Патриция Райс - Лунный свет

Остин взял ее так нежно, как только могло позволить ему его желание. Он оттягивал собственное наслаждение, но когда, в конце концов, оказался в ней, уже совершенно не мог сдерживать свой пыл. Однако, услышав ее вскрик, он начал двигаться медленнее, пока не почувствовал, что она уловила его ритм и начала следовать ему в такт, подбираясь к вершине, обещавшей долгожданное облегчение.

Пальцы Обри вцепились в полотно сорочки Остина, когда он глубоко погрузился в нее и отметился своим семенем. Она трепетала от поглотившей их страсти, слезы текли по щекам, когда он замер на ней, и она осознала, что они наконец-то полностью стали одним целым. Она чувствовала, как даже сейчас будоражит его, и это открытие вызывало новые вспышки возбуждения.

Остин взял ее на руки и перекатился так, что почти невесомая Обри прижалась к его боку. Его рука нашла ее ягодицы и нежно приласкала их, отчего она спрятала свое пылающее лицо у него на плече. Ее груди сотрясались от молчаливых рыданий, но он не мог ничего ответить на ее обвинения в том, что они сделали. Он молча ждал, крепко сжимая ее в объятиях, баюкая в кольце своих рук.

Наконец Обри успокоилась на его груди, слезы высохли на мягкой ткани его поношенной сорочки. Он опустил ее юбку вниз на ноги, прикрыл свою наготу и нехотя вернул на место ее корсет, сорочку и платье. Одной рукой он не смог затянуть шнуровку корсета, и полные округлости ее грудей с темной ложбинкой между ними продолжали дразнить его взгляд.

Когда ее всхлипы стихли, Остин нежно поднял се на руки и отнес к краю пруда, где смочил в холодной воде платок. Он вытер с ее щек следы слез, а затем, чтобы вновь завоевать ее доверие, натянул измявшееся платье на чулки и приложил влажную ткань к ее бедрам. Обри задохнулась от такого интимного омовения, но после короткой борьбы расслабилась и почувствовала наслаждение.

– Маленькая гедонистка, – пробормотал Остин, расстелив платок сушиться на траве, когда она удовлетворенно свернулась клубком в его руках.

– Да… – промурлыкала она, все еще не смея поглядеть ему в лицо, но наслаждаясь обретенным статусом. – Почему вы раньше не говорили мне, чего я лишалась?

Остин удержал взрыв хохота, который почти наверняка вызвал бы у нее слезы. Пока она молчала, чувство вины выросло в нем до неимоверных высот, но когда она заговорила… оказалось, что маленькая соплячка хочет еще!

Он проглотил смех, но веселье слышалось в его речи со всей отчетливостью.

– Вы по-прежнему не знаете, чего лишены, маленькая гусыня. Как и все хорошие занятия, любовь требует практики, но я должен признать, вы проявили незаурядные способности.

Обри осмелилась поднять на него глаза, и ее сердце замерло при виде смеющегося мужчины, глядящего на нее сверху вниз. Годы лишений слетели с его лица, и он снова стал мальчишкой с искренней улыбкой и бесстыдным восхищением во взгляде.

– Разве это хорошо? – с сомнением спросила она, не понимая причин его веселья.

– Нет, если вы собираетесь стать монахиней, – ответил Остин, сделав серьезное лицо. – Но для кое-кого, намеренного обзавестись дюжиной ребятишек, это очень подходящий талант. Правда.

Обри залилась краской и снова спрятала лицо у него на плече.

– Значит, у меня теперь будет ребенок? – робко спросила она.

Остин немного подумал. Он крепче прижал ее к себе и погрузил пальцы в длинные золотистые волосы.

– Я так не думаю. После первого раза это случается крайне редко. Но если ваши месячные не начнутся, как положено, я хочу, чтобы вы немедленно сообщили мне. Вы поняли?

По его серьезному тону Обри поняла, что затронула важный вопрос, но мысль о ребенке доставила ей радость, а не тревогу. Она не поняла его отношения к этому, но поняла вопрос. Она молча кивнула.

– Хорошо. Тогда мне лучше отвезти вас обратно домой, иначе мы снова примемся кувыркаться по траве.

Обри взглянула на него одним глазом.

– Разве это так уж плохо?

Смесь раздражения и восхищения прозвучала в ответе Остина:

– В следующий раз, когда я займусь с вами любовью, это будет в кровати, достойной любой первой брачной ночи. И вскоре вы узнаете, что не стоит ложиться рядом с мужчиной где угодно, если только вы не хотите, чтобы все закончилось как сегодня.

Смущенная тоном его голоса и словами, Обри расправила юбки и, высвободившись из объятий, повернулась к нему спиной, чтобы заняться шнуровкой платья.

– Я не вижу ничего плохого в том, что мы сегодня сделали, – решительно ответила она.

Остин встал позади нее, не отваживаясь поднять руки, чтобы коснуться.

– Как муж и жена мы не сделали ничего плохого, но мы оба знаем, что это не входило в условия нашего соглашения. Я не в состоянии содержать жену, а вы еще не готовы иметь мужа. Нам бы не стоило идти этим путем.

Обри обернулась к нему с внезапной вспышкой гнева.

– Говорите о себе, милорд. Я не сделала ничего, о чем могла бы сожалеть, и если вы не готовы иметь жену, я определенно готова для мужа. Если вы им не будете, тогда я найду другого.

Она сорвалась прочь, оставив Остина собирать покрывало и корзину из-под ланча. К своему стыду, она не смогла забраться на коня без подножки. Она повела Балерину напрямик через поле, но Остин догнал ее, подхватил и поднял в седло.

Продолжая держать ее за талию, Остин сердито заметил:

– В таком случае, миледи, я ваш муж, и, вам следует чертовски постараться, чтобы лучше это запомнить.

Обри не ответила и пустила коня в бешеный галоп.

Остин не вернулся к обеду, и Обри пообедала в одиночестве в своих покоях. – Ей следовало бы поискать иную компанию, чем ее мысли, но она поняла это слишком поздно. Каждая минута, каждое слово, которое было произнесено между ними, возвращались к ней с болезненной ясностью. Она по-прежнему ощущала вкус сидра и вишен, чувствовала теплый мускусный запах кожи Остина, ощущала его прикосновения так, словно он никогда не уходил.

Она не отказалась бы от этих воспоминаний за все деньги мира, хотя это и могло стоить ей больше, чем она могла себе позволить.

Обри улеглась в кровать, в тысячный раз, перебирая в уме их разговор. Она могла сказать так много, но разве что-то из этого могло изменить его сердце? Если бы она сказала ему, что любит его, сказала, что хочет его как мужа и никак иначе, привело бы это его к непреклонному решению отослать ее прочь?

Она боялась разлуки с ним, и эта мысль больше всех остальных не давала ей уснуть, заставляла лить слезы, струившиеся из глаз, но щекам утренними часами. Он научил ее, что значит любовь, но он не любил ее.

Остин не только не хочет иметь жену, он не хочет ее в жены. Так же, как от нее отказался отец, откажется и ее муж. Она не могла вынести этой чудовищной боли, и ее приглушенные рыдания поглощала подушка. У нее не было сил на большее.

В сумерках со стороны конюшен донесся шум, но она впала в прострацию и не могла встать, чтобы полюбопытствовать. Она не могла припомнить, слышала ли она, как Остин вернулся домой, но старалась не думать об этом. Сколько раз он не возвращался домой, проводя время в объятиях других женщин наподобие Бланш, занимаясь с ними любовью. Так же, как делал это с ней сегодня. Непостоянство мужчин заставило ее сердце сжаться в комок, и она накрылась подушкой, чтобы ничего не слышать.

Но после заката мучительные раздумья Обри привели ее в бешенство, которое не могло терпеть бездействия. Она поспешно облачилась в верховой костюм и проскользнула к конюшням.

К своему удивлению она увидела, что, похоже, большинство полевых и домашних работников только что ушли. На столе догорали свечи, у входа была разбросана солома. В стойлах не было ни одной рабочей лошади или мула, она не нашла ни Джейми, ни Джона, чтобы они помогли ей оседлать ее коня. Скакуна Остина, кажется, тоже не было.

С раздражением, к которому примешивалась немалая доля тревоги, Обри принялась сама седлать свою лошадь. Она проделывала это частенько, когда ей хотелось покататься, а ей запрещали. Где желание, там и возможность, и она быстро нашла возможность постичь нехитрую премудрость однажды летом от одного из грумов ее отца.

Тщательно проверив сбрую, она вывела Балерину к подножке и забралась в седло. Шестое чувство заставило ее поехать вниз по дороге к овчарне. После «случайностей» Остин нанял людей сторожить поля и патрулировать поместье по ночам. Ворота овчарни должны были быть заперты на висячий замок, но еще издали Обри увидела, что они открыты настежь.

Подозрение закралось в ее мысли, когда Обри заметила протоптанную по росяной траве тропинку в сторону каменоломни. Камень для аббатства добывался из этого карьера несколько веков назад, но в последние годы карьер не разрабатывался. Пустой подлесок скрывал от глаз уродливый шрам, но животные и любопытные протоптали тропинки через заросли сорняков, добираясь к грозному оврагу.

Когда она подъехала ближе, то смогла расслышать негромкие голоса, раздававшиеся в вечернем воздухе. Обри пустила лошадь легким галопом и даже с такого расстояния смогла разглядеть, что с задней стеной овчарни что-то неладно. Ее желудок болезненно сжался. Отсюда она могла видеть следы стада, могла слышать отдаленное блеяние, но ни одного из знакомых серых животных не попадалось на глаза.

Задняя стена овчарни лежала на траве, разбитая на куски, и Балерина осторожно засеменила ногами, пробираясь между камней. Плотная поросль скрывала от глаз каменоломню, но вытоптанные кусты, трава и грязная земля на пути от загона до подлеска вокруг каменоломни говорили о многом. Сжавшись от страшного предчувствия, Обри заставила лошадь идти дальше.

Ее кобыла фыркала и неохотно гарцевала по дороге к зарослям, и как бы на ее зов из темноты на своем коне появился Джон. Он выглядел встревоженным появлением Обри и отчаянными жестами просил ее остановиться.

– Нет, миледи. Не заходите туда. Возвращайтесь в дом, – умолял он, когда прочитал решимость в глазах графини.