем как ловко она приколотила дощечку, забив в неё аккуратный ряд гвоздей. Он и подумать не мог, что мастерство, с которым женщина обращается с рабочими инструментами, покажется ему столь очаровательным. Как не мог не наслаждаться видом её тесно обтянутых бриджами ягодиц каждый раз, когда она за чем-нибудь наклонялась.

Кристофер с трудом попытался подчинить себе собственное тело и погасить внезапно вспыхнувшее желание, что в последнее время ему приходилось делать всё чаще и чаще. Беатрис стала для него непреодолимым искушением. Всякий раз, когда он целовал её, она отвечала ему со сладкой, невинной чувственностью, которая доводила его до предела   самообладания.

До того, как отправиться на войну, у Кристофера никогда не возникало трудностей в обращении с любовницами. Физическая близость с женщиной являлась для него лишь случайным удовольствием, которым он наслаждался  без вины и сомнений. Но после столь длительного воздержания он переживал по поводу их с Беатрис первой ночи. Потому что меньше всего на свете хотел напугать её или причинить боль.

Ведь после пережитого ему вообще с огромным трудом удавалось сохранять самообладание.

Так случилось, например, однажды поздним вечером, когда один из близнецов случайно споткнулся о Лаки — кошку Беатрис. Испуганное животное пронзительно заверещало,  следом за ней закричали оба близнеца, и Кэтрин бросилась их успокаивать.  

Кристофер едва не сорвался. Внезапный шум вызвал у него шок, и, вздрогнув, он опустил голову и плотно зажмурил глаза. Мучительная память мгновенно вернула его на поле битвы под  свинцовое небо, окутанное дымом сражения. Кристоферу понадобилось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем он пришёл в себя и узнал сидящую возле него Беатрис. Она ни о чём его не расспрашивала,  но её молчаливое участие успокаивало лучше любых слов.

Чуть погодя к Кристоферу подошел Альберт, примостил голову ему на колени и  посмотрел на хозяина печальными, карими глазами.

— Он всё понимает, — мягко сказала Беатрис.

Кристофер погладил любимца по лохматой голове, и Альберт обнюхав ладонь, лизнул его запястье. Да, Альберт всё понимал. Он страдал под тем же самым пулевым дождём и орудийным огнём и собственной шкурой постиг боль и мучения, когда пуля пробила его плоть.

— Мы с тобой товарищи по несчастью, да, старина? — пробормотал  Кристофер.

Его мысли снова вернулись в настоящее, и он увидел, что Беатрис закончила работу, и, отложив молоток, отряхнула ладони.

— Вот так, — довольно сказала она. — Дом готов принять нового жильца.

Откинувшись назад и опираясь на локти, Кристофер полулежал в душистом сене. Она опустилась рядом и растянулась подле него, словно довольная кошка. Он внимательно наблюдал за нею из-под полуопущенных ресниц. Ему отчаянно хотелось заключить Беатрис в объятья, почувствовать под собой её податливое тело, насладиться ощущением её бархатистой кожи. Но он воспротивился, когда она попыталась притянуть его поближе к себе.

— Твоя семья заподозрит, что мы тут вовсе не столярничали, а занимались чем-то неприличным,  — сказал Кристофер. — Ты будешь с ног до головы в сене.

Я и так постоянно покрыта сеном.

Лукавая улыбка и озорные смешинки в синих глазах Беатрис стали его погибелью. Уступая искушению, он склонился к ней и накрыл её губы тёплым, ласкающим поцелуем. Она в ответ обвила его руками за шею. Кристофер неспешно исследовал сладость её рта, поддразнивая и возбуждая своими медленными, завораживающими движениями, пока не почувствовал, как она робко коснулась его языка. Вожделение стремительной молнией устремилось к самому паху, окатив тело новой волной нестерпимого жара.

Беатрис чувствовала себя так восхитительно в его надежных, сильных объятьях, и, повинуясь древнему, как мир, инстинкту, устремилась бёдрами ему навстречу. Кристофер не устоял перед желанием сделать выпад и прижаться к средоточию её женственности тем непроизвольным движением, которое вскружило голову им обоим. Беатрис прошептала его имя и доверчиво откинула голову ему на руку, подставляя нежное горло под прикосновения  горячих, ласковых губ. Кристофер скользил по её коже кончиком языка и, замечая малейшие отклики Беатрис на свои ласки, находил самые чувствительные местечки. Он накрыл ладонью округлую грудь и, касаясь через рубашку и нижнюю сорочку, лёгким кружением пальца принялся потирать напряжённый сосок. Тихие стоны, вырвавшиеся из её горла, сменились коротким, довольным мурлыканьем.