– Разумеется. Держи меня в курсе. Буду через пятнадцать минут.

Шон бросил телефон на стол и схватился за голову, кляня себя за то, что не может повернуть время вспять. Злость на Мэллори, на ФБР, но по большей части на самого себя за свою неспособность защитить Люси, боролась в нем со страхом за ее жизнь.

Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы подавить поднимающуюся панику. Его братья часто говорили ему о том, что в опасных ситуациях нельзя проявлять личные эмоции. Но Шон никогда не служил в армии, как они. Его не учили убивать, драться или относиться к заданию лишь как к тактическому упражнению, в котором есть цели и есть гражданские лица. И хотя у него были все эти навыки, он так и не смог развить в себе ту духовную дисциплину, какой отличались его братья.

И он не мог думать о Люси как о жертве. Он думал о ней как о женщине, раз и навсегда завладевшей его сердцем. Роган хотел только одного – вернуть ее себе, живой, здоровой, целой и невредимой.

– Ладно, – сказал он вслух, – успокойся, Шон. Думай! Ты не беспомощен. Если б Миллер хотел убить Люси, он сделал бы это еще там, в церкви, так?

Вот где пригодился бы специалист по психологическому профилированию.

Из-за чего убили Коди Лоренцо – из мести или потому, что тот нашел что-то на Миллера? Или же таким образом Миллер в свойственной ему садистской манере хотел помучить Люси? Знал ли он о ее прошлых отношениях с Лоренцо? Он знал о Шоне – ведь именно он наблюдал за ними на катке. Миллер кругами ходил вокруг Люси, заставляя ее чувствовать свое присутствие и нервничать. Всякий раз, когда она чувствовала, что кто-то наблюдает за ней, она винила в этом свое прошлое. Шон советовал ей доверять своим инстинктам, и когда они думали, что это Лоренцо преследует ее, то решили, что он и был причиной ощущений Люси.

Они пришли к логичному и обоснованному выводу на основании имеющейся информации, но ошиблись. И теперь жизнь Люси Кинкейд в опасности…

Раздался звонок в дверь, затем настойчивый стук. Шон глянул на экран системы видеонаблюдения, обнаружив за дверью Кейт и Диллона. Он кинулся вниз, и к тому моменту, когда детектив открыл дверь, к ним уже присоединились Ной и Ганс.

– Есть новости? – коротко спросил Шон.

– Нет, – ответила Кейт.

– Да, – ответил Ной.

Шон закрыл дверь.

– Что?

– Делавэрский офис ФБР сообщил, что дом в Уилмингтоне пустует, но Миллер исправно выплачивает ипотеку по нему. Мы оформляем ордер на обыск – может быть, у него в подвале или на чердаке хранятся какие-либо бумаги. По словам соседей, мужчина несколько раз приезжал после освобождения из тюрьмы. Но дом разорили вандалы, а он после суда стал персоной нон грата.

– Раз он делает выплаты по ипотеке, значит, у него где-то есть счет в банке.

– Точно. Все его банковские выписки будут у нас утром.

– Утром? Может быть уже слишком поздно!

Шон не мог ждать, пока банки откроются утром, чтобы выследить Миллера. Взломать базу данных крупного финансового института – процесс небыстрый, не говоря уже о том, что незаконный. Роган не сомневался, что сможет сделать это, но без фактических маршрутных банковских номеров и номера счета Миллера он просто не будет знать, что и где искать в системе.

– Я получил информацию о его родителях, – произнес Армстронг, – мы ищем мать прямо сейчас. По данным администрации Университета Ричмонда, она после развода вернула себе девичью фамилию.

– Вы говорили с людьми в его колледже?

– У нас есть специальные номера для экстренной связи со всеми крупными институтами, и мы позвонили им, как только получили от вас данные. Все их записи компьютеризированы, и ректор смог быстро найти дело Миллера. Его отец жил в Уилмингтоне, девичье имя матери Кристина Лайонс. Адреса нет, контактных данных нет.

– Имеются ли какие-либо дисциплинарные записи о Миллере?

– Нет. Он был одним из лучших студентов. Женился в выпускной год. В своей анкете поменял номер для экстренной связи на имя Розмари Миллер. Девичья фамилия Найлендер. Эбигейл пытается ее найти.

– Они все еще женаты? – спросила Кейт.

– Розмари подала на развод в девяносто восьмом году. Они были женаты шесть лет. Миллер отказался давать ей развод, пока не вмешался суд и не расторг их брак в принудительном порядке.

– Это могло стать для него тем самым толчком, – сказал Ганс. – Идеальный студент, никаких приводов в полицию, мать уходит, жена уходит… Он избирает своей целью старшеклассниц, которых легко контролировать. Он обладает властью над ними.

– Вы читали его дело? – спросил Ной доктора Виго.

– Так просветите меня, – сказал Шон. – Я знаю лишь, что он сидел за сексуальные контакты с несовершеннолетними.

– Его осудили за половую связь с двумя школьницами, – объяснил Армстронг. – Но были и другие, которые отказались от своих показаний.

– Он убеждал девочек в том, что они никчемны, – пояснил Ганс, – что имеют только ту ценность, какой он их наделяет. Они не хотели давать на него показания. Нечто вроде стокгольмского синдрома[11]. К сожалению, все имена жертв в интересах следствия были изменены. Без крайне убедительных аргументов и разрешения суда мы не сможем с ними поговорить.

– Да и поможет ли разговор с ними? – спросил Шон. – Все это было около десяти лет назад.

– Может помочь, – сказал Ганс задумчиво. – Но никаких гарантий нет, к тому же частная жизнь жертв изнасилований, особенно несовершеннолетних, будет в приоритете в девяноста девяти процентах случаев.

– И что теперь? – без сил спросил Шон. – Будем сидеть и ждать? Я должен что-то предпринять.

– Вот и хорошо. – Армстронг протянул ему компьютерный диск. – Вы у нас, по слухам, компьютерный гений. Здесь записи о регистрации прав собственности в регионе трех наших штатов. Посмотрим, что вы сможете обнаружить. Я буду искать мать. Может быть, она знает, где Миллер.

Шон взял диск и отправился наверх в свой кабинет. Диллон последовал за ним, бледный, но с упрямым выражением лица.

– Прости, – сказал Роган, вставляя диск в компьютер. – Не нужно мне было оставлять ее одну в церкви.

– Мы все думали, что за розами и убийством Коди стоит Мэллори, – сказал Диллон. – Мы найдем ее. Мы с Кейт уже нашли ее однажды. Найдем и вновь.

Шон принялся писать программу по анализу данных Ноя, ни на секунду не выпуская надежду из сердца.

* * *

Самка спит.

Я сделал ей инъекцию антидота, чтобы сгладить более тяжелые последствия большой дозы успокоительного. Она испытала нехватку дыхания на последних минутах нашей поездки, и это обеспокоило меня. Теперь же она отдыхает нормально, хотя, вероятно, спит несколько глубже, чем надо бы, – опять же, из-за успокоительного.

Уже сломанная женщина наблюдает за мной расширенными глазами, пока я разрезаю клейкую ленту на лодыжках и запястьях моей новой ученицы. Я приковываю ее наручниками за одну руку к решетке клетки. За многие годы я понял, что лучше всего лишать их возможности передвижения с самого начала. Это часть системы наказаний и поощрений.

Женщины слабы и податливы. Для того чтобы сломать их, чтобы заставить подчиняться, не нужно много времени. Максимальные ограничения в еде и свободе передвижения очень полезны. Но иногда, в первую ночь, комбинация наркотика и травм приводит к смерти. Интересно, доживет ли самка до утра?

Надеюсь, что доживет. Нельзя допустить, чтобы она умерла до того, как я обучу ее. Ведь тогда все, что я уже сделал для нее, окажется бесполезным.

Она спит. Сломанная все еще наблюдает. Я приказываю ей не разговаривать с новой.

Я покидаю их, уверенный в том, что мои приказания будут выполнены, и отправляюсь наверх готовить себе поздний ужин.

Хмурюсь, глядя на часы. Время ужина давно прошло, и это лишь еще один пример того, как Люси Кинкейд испортила мне жизнь. Мое расписание крайне важно для того, чтобы я не терял концентрацию в исполнении моих планов, – и вот оно вновь нарушено из-за девки. Мне придется есть на девяносто минут позже обычного; значит, и спать придется лечь позже, чем я люблю.

Этой женщине нет дела до того, насколько ценно мое время! С самого начала, когда я понял, что она не та, за кого себя выдает, когда я узнал, что она планирует отправить меня обратно в тюрьму, я потратил бесчисленное количество часов на то, чтобы узнать, кто она и где живет, на то, чтобы спланировать, как схватить ее.

Я неделями наблюдал за нею. Следовал за нею везде. Она не узнавала меня. Я сидел напротив нее в поезде метро всего два дня назад, и Люси не узнала меня. Наблюдал, как она спорит с тем полицейским, которого я убил, и она не знала, кто я. Мне удалось хорошо изменить свою внешность, чтобы затеряться в толпе, как хамелеон, но я думал, что она все равно сможет узнать меня.

Буду скучать по нашим играм, по тому, как я преследую ее, а она оглядывается в беспокойстве, смотрит прямо на меня и не узнает. Как много раз я был так близок к ней, что мог бы всадить нож в ее спину, но подавлял в себе это желание… Вспомнить хотя бы, как у меня руки чесались столкнуть ее под поезд в метро.

Но ее мгновенная смерть не дала бы мне должного удовлетворения. Теперь у меня есть время для того, чтобы обучить ее подобающим образом, сломать полностью. Как я ждал этих дней!

Даже в тюрьме, в том аду на земле, была своя польза – я научился терпению.

Я все еще не нашел ту стерву, что подставила меня – своего учителя! – в суде. Нужно было убить ее саму, а не ее шавку. Как же я жалею, что не убил ее…

Но я еще сделаю это. У меня есть план, и я найду и убью всех, кто выступал против меня, – и начну с Люси Кинкейд.

Первый шаг – найти идеальную женщину для того, чтобы сломать ее. Моя новая сломанная самка – та самая. Я обучу ее, и она убьет ту женщину, что подставила меня.