А теперь… теперь, возможно, настал конец созданному нами миру. Я так мечтал о нашей встрече, как бедный эмигрант грезит об Америке – стране чудес. Новый Свет, начало жизни… Но теперь ты знаешь, кто я – глупец, игрок, неудавшийся самоубийца… и наша дружба погибнет.

И все же… если я помог тебе, если ты почерпнула силу в моих слабостях, значит, стоило все рассказать. У тебя есть голос, и ты должна петь за все безголосые, заблудшие души одиноких странников, которые не могут высказаться сами. Там, во мраке, они ждут, пока ты их освободишь. И тебе необходимо добраться до них. Кто знает, вдруг ты спасешь еще одну жизнь, как спасла мою.

Ну а пока… прощай, моя Коломбина. Наверное, это мое последнее письмо, но знай, я всегда буду думать о тебе. Ты в моем сердце.

Арлекин.

Глава 15

– Месье Бейер!

Корри вот уже в третий раз терпеливо попыталась прервать поток возмущенных тирад на французском, итальянском, немецком и русском.

– Месье Бейер, я обязательно дала бы вам знать, если бы могла. У меня просто не было такой возможности.

Карл пронзил ее уничтожающим взглядом:

– Но вы в Париже вот уже две недели и не постеснялись в этом признаться! Две недели – и не позвонили. Почему? Болели?

Корри, поколебавшись, качнула головой:

– Я… думала. Мне было необходимо до конца все уяснить.

– И как? Уяснили?

– Кажется, да.

Лицо девушки омрачилось. Письмо от Арлекина пришло как раз в тот момент, когда Корри было ужасно плохо, но изменило ее жизнь так же медленно и верно, как Ауна, заставляющая приливные волны накатывать на морской берег. Только он знает, что пережила она за эти ужасные недели. Отныне они станут бережно хранить тайны друг друга. Корри немедленно написала ему:


Дорогой Арлекин!

Способен ли ты полюбить незнакомого человека? Того, которого никогда не встречал? Не знаю… Уверена только, что на свете существует множество разных видов любви и, похоже, наша – лучшая из всех.

Твоя Коломбина.


Месье Бейер вгляделся в свою ученицу. Нет, она никогда не поймет его тревоги за ее здоровье и будущее. Что, если маленькая дурочка потеряет голос?! И при этом совершенно безмятежна! Скорее всего Корри постоянно вызывала гнев тех, кто о ней беспокоился, а пока несчастные рвали и метали; негодница находилась в самом центре урагана, хладнокровная, бдительная, невозмутимая и сберегала свою энергию и темперамент для той минуты, когда начнется ее партия. По-своему это даже неплохо. Великолепное качество для оперного певца – спокойная готовность к началу грандиозной битвы. Это рано или поздно приведет ее к победе, если, конечно, окружающим к тому времени удастся выдержать невыносимое напряжение, в котором она их держит.

И потом она снова изменилась. Производит странное впечатление законченности, едва сдерживаемой мощи, жесткого самоконтроля, словно за это время преуспела в познании себя самой. Спустилась в глубины ада и вернулась еще более сильной, чем прежде, добралась до края света и вышла невредимой из всех испытаний, оставила на Луне дорожку из следов. Взгляд первооткрывателя. Колумба. Человека, который нашел несметные сокровища и не задумываясь от них отказался.

– Месье Бейер, – с легким упреком повторила Корри, – но теперь я здесь.

– Да, – кивнул Карл, – давно пора.

Она пришла, чтобы остаться. И окружена аурой, видимой лишь опытному глазу, той самой, что обнаруживается через много лет на ранних фотографиях знаменитостей – что-то вроде внутреннего сияния, озаряющего даже самые невыразительные черты. Теперь в Корри было нечто от иконы.

– И что вы хотите мне сказать?

Дирижер наконец решился:

– Я больше не стану вас учить.

Корри наклонила голову, ни на миг не теряя своего раздражающего самообладания.

– Как угодно, месье Бейер. – Тень былого лукавства мелькнула в легкой улыбке. – И что же прикажете делать мне?

– Что прикажу…

Он выложил перед ней толстую нотную тетрадь. Корри взяла ее в руки. Партитура «Паяцев». Под обложкой лежал отснятый на ксероксе листок. Корри попыталась читать, но перед глазами плыли и кружились названия городов: Падуя, Верона, Генуя, Турин, Флоренция, Неаполь…

– С этой постановкой театр отправляется в турне по Италии. Поезд завтра, в семь утра. Собирайте вещи.

Корри подняла на него ошеломленный взгляд:

– Я буду петь? Чью партию?

Бейер раздраженно вздохнул:

– Сколько раз повторять – жизнь не волшебная сказка, написанная специально, чтобы удовлетворять ваши капризы. Вы будете дублершей Камиллы Бергсен. Кто знает, если повезет, может, и удастся выйти на сцену.

– Но в какой партии?

О это безумное упрямство! Тупая целеустремленность! Точно зашоренная лошадь, не смотрит по сторонам! Только вперед! Карл нисколько не сомневался, что Корри не задумываясь откажется, если предложение ее не устроит. Карл помедлил, стараясь продлить ожидание.

– Недда, – буркнул он, свирепо хмуря брови.

Но Корри ничего не замечала. Она уже вся была поглощена планами, прикидывала, взвешивала, надеялась… Настоящая профессионалка! Прекрасно усвоила его уроки.

Девушка кивнула и взяла сумочку.

– Запомните, – крикнул ей вслед Карл, – в семь утра. И постарайтесь не проспать, я-то уж знаю, вас и трубы архангелов не разбудят!

– Это было раньше. Давным-давно. Теперь я другая.

Она остановилась у порога, и Бейер увидел, как в ее взгляде появился отблеск прежнего неутолимого голода.

– Я приду. Больше мне все равно некуда деваться.


– Внимание! Через пять минут начало! – объявил мальчик, приглашающий актеров на сцену.

Возбуждение подбросило Корри как на пружинах. Пора! Она ничего не могла с собой поделать. И хотя сегодня опять не выйдет на сцену, всеми фибрами души откликалась на общее напряжение, тихие голоса и шорох одежды зрителей, занимавших места, постепенно тускнеющий свет люстр, мелькание ярких костюмов за кулисами.

Она яростно прикусила губу. Камилла, должно быть, заканчивает гримироваться и расправляет локоны черного парика, который надевает поверх собственных черных волос, или пробует голос.

О, нет никаких сомнений, певица она прекрасная. И ее репутация вполне заслуженная. Но разве может она изобразить крестьянку? Нет, Камилла слишком сдержанна, слишком хладнокровна, и голос чересчур мелодичный. Корри жаждала показать, как нужно исполнять Недду. Впрочем, при таких обстоятельствах вряд ли ее умение пригодится. Она все турне проведет за сценой, пока горящее в ней пламя не угаснет само собой.

Корри поспешно вскочила. Ну и пусть она не поет сегодня, невозможно усидеть на месте.

Она в который раз оглядела знакомые декорации. Площадь сицилийской деревни сверкала золотисто-красными оттенками. Какой контраст с серым январским небом, нависшим над театром. Даже в солнечный Неаполь, на родину матери, пришла зима. Вот и сейчас шел дождь, хотя стояли не такие холода, как на прошлой неделе в Венеции, когда с каналов поднимался удушливый сырой туман и Камилла, опасаясь за голос, отказывалась выходить на улицу.

Корри вздохнула. Если бы только Камилла не была так осторожна и предусмотрительна! В конце концов она могла бы упасть в канал, простудиться… словом, дать Корри возможность выступить! Правда, шведке нравилась поездка, хотя она считала, что такая вещь, как турне, ниже ее достоинства признанной примадонны. Кроме того, Камилла утверждала, что чересчур непосредственная итальянская публика, немедленно реагирующая на каждый звук, не дает сосредоточиться, мешает петь, а пицца и мороженое просто отвратительны на вкус. К этому времени все члены труппы уже успели узнать о пристрастиях Камиллы. Но она дива, звезда оперы, хотя до сих пор выступала в основном в Северной Европе, и ее итальянский дебют проходил далеко не так гладко, как ожидалось.

Но как бы там ни было, а Камилла так и не увидела Венеции, зато Корри выпила бесчисленное количество чашек горячего густого шоколада в нетопленых кафе, мечтая о том, как шведка подхватит пневмонию, водобоязнь или сценическую лихорадку. Девушка вернулась в отель, до того снедаемая угрызениями совести, что вызвалась отнести слишком тесные туфли примадонны на растяжку, чем немного умаслила певицу.

– Занавес!

Корри тотчас забыла обо всем. Тонио, горбун уродец (красивый молодой баритон-француз, с необычайной склонностью к гротеску), вышел на сцену, чтобы исполнить пролог. Оркестр сегодня играл чуть быстрее, чем обычно, поскольку спектакль давался для неаполитанцев, чьи сердца бьются чаще, чем у обычных людей, а характеры вспыльчивы и непостоянны. Даже бури здесь бывают куда более жестокими, чем в других уголках Италии.

На сцену высыпали актеры в костюмах паяцев и крестьян. Более высокий темп неожиданно создал странно напряженную атмосферу. Корри заметила, что даже Эдмундо, итальянский певец, игравший Канио, ревнивого мужа Недды, с трудом успевал за оркестром, но он принял вызов с готовностью, тронувшей изменчивых зрителей. Он показал страдания паяца, призванного потешать публику, несмотря на кровавую рану в сердце, и удостоился овации и даже криков «браво!».

– А я утверждаю, что сцена и жизнь вещи разные… И поймай я Недду с другим, моя история имела бы иной конец. Поверьте, лучше не играть в такие игры…

Корри закрыла глаза. Она знала каждую ноту, каждое слово партии Недды наизусть. Вот сейчас польются звуки…

Но то, что произошло, оказалось сюрпризом не только для нее. Всем было известно, что Камилла считала партию Недды трудной и неблагодарной. Шведка предпочитала более драматические роли, где можно было выгодно показать весь немалый диапазон и немыслимо долго держать высокую ноту, – такие вещи всегда вызывают восторг у публики. Она была попросту не создана для характерных и бытовых ролей. Но даже учитывая все это, ошибка оказалась роковой. Первые реплики речитатива она произнесла скороговоркой, небрежно, почти в сторону. По рядам пробежал недовольный ропот. В этот момент Корри заметила, что певица, капризно морщась, украдкой поправляет парик. Девушка вспомнила, что с самого прибытия в Неаполь шведка не переставая жаловалась на игру музыкантов, холод в гримерной, сквозняки в отеле, будто задумала что-то.