Обри понадобилось очень мало времени, чтобы взвесить все за и против своего решения. Это было тем, что она давно хотела сделать, но все не решалась. У нее была смелость, гнев, жажда мщения и ничего на счету. Когда все остальные пути к свободе для нее утрачены, она должна иметь храбрость воспользоваться тем немногим, что остается.

Вспомнив, что однажды за чаем, упоминалось имя модистки Франсины, Обри поспешно нацарапала записку и позвала лакея. Когда он ушел с ее поручением, она взлетела по лестнице, чтобы переодеться в будничное платье. Она молилась, чтобы не было задержки с ответом, – ее время было ограничено и зависело от записки.

Очевидно, модистка поняла нужду дворянки. Она ответила немедленно. Заполучить такого клиента, как дочь герцога Эшбрука, значило поднять свой престиж. Ее клиенты являлись для нее единственной рекламой, а леди Обри была бы идеальной клиенткой.

Мэгги вскрикнула от ужаса, когда модистка вынула гребни и ножницы и разложила их.

– Леди, нет! Не ваши прекрасные волосы! Вы не можете! Пожалуйста, леди…

В голосе Мэгги слышались слезы, когда она умоляла Обри передумать.

Обри решительно уселась перед зеркалом и начала вытаскивать заколки, удерживавшие ее волосы.

– Мэгги, смотри и запоминай, что делает мадмуазель Франсина. Мне будет нужно, чтобы ты подстригла меня так же, когда нас не будет в Лондоне, – твердо объяснила она.

Мэгги удержалась от дальнейших протестов. Напоминать в такой момент об отце или муже значило подтолкнуть, своенравную мисс остричься наголо. Со слезами на глазах она смотрела, как первые золотистые пряди полетели на иол.

Когда модистка собрала ножницы и ушла, Обри посмотрела на отражение в зеркале. Стиль претендовал на греческую простоту. Франсина, как обычно, дошла до крайности, обрезая волосы как можно короче и придавая прическе максимум сходства с мужской. Но модистка сотворила для Обри настоящее произведение искусства. Золотые локоны кольцами обрамляли уши и затылок и короной венчали голову. Отражение казалось ничуть не старше длинноволосой девочки, какой она была утром, но Обри чувствовала себя так, словно тяжкое бремя исчезло с ее плеч. Ей это понравилось.

Когда служанка со слезами обвязала голубой лептой длинные остриженные пряди, Обри обернулась и приказала:

– Мэгги, подыщите для них коробку.

Вытирая глаза, служанка поспешила выполнить приказ и с удивлением наблюдала, как Обри аккуратно обернула золотистые локоны тканью, туго затянула сверток лентами и вышла из комнаты в кабинет.

Написав на свертке адрес Этвудского аббатства, Обри отдала его слуге и приказала отправить с ближайшим почтовым дилижансом. Она с удовольствием представила себе реакцию Остина на подобный подарок. Возможно, она ошибалась в нем, но была уверена, что Остину хватит ума понять этот намек на развод. Теперь она принадлежала себе самой и должна действовать соответственно.

В глубине души она лелеяла надежду, что это уязвит его так же сильно, как он ранил ее, но здравый смысл подсказывал, что это невозможно. Мужчина с каменным, как у него, сердцем не способен ощущать боль, а только случайные уколы уязвленного самолюбия. Возможно, она хоть как-то заденет его за живое.

Когда сестры Сотби вернулись с прогулки, они пришли в ужас оттого, что сделала Обри, но, оправившись от первого потрясения, неохотно признали, что этот стиль шел ей больше. Ее личико словно избавилось от непосильного груза, особенно выразительными стали огромные глаза, тонкий рот и высокие широкие брови. Новая прическа отражала ее индивидуальность и беззаботный взгляд на мир, точнее, беззаботность, свойственную ей до возвращения в Лондон.

Анна отметила про себя, что Обри действовала со злобой и радостью, но понять этого не могла. То, что ее отец снова стал разговаривать с лордом Хитмонтом, казалось чудом, но чудо потеряло почти весь свой блеск, когда она узнала его цену. Она прислушалась к объяснениям своего отца и поняла, что герцог не хотел, чтобы Обри грозила опасность от такого человека, как Эверсли, способного поджечь конюшню или совершить нечто худшее. Ей хотелось, чтобы отец пояснил, что значит «худшее», но он был совершенно не расположен что-либо объяснять. По-прежнему выглядело очень странным, что герцог не доверил Хитмонту защиту его собственной жены и что Хитмонт позволил Обри уехать, не объяснив мотивов своего поступка. Если бы только мужчины научились советоваться с женщинами, казалось Анне, в мире все шло бы гладко. Но пока не представлялось никакой возможности изменить порядок вещей, и Анна продолжала плыть по течению, как все.

* * *

Праздник у леди Бессборо слегка позабавил Обри и оказался весьма поучительным для сестер Сотби. Мужчины нашли Обри и ее вызывающую прическу безупречной, пока ее муж остается в Девоне. Однако коринфяне и юные денди, увивавшиеся за ней, произвели на Обри гораздо меньшее впечатление, чем на самих себя, и она быстро перестала тратить на них время, стараясь уделить каждую минуту представлению своих подопечных самым завидным холостякам.

К концу утомительного вечера Обри оказалась в обществе одного из знакомых своего отца. Хотя ему было около сорока, лорд Килларнон был еще представительным мужчиной. Он галантно склонился над ее рукой и улыбнулся ее смущению.

– Килларнон, леди Обри. Я не хочу повторять всех титулов вашего отца. Намного приятнее, наконец, видеть вас в свете. Как ваш отец?

Обрадованная, что ей не нужно ломать голову над намеками и придумывать остроумные ответы на попытки заигрывания, Обри ответила честно.

– Как всегда, занят. Выступление луддитов в Ноттингеме заставило его сломя голову нестись на север. Было бы лучше, если бы он привез их сюда. Я придумала бы, что им разрушить вместо машин.

Килларнон рассмеялся.

– Не решаюсь спросить, что это, иначе вы, как ваш отец, ответите с обескураживающей прямолинейностью. Как приятно слушать женщину, которая говорит о чем-то, кроме ленточек и украшений. Могу ли я надеяться станцевать с вами до завершения вечера?

Поскольку она явно была свободной во время танца, он имел право надеяться, но когда потянулся за ее бальной книжкой, Обри отрицательно тряхнула головой.

– Сожалею, но все танцы заняты.

Он посмотрел на нее с легким удивлением, приподняв бровь.

– Один последний вальс сыграют дополнительно. Вы кого-то ждете?

Обри улыбнулась его реакции на легкий щелчок по его самолюбию. Кажется, даже лощеные политиканы ее отца не лишены достоинства.

– Нет, милорд, мои вальсы я оставляю для своего мужа, которого, к сожалению, здесь нет. Я предпочитаю проводить время за беседой. Приглашаю вас разделить со мной это занятие, если вам угодно.

Она достаточно поупражнялась в тактике своего поведения, чтобы отточить ее до совершенства. Упоминание о муже заставляло молодых шалопаев быть осторожнее и давало ей передышку. Они не считали замужнюю женщину недосягаемой, но изменили тактику преследования. Завтра, в клубе, они осведомятся о местопребывании Хита, прежде чем взяться за нее основательнее. Это была глупая игра, по мнению самой же Обри, но она давала возможность определять тех немногих, которые искали общения и дружбы.

Килларнон улыбнулся в восхищении от ее ответа.

– Это самый расхолаживающий ответ, какой я слышал этим вечером. Позволите присоединиться к вам?

Обри увлеклась его лаконичными описаниями коллег ее отца и удивилась, что Анна и Мария уже вернулись к ней по окончании танца. Сыграли вступление, и Килларнон при звуках второго тура неохотно поклонился на прощание.

– Вы будете в среду у Олмеков? – осведомился он, прежде чем Обри ушла со своим партнером на контрданс.

– Если леди Джерси будет так добра, что пришлет приглашение моим гостьям.

Обри кивнула на сестер Сотби, которых увели двое элегантно одетых джентльменов.

Губы Киллармона изогнулись в очаровательной улыбке, которую она отметила еще раньше.

– Я буду там рано, чтобы успеть пригласить вас на танец.

Ои растворился в толпе, оставив Обри следовать за ее партнером и любопытствовать, было ли это обещанием или надеждой. Вращаясь в кругу герцога Эшбрука, лорд Килларнон имел достаточно влияния, чтобы ввести к Олмекам кого угодно. Но ее отец сам никогда бы не снизошел до того, чтобы тратить время на такую мелочь. Она не верила, что просто знакомый мог бы сам беспокоиться по такому поводу.

Как бы то ни было, Сотби получили вожделенные приглашения в начале следующей недели. Мария взвизгнула от восторга, а Анна посмотрела на приглашение с удовлетворением. Чувство походило на то, с которым получаешь школьный табель с хорошими оценками, – Анна и Мария сдали все экзамены успешно.

– Этого бы никогда не случилось без твоего вмешательства, Обри, – пробормотала Анна.

Хозяйка дома нахмурилась, вспоминая краткий диалог с другом своего отца.

– Не будьте так в этом уверены. Я не так уж высоко котируюсь у леди Джерси, хотя она и не может позволить себе задевать меня. Но лорд Киллармон… – Она хитро посмотрела на Анну. – Если он проявит к вам малейший интерес, можете быть уверены, что к вашим ногам упадет красный ковер.

– Лорд Килларнон? Мы только недавно встретили этого джентльмена, и он совершенно не проявил ко мне никакого внимания, – озадаченно ответила Анна.

– Он закоренелый холостяк. Не ожидайте, что ои будет действовать неосторожно. Ои старше, чем я считаю приемлемым, но он интеллигентный человек, который умеет ценить женщин.

Обри задумчиво оценивала открывающиеся перспективы. – Такому человеку нет нужды унижать себя поисками женщины с богатством или титулом. Он может искать кого-то, кто ему понравится. Не вижу, почему ты не можешь быть этой женщиной.

Анна на мгновение нахмурилась, но здравый смысл возобладал.

– Я вижу множество помех, но посмотрим. Не отрицаю, что он привлекательный мужчина.

Удовлетворенная тем, что заронила Анне мысль, Обри потихоньку погрузилась в хандру. Она не получила ответа на свою посылку к Хиту. Возможно, он настолько основательно выбросил ее из головы, что даже не помнит цвета ее волос. От леди Хитмонт пришло письмо, теплое, наполненное разглагольствованиями о новых конюшнях и переменах, которые произойдут, когда наступит зима и у Остина появится больше времени, чтобы заняться аббатством. И побольше денег, едко добавила про себя Обри. Она сожгла письмо и не стала отвечать.