— Может быть, на счет Сережи ты и права, но посмотри, как она кокетничает. Она ему строит глазки. Посмотри, она женщина, в душе она уже женщина. Люба, что делать?

— Саша, девочка рождается, открывает глаза и она уже внутри женщина, — объясняла Татьяна. — У меня двое детей, так вот, ты понимаешь, сын стал ощущать себя мальчиком годам к трем, и то потому, что его так воспитывали, а дочь сразу была кокеткой с первой минуты. Ее не надо было воспитывать, она уже была.

— Не знаю, вот Люба не была. Она никогда не строила глазки и никогда не страдала повышенной женственностью.

— Ну, насчет Любы ты загнул. — Коля смеялся. — Скажи, друг, как ты ее увидел, такую всю неженственную, на фоне всех твоих девиц? Как ты смог ее выделить? И как при отсутствии у нее женского начала ты в первый же месяц знакомства сделал ребенка? Причем ребенка ты сделал именно с ней, а не с кем-то другим, при твоем колоссальном опыте половой жизни. Наверно, присутствие женственности в женщине исключало материнство. Не прибедняйся. Ты прекрасно знаешь, насколько хороша твоя жена. И мужчинам она нравится отнюдь не отсутствием женского начала, а его сочетанием с умом и интеллектом. Да, твоя дочь красавица, и она не Люба, хотя очень похожа. Я беспокоюсь за Сережу, из этой девочки вырастет женщина — вамп, если жизнь ее не обломает.

— Слушай, а от Тельмана никаких вестей? — Татьяна решила сменить тему. — Как он в Питере?

— Саша узнавал через знакомых, говорят, женился, причем давно. От него никаких вестей нет, он даже не знает, что Сережа у нас живет.

— Да, Таня, я не понимаю его, он стал другим, чужим. Я звонил ему на работу, мы говорили, но только по делу, и приехать на семинар морфологов он отказался. О Жене и Сереже он не спрашивал, а я не говорил.

— Странно. Я понимаю, что с Женей у них не срослось, но ребенок? Причем он его любил, пока был в Москве. Люба ты согласна?

— Я как-то позвонила ему домой, его жена даже не стала слушать, кто я, так меня облаяла, что всякое желание звонить отпало.

— А звонила зачем?

— Понимаешь, Таня, Сережка хороший, умный парень, но получается, что он сирота при двух живых родителях. Я знаю, что такое быть сиротой, это состояние души, это страшно. Мы любим его, они с Валеркой на равных, но он же все понимает, и кто знает, что творится у него внутри.

— Люба, а он не пытался называть вас папа и мама?

— Сашу нет, а меня называл, довольно долго. А потом спросил, можно ли ему будет жениться на Марине, и перестал называть меня мамой. Нет, ты не думай, Женя периодически приходит, она всегда поздравляет его с днем рождения, иногда забирает его к себе. Только Саша проверяет, одна ли она при этом. Если одна, то почему бы ему не побыть с матерью?

— Люба, она работает?

— Да, участковым терапевтом. Если бы не ее любовь к мужчинам, то она была бы очень приличной бабой. И может, даже хорошей матерью.

— Слушай, она больше не беременела?

— Не знаю, но не рожала. Как тетя Маша уехала, так Женька совсем загуляла. А тетя Маша ухаживает за сестрой в Минске, та после аварии, не ходит, она совсем одинокая, ни семьи, ни детей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ну, подруга, зато ты теперь точно родишь. Или ты сомневаешься?

— Нет, не сомневаюсь. Саша уже решил. Ты лучше скажи, нравится тебе здесь или нет? Ты посмотри, какое озеро красивое, а лес, а берег!

— Правда, тут классно, хорошо, что ты меня вытащила. Кстати, моя дочь заглядывается на твоего Валерку, но он к ней относится только как к сестре. Она переживает.

— Валерка внешне очень на Сашу похож, я понимаю, что на него заглядываются, но характер в моего отца, боюсь, вырастет из него бабник. И вообще, он какой-то поверхностный, хочет казаться нагловатым, пошловатым, меня коробит. Я вижу, что это наносное. Он с нами делится всем, что с ним происходит, и потом он мой сын, я его знаю, он не такой. Но бабник он в моего отца.

— Но твой отец жил только с Катериной. Не говори напраслину.

— Это ты его знала, когда у него были только Катерина да Сашка. К тому моменту он был уже старый и хотел семьи и покоя. А я все детство не имела права выйти из комнаты, пока он с женщинами развлекался. А женщины были разные. Мне тоже стало хорошо, когда он ограничился одной Катериной. Ладно, мне его все равно сильно не хватает.

— Девочки, шашлык готов, — Коля подошел с блюдом. — Саша детей собирает, давайте кушать.

Вся компания быстро собралась около столов. Оказалось, лучшее, что может быть, это когда готовят мужчины. Вечер прошел на славу, Валерка взял с собой гитару, звучали песни у костра. Спать легли за полночь.

— Люб, ты не жалеешь, что поехала?

— Жалею, что раньше вы нас с Татьяной с собой не брали. Саша, как тут здорово, я тут жить хочу, ты, я, дети и больше никого.

— А Егоровы?

— Пусть будут Егоровы. Как ты думаешь, дети уже спят?

— Сейчас посмотрю, Ванька с мальчишками залег, будет ворочаться, спать им не даст.

Утром перед рассветом Саша, Коля и дети удили рыбу. Там было столько радости и шума, что Люба спать не могла, а вся рыба уплыла от них подальше. После обеда они вернулись в город. И жизнь пошла своим чередом.


Наступила зима, в декабре Татьяна родила мальчика. Назвали Андреем. Люба была на четвертом месяце беременности.

16 июня Любе сделали плановое кесарево. Саша взял на руки мальчика. «Четвертый, наконец, с черными глазами. Вон какие, даже зрачков не видно». Саша улыбался сыну, тот махал руками и ногами и громко орал.

— Какой же ты голосистый, черноглазый и зовут тебя Борисом, хотя на дедушку ты совсем не похож.

— Саша, неужели имя вы обдумали заранее? — Катерина искренне удивилась.

— Представьте себе, нашли время. Вот орет! Таких громких у нас еще не было. Вы там скоро закончите?

— Саша, у нас проблема. Матка не реагирует, полная атония.

Саша отдал ребенка педиатру. Посмотрел на отсос, полный. Банку сменили, лили кровь, потом тромбоцитарную массу, плазму, потом еще — без результата.

— Саша, подпиши разрешение на удаление матки.

— Нет. Вы что, серьезно?

— Саша, я не шучу. Если ты не подпишешь, это сделаю я, как ее мачеха.

— Екатерина Семеновна, ей всего тридцать три года. Как вы можете?

— Саша, я шить не могу, все ползет под руками, у нас нет выхода. Ты хочешь ее потерять?

— Нет.

— Тогда подписывай, Саша, думать некогда.

— Хорошо.

Он подписал разрешение на гистерэктомию и вышел из операционной. Настроения не было, ничего не было. Саша сидел в зале ожидания, вокруг были люди. В зал вошел Коля.

— Саша, пойдем отсюда. Посмотри на себя, ты в халате с бейджиком директора. Пойдем со мной.

— Так вы директор? — пожилая дама кинулась к Саше. — Моя дочь в предродовой уже три часа и к ней никто не подходит, она мне на сотку все время звонит, говорит, что никто ей не занимается, вы бы разобрались.

— Да, сейчас. — Саша подозвал медсестру. — Разберитесь с той женщиной, помогите ей, пожалуйста.

— Александр Борисович, что с вами?

— Ничего. Пойдем, Коля, к ней.

Они вдвоем вошли в операционную. Катерина уже шила кожу.

— Саша, она жива и жить будет. У вас четверо детей. Возьми себя в руки. Что изменилось? Пятого не будет, но что теперь.

Саша молчал. Операция закончилась. Катерина сняла халат, перчатки. Подошла к Саше.

— Пойдем со мной. Я хочу поговорить с тобой наедине.

Они прошли в ее кабинет.

— Объясни, что случилось? Ты не рад сыну? Ты не рад, что жена осталась жива? Что с тобой?

— Я не могу об этом говорить.

— А я могу. Когда она придет в себя, ты должен быть рядом. И ты будешь рядом, даже если мне придется держать тебя под дулом пистолета. А если ты ее бросишь, я тебя убью собственными руками. Ты думаешь, я ничего не понимаю. Я все по тебе вижу. Сейчас ты просто самовлюбленный эгоист. Тебе не нужна жена-инвалид?

— Я этого не говорил.

— Зато думал. Саша, ты оставил ребенка и ушел. Он тебе уже тоже не нужен.

— Прекратите! Дайте мне выйти.

— Не дам, она мне слишком близкий человек. Я не дам ее обидеть. И ты не имеешь права ее обижать, ты для нее все, понимаешь?

— Екатерина Семеновна, как вы можете все это говорить мне? Люба моя жена, мы вместе уже шестнадцать лет. Мне тяжело сейчас, да, я рад сыну, рад, что она жива, но мне тяжело, понимаете?

— Иди к ней, вы должны пережить это вместе.

Саша вошел в палату реанимации. «Какая она бледная, капают кровь. Что теперь будет? Как ей все объяснить, может, я поторопился?»

— Саша, ты как? Посмотри, какая она красивая. Саша, неужели ты ее любил только за то, что она могла рожать?

— Коля, и ты туда же! Да кто вам сказал, что я ее не люблю. Она все, что у меня есть. Просто мне кажется, что я ее предал. Я что-то не сделал, не досмотрел, пропустил. Простит ли она меня? А вы думаете, что я способен обидеть Любу? Да я ее обидел, когда подписал бумаги.

— Саша, выхода не было. Честное слово, не было. Как вы сына назвали?

— Борисом, так Люба хотела и Алексей. Ты его видел? Он на Любу похож, черноглазый. Коля, у тебя уже рабочий день закончился, что ты тут делаешь?

— С тобой разговариваю. Татьяна меня поймет. А ты думал, что все твои дети будут голубоглазые? Размечтался.

— Коля, спасибо.

— За что?

— За то, что ты здесь.

— Там еще твои дети в зале ожидания, я пойду к ним, а ты оставайся с женой. А может, я их всех к нам домой заберу? Разрешаешь, папаша?

— Их же четверо, куда ты их денешь?

— Саша, они волнуются, у нас им будет легче, да и ты сможешь остаться с ней. Тебе очень повезло с женой. Ты знаешь, она единственный музейный экземпляр, которому цены нет. Не раскисай, она все поймет, и она сильная.