Прости, бабуля, буду заканчивать. Уже поздно, а завтра рано вставать.

Крепко целую. Оля.»


«Здравствуй, бабушка!

Спасибо за письмо, но сразу хочу поделиться радостью: я его видела! Я говорила с Андреем! Все здесь уже знают, что я из-за него… Помогают, как могут.

Он просил ни о чем не волноваться, так как уже пошел на поправку.

Видела бы ты его лицо, когда я вошла в палату в своем халатике и с красными до локтей руками! Как он целовал мои руки! Какие слова говорил…

Ты спрашивала, не нужны ли мне деньги? Нет, бабуля, пока обхожусь своими силами. Я ведь в «Спутнике» еще перед отъездом получила. Не беспокойся, бабуленька, все у меня хорошо. Я теперь сильная. Ты даже не представляешь, какая сильная. Ты ведь сама любила, поэтому поймешь меня.

Как мне хочется снова услышать твой голос, почувствовать у себя на голове твои теплые старые руки. При мысли об этом мне становится так тепло-тепло на сердце!

Когда я была маленькой, мама пела мне песенку «Жавароначкі, прыляціце…». Когда я ее напеваю, у меня сразу слезы наворачиваются и я вспоминаю, что когда-то, давным-давно, жили на свете папа и мама. И была у них дочка, и был деревянный дом, сад, старая голубятня, и были багряные вечера, когда они усаживались на крыльце и читали старые сказки. Был огромный луг, огромный мир и высокое небо. И казалось, ничего лучше этого уже не будет. Ни того старого двора с умным псом, ни тех людей, которых я любила… Пыльная дорога за воротами, запах коров, бредущих по ней, палисадник под окнами, клен, крыши, комары, лай собак, парное молоко, смех в доме. Смех… как это было давно!

Я думала, что ощущение счастья никогда ко мне больше не вернется. Это приводило меня в ужас. Я это копила в себе и не признавалась никому (даже тебе). Но сейчас оно вернулось! Теперь это другое чувство, но оно — тоже счастье!

Прости, бабуля, за то, что, может быть, расстроила тебя своим письмом.

Милая моя, целую тебя!

До встречи. Оля.»


«Здравствуй, бабушка!

Спасибо за письмо. По нему я сразу поняла, что ты плакала. Не нужно, родненькая! Все у меня хорошо.

Андрей хочет с тобой познакомиться. Он настаивает на том, чтобы я покинула больницу. Как он переживает, что мне приходится мыть полы. Андрей познакомил меня со своим отцом. Милейший человек! Добрый, мягкий, понимающий. Он за нас! Чего нельзя сказать о матери Андрея. Она пока не знает, что я здесь, но представляю что будет, когда узнает. Поэтому я стараюсь не показываться ей на глаза во время посещений.

А так у меня все хорошо. На еду хватает, а больше мне ничего не нужно. Светка, подруга моя (у которой я живу), говорит, что совсем не предполагала, что от любви можно так измениться. А Галина Семеновна (ее мать) смеется: вот влюбишься, сама такой станешь!

Спасибо, бабуля, за новости из Млыновки! Просто не верится, что наша толстушка Аллочка родила! Мы же ровесницы, в одном классе учились! И как грустно, что все у нее не по-людски — без мужа… Впрочем, не нам судить. Родила — ну и слава Богу!

Ты, бабуля, пиши мне обо всем, о любой мелочи.

На этом заканчиваю.

Целую. Твоя Оля.»


«Приветик, бабуленька!

Я очень рада твоему письму. Почему не пишешь о себе? Как твое здоровье? Может, лекарств каких достать здесь? Галина Семеновна поможет, так как в аптеках хоть шаром покати! От давления там или еще от чего? Обязательно напиши!

Из больницы я ушла. Андрей настоял. Он скоро выпишется. А еще он рассказал о нас матери. Она бросилась было в администрацию больницы, но я-то уже уволилась! Знакомые нянечки рассказывали потом — крик на всех этажах был слышен. Божечка, как же я ее боюсь! Почему так получается, что мать такая, а сын другой? Ой, хорошо, что не иначе!

Ты спрашивала, что мы решили? Мы пока еще ничего не решали. Не до этого было. Я сейчас о другом думаю — скорее бы Андрей поправился!

Уже август, скоро конец лета… Все так закрутилось, завертелось, оглянуться некогда.

Ну, на этом все.

Пока, бабуленька! Береги себя. Надеюсь, скоро увидимся.

Твоя Оля.»

27

Андрей выписался из больницы с тревожным и радостным ощущением того, что так, как прежде, уже не будет. Все изменилось.

Мать всю дорогу до дома молчала, ведя машину резко, порывисто, в свойственной ей манере. Отец тоже молчал, но ободряюще улыбался, время от времени оборачиваясь к нему.

Андрей прислушался к себе и обнаружил, что его совершенно не беспокоит реакция родных на его отношения с Олей. Андрея не покидала внутренняя уверенность в правильности своего выбора. Рад кто-то этому будет или нет — его совершенно не заботило. Он был полон решимости взять всю полноту ответственности за свои поступки на себя. Конечно, он довольно смутно представлял себе дальнейшее развитие событий, но был уверен, что справится с любыми сложностями.

А то, что сложности будут, он понял не только по недовольному молчанию матери, но и по собственному внутреннему здравому размышлению: впереди новый семестр, учеба здесь, в Москве, а Оля учится у себя, в Минске. Сотни километров и еще несколько лет студенчества.

Они свернули с Гоголевского бульвара на Гагаринский переулок.

Квартира встретила их привычной атмосферой «идеального жилища». Мать, помешанная на порядке, не допускала мысли, что вещи могут не находиться на тех местах, которые она для них определила. Исключение составляла комната Андрея, которую тот «отвоевал» у матери систематическим саботажем ее попыток «привести все в порядок».

Сейчас, после многонедельного отсутствия, Андрей нашел свою комнату чисто убранной… и чужой. Одежда аккуратно разложена в шкафу, книги на полках, «все лишнее» сложено в ящики и коробки…

Глухая ярость поднялась в его душе. Андрея злил не этот порядок, а то, с какой настойчивой самоуверенностью мать навязывает ему свои представления о жизни в целом и о «порядке» в его жизни, в частности. Мать действовала, как слон в посудной лавке, круша все, что, по ее мнению, не вписывается в «рамки».

Андрей присел на кровать. Снял со стены гитару. Перебрал отвыкшими пальцами струны. Музыки не получалось. Он задыхался в этом идеальном порядке, в этих удушающих волю «рамках».

Какая-то часть сознания, доставшаяся ему от матери, твердила тихонько, что это — свойственный молодости юношеский максимализм, противоречия, повторяющиеся из поколения в поколение, что порядок, стабильность — основа взрослой нормальной жизни, основа всех отношений. Бунт, хаос, конфликтность — обычные спутники формирующейся личности, ищущей свое место в жизни и остро реагирующей на любые попытки вмешательства в эти поиски, которые, по ее мнению, только подчеркивают ее слабость, ее зависимость, ее неумение и невозможность свериться с опытом, отсутствующим в этот период.

Самостоятельный поиск пути предполагает получение «шишек». Отрицание чужого опыта — это «убытки». Но это его убытки!

— Мужчины, обедать! — донеслось из кухни.

Андрей отложил гитару и отправился на зов.

Огромная кухня блистала показной, витринной, неуютной чистотой. Андрей не любил обедать на кухне. С большим удовольствием он бы предпочел перекусить в своей комнате за книгой или сидя у телевизора (когда матери не было, он так и делал).

На столе чистая скатерть, крахмальные салфетки, старинная супница с торчащим половником (мать приволокла столовый сервиз из какого-то антикварного магазина), двойные тарелки, сверкающие приборы — все так, как положено, как заведено, как надо.

(«Кому надо?» — подумал Андрей.)

Разговоры за столом не поощрялись. Так же, как и не разрешалось смотреть по сторонам, тянуться за чем-то самому, вставать до окончания трапезы. Целый свод правил и запретов, которые в него вдалбливала мать с самого детства, отравлял все удовольствие от пищи.

Такие обеды «в кругу семьи» напрочь отбивали у него аппетит. Суп проливался на колени, мясо соскальзывало с вилки на пол, компот тек мимо рта…

Андрей сел за стол, нарочно проигнорировал салфетку.

Мать промолчала. Встала, открыла крышку супницы, налила борщ в тарелку отца, потом себе. Замерла с половником, глядя прямо в глаза Андрея.

— Ты помыл руки?

Секунду помедлив, Андрей встал, принес из ванной мыло, вымыл над кухонной раковиной руки и демонстративно долго вытирал их полотенцем.

Родители молча ждали. Сергей Петрович посмеиваясь, Маргарита Львовна без всякого выражения лица. Андрей снова сел. И заслужил борщ в тарелку. Ели молча. Чуть стучали приборы.

Вопреки правилам, мать неожиданно сказала:

— Мы с отцом решили, что ты должен подлечиться в санаторий. До начала семестра есть еще время, а я договорюсь в деканате, чтобы тебя не посылали на картошку.

— Это ты решила, дорогая, — возразил отец, промокая губы. — Я слышу об этом впервые.

— Сережа! — воскликнула Маргарита Львовна, — давай хоть в этом будем единодушны!

— Я просто констатировал факт. Это решение ты со мной не обсуждала.

— Билеты закажем на завтра и вечером будем в Сочи, — продолжила Маргарита Львовна, уже не обращая внимания на мужа. Заглянула в глаза Андрея жестко, требовательно, бескомпромиссно.

Андрей лишь на мгновение поймал этот взгляд, но продолжал молча есть свой борщ.

— Ты слышал, что я сказала?

— Слышал, — кивнул Андрей.

— И что?

— Ты спрашиваешь мое мнение или только хочешь удостовериться, дошел ли до меня твой приказ?

Мать растерялась, хотя и не выдала этого ничем.