Я только пожала плечами. Раз не пошел вслед за мной, то продолжать беседу не намерен. Вольному воля. Я за последние месяцы уже так устала от этих странных мужских самокопаний и самозакапываний, что хочу теперь жить одним моментом. Есть что сказать — говорю, нечего — молчу. Хочется что-то сделать — делаю. Не хочется — лежу и смотрю в потолок. Или вот бегаю — тоже хорошо помогает от саморазрушения.

— А если его сейчас убить, то на тебя не сразу подумают. Раз тут маньяк разбушевался. — пошутила сестра, но как-то неудачно.

Вечером Федя так и не вернулся. После ужина мы в глубокой задумчивости созерцали его сюртук, брюки, котелок, портфель с бумагами, а я в сотый раз пересказывала весь наш день. И где же оно, мое личное пространство?

— А может просто психанул и отправился в город? — предположила я.

— Вряд ли он бы рискнул появиться в таком наряде на люди. Гламурный же, чтоб ему. — заключил Хакас и опечалился. До сумерек обошел округу, а с рассветом собрал оружие, оделся попроще, чмокнул Люську и отправился на поиски.

Я прислушивалась к интуиции, но за Федю беспокоилась куда меньше, чем за Диму. Действительно, к обеду тот приехал в сменной одежде, отводил от меня взгляд, но быстро оживился, когда обнаружил пропажу товарища. И тоже сгинул на поиски.

Люся психовала, я не знала чем ее утешить, когда на пороге появилась Апполинария.

— Чем могу помочь, сударыня? — не очень-то гостеприимно отозвалась я.

— Мне сказали… Господин Хакасидис сейчас там, где были все погибшие. — она несколько смущена нашим недружелюбием, но в свои слова верит.

— Где он? — Люся подошла к ней вплотную, и пусть в весе гостье уступала, но худая, тонкокостная, мускулистая, зашибла бы.

— Там, где ветер и белая пыль. — процитировала она чье-то высказывание, глядя в пустоту.

Мельница.

Люська уже одевалась. Я тоже, а куда бы деваться. Жаль, оружия нет, но мы и ножами попробуем обойтись. Тем более нас не зря же готовили.

Апполинария, как выяснилось, сама приехала в экипаже, так что выдвинулись мы втроем. Она и дорогу знала, и причину нашла. Клад, а не девка. По пути она косилась на меня, а я вспоминала Федькины поцелуи и примеряла их к ней. Интересно, как далеко у них зашло? Вряд ли он с ней спит, здесь в этом отношении нравы могут быть консервативнее, чем в Петербурге. И о любви вряд ли говорил, обычно девочкам позднепубертатного возраста полунамека хватает, чтобы все самостоятельно надумать. Что же теперь мне предпринимать? Да и стоит ли вообще пытаться что-то делать? Покуда все сами успешно портят себе жизнь — к чему мешать людям…

— А что мы будем делать? — спросила самая юная участница экспедиции.

И это действительно важный вопрос. Однажды очертя голову я уже ходила в незнакомый дом, но в компании с умным сильным мужчиной, и то еле выкарабкались. Эх, мужчина, если бы не ты, сидела бы сейчас в своем клеверном домике и ждала тебя к обеду.

— Там живет одна женщина. Начнем с нее и спросим, не видела ли чего. В конце концов нас трое. — оптимистично заявила Люся.

— Если что не так — оглушим, а потом нас Тюхтяев отмажет — не менее самоуверенно резюмировала я. В любом случае план неплохой.

Мельница — это сильное место. Во-первых, она здоровая, как подводная лодка, выброшенная на берег. Во-вторых, тут редко кто бывает весенней порой, поэтому признаков жизни нет совсем.

Люся на ходу спрыгнула с коляски и побежала к двери.

На стук вышла очень яркая брюнетка лет тридцати — тридцати пяти. Я сразу почувствовала собственную женскую несостоятельность перед такой статью, фигурой и истинно царскими манерами. Глаза глубоко-серые, словно бархатистые, густые ресницы, безупречная кожа, красиво очерченные губы, лишь в уголке рта перебитые небольшим шрамом. Кто же посмел на такое совершенство руку поднять?

— Чем могу служить? — холеная белая рука легла на резной косяк.

— Мы новые владельцы Громовской усадьбы. Людмила Михайловна Шестакова и Ксения Александровна Татищева. — затараторила сестра, бесстыдно обшаривая глазами внутренние помещения, что сумрачным фоном виднелись за спиной хозяйки. — Наш гость, Дмитрий Хакасидис, вчера отправился в вашу сторону и пропал. Вы с ним случайно не виделись?

— Хакасидис? Какая фамилия непривычная. — глубокий гортанный голос словно пел каждое слово. Будь мужиком, слушала бы ее, забросив все дела.

— Он грек. — подала я голос.

— Гре-е-ек. — протянула хозяйка. — Ясно. Да, проезжал, но остановился и решил дождаться помощи.

— Что с ним? — всполошилась Люся.

— Да ногу наколол, вон в горнице сейчас. Добро пожаловать!

* * *

Приветливо распахнула дверь и пропустила нас внутрь.

Вот это порядок. Мельница стоит на воде, и ожидаешь сырости, но всюду чистота, порядок и свежий воздух. Нам отворяют очередную дверь, пропускают вперед и плотно закрывают за Апполинарией. Тьма и тишина.

— Эй, уважаемая, Вы что? — затарабанила сестра по двери, но куда там. Так глупо попались — как безмозглые вымершие птицы додо. Это же как втроем-то сглупили!

— Влипли мы. — констатировала я. — И спасать нас некому. Федя уехал давно, Дима, скорее всего, сидит как мы, а Тюхтяев о нас узнает через пару недель, не раньше. Надо было хоть маму предупредить, а то она на него сейчас не очень благосклонно смотрит. Так бы хоть телеграммку отбила, он на наше спасение всю королевскую рать отрядит. — оптимистично расписывала я своего рыцаря в сияющих доспехах.

— Ага, как расследовать дело — Фохта отправил, значит спасать тебя вообще непонятно кого выдал бы. — рассмеялась Люся.

Я представила команду мечты под руководством господина Оленищева, горного инженера, написавшего пару моих портретов и безнадежно влюбленного еще во времена сватовства Тюхтяева. Словно в позапрошлой жизни все было. А ведь памятны еще времена, когда я тихо жила в лавке провинциального саратовского купца Калачева и вообще не касалась этих сумасшедших интриг. Как причудливо изгибается жизнь, и сейчас она повернулась к нам явно не самым светлым боком.

— Люсь, что у нас есть?

— Ножи. Да и будь револьверы, здесь нет внутреннего замка, фиг что отстрелишь, кроме как себе ногу.

Вокруг нас царила непроглядная темень. Телефон с фонариком остался дома, так что пришлось ощупывать место вручную. Даже когда нас с Тюхтяевым тогда заперли в подвале, под потолком висела керосиновая лампа, а роковая мельничиха оказалась прижимистей.

— Эй! — заколотила в дверь сестра. — Ты почему нас-то заперла, если мужиками интересуешься?

Минут через десять раздались шаги и певучий голос сообщил, чтобы мы помалкивали. Целее будем.

— Они все четверо напали на нее. — безжизненным голосом сообщила доселе молчавшая ведьма.

— То есть эти четверо протухших трупов изнасиловали нашу хозяйку, а она решилась отомстить? — мотив понятен, и достоин уважения, если честно. Я бы тоже себя жалеть до смерти не захотела.

— Как это своевременно с их стороны признаться! — Люська пыхтела, расковыривая тяжелую древесину у петли.

— Это не они. Это муж ее рассказывает. Он видел все, но вмешаться не мог. Потому и руки на себя наложил. — этот синхронный перевод с потустороннего уже напрягает.

— Вот дурочка, если бы рассказала сразу, мы бы ей помогли, да просто бы зарыли их и все бы забылось. — подала гениальную мысль Люся. — А Дмитрий-то ей зачем?

Апполинария помолчала.

— Он же мужчина. Приходил сюда, смотрел, вопросы всякие задавал. Она теперь не очень хорошо к мужчинам относится.

— Глупо было бы думать иначе. — вздохнула моя младшенькая. И как же Хакас справился с тем, что она пережила? Я ни разу их не спрашивала об этом, но Люська закрыла ту страницу своей биографии и живет дальше. А мельничихе с мужчиной не повезло.

Люськин нож сломался и с матюками она изъяла мой.

— Апполинария Павловна, сейчас самое время вызывать Ваших призраков. — прошипела главная воительница. — Пусть уже сделают что-нибудь.


— Я не умею так. Они или сами приходят, или нет. — расплакалась девочка.


Не то все. Неправильно. Сами же пришли — и за чем? За этим? Он огромный, сильный. Руки не барские, со шрамами — значит злой. И когда выспрашивал всякое с дружком своим — все на дом косился. Чует, небось — зверь. Рука не поднимается убивать того, кто не причастен, но как иначе-то? И этих трех надо куда-то деть… Увести бы… Или самой уходить.


Женщина расхаживала по комнате, бормотала себе под нос и не выпускала колуна из рук. В углу горницы, привзанный к той самой лавке, лежал чужак. Получеловек-полузверь.


— Ты зачем так? — неожиданно тихо спросил он.


— Надо. — бросила женщина и еще быстрее зашагала по кругу.


— Девчонок-то отпусти. — не может он просить за других. Это хитрость какая, обман.


— Молчи!


— Те люди обидели тебя или твоего мужа? — продолжал ввинчиваться в виски его голос. Полузверь словно и не был распластан для свежевания, участливо смотрел на нее. Так смотрел лишь муж на заре знакомства.


А отчего бы и не поговорить?


— Они? Они не обидели… — выдавила из себя женщина и села чуть поодаль, прямо на выскобленный пол. — Пришли и взяли, что захотелось. В своем праве были… А опосля я свое право взяла.


Он замер, но смотрел против ожидания без ужаса или отвращения.


— Лучше бы сразу сказала. Придумали бы что-нибудь вместе.