— Знаю, а еще ты любишь ее, а еще полюбишь еще кого-нибудь. Я так не хочу. Раньше я знала, что ты у меня есть. У меня была точка опоры, а теперь нет. Сломались не только мы с тобой, но и наши дети. Все сломалось, Саша. Ты все вокруг себя сломал, и как раньше уже ничего не будет.

— Люба, от наших отношений зависит качество жизни наших детей, мы справимся. Вместе. Ване можно пересадить почку от Бори. Он единственный подходит.

— Хочешь сделать его инвалидом? Тебе мало? Валера разбит морально вашей общей шлюхой. Марина пьет, я понимаю, что ничего уже не изменишь, мы потеряли дочь. Сережа ушел. Он мой сын, а не Женькин. Ты чувствуешь, что у тебя на одного сына меньше? И как ты с этим живешь?

— Он здоров и жив. Он есть, ты общаешься с ним. Он взрослый мальчик, Люба. Я надеюсь, что скоро мы с ним тоже будем общаться. Я даю Женьке деньги на него.

— Да? Поэтому она приоделась и содержит любовника?

— Я не могу контролировать, куда она тратит деньги.

— Понимаю. Главное, ты со своей совестью в ладу.

— Ты долго есть меня будешь? — с вызовом спросил он.

— Может, нам лучше разойтись? — спокойно или на вид спокойно произнесла она.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — в голосе была тревога.

— Не знаю, Саша.

Слезы снова покатились из ее глаз. Она наклонилась и закрыла лицо руками. Он встал перед ней на колени и развел ее руки.

— Посмотри на меня, Любонька. Хочешь, чтобы я ушел? Совсем?

Она молчала и смотрела в его синие глаза. Потом запустила руки в белокурые кудри и потянула. Он смотрел на нее с улыбкой. Глаза светились нежностью. Она сползла со стула, встала на колени с ним рядом и уткнулась в его плечо. Она плакала, вытираясь о ткань халата. Когда слезы вытекли, он стал целовать ее лицо, ее глаза, а потом впился в губы, постепенно углубляя поцелуй. Она поддалась, ответила… а потом уснула.

Проснулась она, когда уже было совсем темно. Сразу не поняла даже, где находится. Потом вспомнила — в подсобке в кабинете директора-мужа. Из-под одеяла вылезать совсем не хотелось. Одежда висела на стуле, там же стояли туфли и лежала новая упаковка колготок.

— Саша, — позвала она. Он откликнулся сразу, как будто ждал ее пробуждения.

— Проснулась, родная? — он поцеловал ее в лоб, а она обратила внимание, что он в чистом халате, без следов ее слез.

— Который час?

— Девять вечера.

— Я проспала весь рабочий день?

— Зато выспалась. Любонька, давай, ты будешь нормально есть и спать?

— А ты проследишь?

— Да, потому что ты мне очень нужна.

От его слов по телу разлилось тепло, ей стало удивительно хорошо и спокойно.

— Пойдем домой, Саша.

— Пойдем, родная. У нас много проблем и много горя, но мы справимся вместе. Я рядом, и тебе есть на кого опереться. Поверь мне.

26


От лица Сережи


Два года я живу у биологической матери. До сих пор не привык. Хотя мы как-то ужились друг с другом. Территорию однокомнатной квартиры я разделил. Кухня теперь полностью моя, а комната ее. Она даже ест у себя в комнате, правда, ест то, что я готовлю. Как хорошо, что я умею готовить. Мать поправилась, похорошела, выглядит очень даже презентабельно. У нее хорошая фигура и милое лицо, жаль, что мне не досталось ни того, ни другого. У нее новый кавалер, намного старше нее, но он вроде порядочный. Встречаются они у него, к нам он не захаживает. Замуж он ее тоже не зовет. Я переставил мебель на моей кухне, кое-что выкинул, кое-что купил. Теперь у меня нормальная кровать, а не раскладушка. Еще я поставил себе письменный стол, дядя Саша подарил мне хороший компьютер, а тетя Люба — ноутбук. О том, что это кухня, говорят только газовая плита и рабочий кухонный стол с полкой, где хранятся кастрюли, посуда и прочая кухонная утварь. Да, с дядей Сашей мы помирились. Он вызвал меня к себе после стажировки в институте онкологии. Я захватил кучу бумаг, копии статей, вышедших за время стажировки. Наброски и план моей кандидатской, к начальству же шел. Вошел в кабинет директора готовый к деловому разговору, а он подошел, обнял меня и сказал: "Я так скучал по тебе, сынок!" И все, как прорвало: мы говорили и говорили, как будто не виделись много лет, говорили обо всем и обо всех. Правда, вопросы работы обсуждать не стали, оставили на потом. Я был несказанно рад, что у нас есть это потом с моими самыми любимыми людьми. С Валеркой мы стали общаться почти сразу после моего переезда. Он пришел ко мне где-то через неделю, встал так в двери, улыбнулся как обычно и сказал: "Ты мой друг, и давай, ни одна сука или баба не будет влиять на нашу дружбу, даже если это моя сестра". Потом он мне долго рассказывал обо всем, как он живет, об успехах на работе, о том, что уже умеет. А он умеет, он очень талантливый. Из него выйдет потрясающий хирург, уникальный, как и его мать. Валерка внешность взял от отца, а талант от матери. Он балагур и бабник, но это просто имидж. Он очень глубокий и серьезный человек с тонкой, ранимой душой. Уж я-то знаю! Наверно, я знаю его лучше, чем даже его родители, и он меня знает. Ко мне часто приходит Ванька. Смотреть на него страшно. Худой, бледный. Три раза в неделю у него диализ. Самое интересное, что он не пал духом. Совсем ушел в учебу, очень много читает, всем интересуется. Ходит на выставки, в театры. Боре помогает с учебой. Злится на него, говорит, что тот туповат. Он не туповат, просто обыкновенный. Очень часто встречаюсь с тетей Любой. Она наконец оттаяла и вернулась к прежней жизни. Не совсем к прежней, но отношения с дядей Сашей восстановились полностью. Давеча видел, как они целовались во дворе. Вышли из машины после работы и… Так приятно стало, я искренне рад за них. Он ведь кроме нее никого не любит и не может любить. Валерка сейчас встречается с какой-то медсестрой, несерьезно, она влюблена в него, а он так, чисто погулять. Я работаю, много работаю. Личной жизни нет. Я все равно люблю ее. Плохо, бесперспективно. Иногда вижу ее во дворе. Она утратила человеческий облик. От ее красоты ничего практически не осталось. Волосы цвета радуги, самых насыщенных тонов, всегда сигарета в зубах, проколоты бровь, губа, и ряд каких-то колец в ухе. Она стала сутулиться, ходит носками внутрь. Мы занимались танцами, у нее была замечательная осанка, легкая, красивая походка. Она летала во время танца, была хрупкой, нежной. А теперь это подобие человека. Иногда я задаю себе вопрос: осталось ли в этом чудище хоть что-то от моей Марины? Каждый раз при встрече она пытается оскорбить меня, унизить, подчеркнуть недостатки моей внешности. Раньше меня это задевало, а теперь нет. Вызывает только жалость по отношению к ней. Ни с ее родителями, ни с братьями мы о ней не говорим. Эта тема — табу.

Около месяца назад ко мне пришел Валерка.

— Слушай, я тут с девицей познакомился, очень даже ничего. Дарю. Сегодня после работы я вас знакомлю и смываюсь. Дальше ты сам.

— С чего такой интерес к моей личной жизни? — с сарказмом спросил я.

— Нет, друг, не к личной жизни, а к отсутствию личной жизни, — все также весело говорил Валерка, а потом резко погрустнел. — Ты же мужик, тебе двадцать четыре года. Ты все по ней сохнешь? Ты ее видел? Не по кому, ты меня понимаешь? Я всегда уважал твои чувства и всегда любил сестру, а теперь я ее стесняюсь. Никто ничего не может сделать. Родители ее даже в психушку клали. Но она вменяема, просто дрянь. Надо жить дальше, Сережа. Попробуй, тебя это ни к чему не обязывает. Девочка хорошая, как ты любишь. Серьезная, начитанная, любит классическую музыку.

— А сам ты что?

— На таких, как она, женятся, а мне не надо. Мне нужен секс, а не отношения. Ты же знаешь. Ну что, вечер проводим вместе?

Вот так все и началось. Мы встретились. Валерка балагурил, изображал блатного, дурачился, пока Лида не стала смотреть на него осуждающе. Потом он сделал вид, что напрочь забыл, кто такой Бетховен, а Баха не знал вообще. Я смеялся от души. Валера на фортепьяно играл как Бог, и того самого Баха тоже. Мне до него всегда было далеко, хотя я тоже занимался музыкой. Короче, выставил он себя полным кретином. Потом зацепил какую-то девицу, которая сразу повелась на его внешность, и свалил вместе с ней. Мне пришлось провожать Лиду домой. Она оказалась студенткой литературного института имени Горького. Общие темы нашлись сразу. Девочка была симпатичная, серьезная, и мы стали встречаться. Ходили по музеям, театрам, иногда в кино. Она поражалась, что иностранную классику я читал в оригинале и имел свое мнение, отличное от ее преподавателей. Мою профессию она не приветствовала и не понимала, как можно любить трупы. Честно говоря, мне с ней было достаточно комфортно и интересно. Как-то вечером я проводил Лиду и возвращался домой. На детской площадке заметил худенькую женскую фигуру. Увидев меня, девушка бегом направилась ко мне и схватила меня за руку. Это была Марина. Выглядела она ужасно, но глаза… В них было столько тоски и боли!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Марина! Что? — спросил я.

— Ты ее любишь?

Она не дождалась ответа, щелкнула пальцами и убежала. Я был растерян и подавлен. Я почти убил в себе все, что было связано с Мариной. А теперь все возрождалось с новой силой. Прошла еще пара недель, мы с Лидой гуляли по набережной. Откуда ни возьмись появилась Марина. С черной жуткой подводкой синих глаз, сине-черной помадой на губах в рваных джинсах.

— Слушай, ты! — обратилась она к Лиде. — Если ты его обидишь, будешь иметь дело со мной, а тебе это не понравится. Я за него и убить могу! Поняла?

Я схватил ее за руку, она вырывалась.

— Что ты творишь, Маруся? — спросил я как можно мягче.

— Тебя защищаю от сексуальных хищниц. Прости, по-другому я не умею.