— Полагаю, с миром они опоздали, — говорит Ал со ступенек. — Этому бедолаге уже не помочь.

— Ничего подобного, — качаю я головой. — Он просто спит.

Чаще всего я вижу в работах Тени и Поэта не то, что сказано в подписях. Этим мне и нравится искусство: не столько видишь нарисованное, сколько узнаешь что-то о себе. Сейчас, например, мне приходит в голову, что у каждого из нас свой секрет, просто он дремлет внутри, как вот эта жел­тая птаха.

Гляжу, а внутри — дзынь! — разбегается радост­ная щекотка. Никакого отношения к сексу это «дзынь» не имеет, хотя моя лучшая подруга Джезз утверждает обратное. Ну пусть даже имеет, самую малость, но главное ведь в другом: в том, что где- то есть совершенно особенный, не такой, как все, парень.

По-прежнему глядя на стену, я требую:

— Мне нужны подробности.

— Да все как всегда: Тень делает рисунок, По­эт пишет слова.

— Но теперь вы лучше знаете, как они выглядят?

— Выглядят как обычно, — пожимает плечами Ал. — Юнцы небритые. Примерно одного с то­бой возраста.

— Симпатичные?

— Слушай, мне шестьдесят лет. Откуда я знаю!

— А в какую сторону они пошли?

— Люси, эта улица ведет в тупик. Они пошли в единственно возможную сторону.

Перехожу улицу и сажусь рядом с ним. Сосре­дотачиваюсь до мозга костей.

— Что ты делаешь?

— Хочу обойти закон времени и доехать сюда на пять минут раньше.

Ал понимающе кивает, и мы молча глядим, как грязноватый шелк заводского дыма стелется по небу.

Немного погодя Ал спрашивает:

— Ну как?

— Никак. Время не хочет идти вспять.

Он улыбается:

— Вы встретитесь, подожди немножко. Он ос­ваивает нашу заводь, тем более что место здесь те­перь разрешенное. А ты ведь сегодня двенадцатый класс закончила? Пойдете тусить с Джезз?

— Да, встречаемся полдесятого в «Барриз».

— Поздновато.

— Идея Джезз: приключение «с позднего вече­ра и на всю ночь».

— Успеешь подсобить мне со стеклом? — спра­шивает Ал. Я киваю, и мы идем в дом.

Не могу без этой мастерской. Без жара, идуще­го от печи. Без ноющих мышц, когда помогаю Алу выдувать изделие. Тело ноет от тяжеленной сте­кольной массы на конце трубки. Все во мне ноет от мысли, что в таком невзрачном месте из ржав­чины, пота и железа возникает нечто столь же ос­лепительное, как любовь.

За встречу с Алом я должна благодарить миссис Джей, нашу учительницу по изо. В десятом классе она привела нас сюда на экскурсию: мы стояли за предохранительной сеткой и смотрели, как Ал и его помощник вращали на трубке стекло, плавили его в печи и снова вращали. От печи шел страшный жар, но мне казалось, что это я обдаю всех огнем. Так сильно мне еще никогда ничего не хотелось.

Ал предложил взять одного из нас на шестине­дельный курс стеклодувного ремесла бесплатно. Миссис Джей выбрала меня. Когда курс закончил­ся, Ал посоветовал мне учиться дальше. Половину платы за обучение я отрабатывала, раз в неделю уби­раясь в мастерской, а вторую половину вносили ма­ма и папа. Так продолжается и сейчас. Благодаря Алу вчера я закончила проект по изобразительному ис­кусству для собеседования в университете.

— Не отвлекайся.

С помощью ухваток из смоченных газет Ал об­жимает светящийся ком, придавая расплавленно­му стеклу форму. По его кивку я дую в мундштук и тут же «запираю» воздух большим пальцем: ва­за наполняется моим дыханием. Для придания окончательной формы в ход опять идут газеты. Бу­мага дымится, вспыхивает, сыплет искрами.

Опытные руки отделяют вазу от трубки так лег­ко, будто сосуд смывает потоком воды. Теперь, когда ваза поставлена в печь для обжига, Ал пово­рачивается ко мне:

— По-моему, тебе пора идти на повышение. Ты наверняка сможешь совмещать учебу в универси­тете с работой здесь, а работать будешь за деньги, а не за уроки. Никакой уборки. Только стекольное дело.

— Ой, правда? Я буду вашим помощником?

— Как Джек и Лиз. Что скажешь?

Ал — лучший мастер по стеклу в городе. Я ки­ваю с такой скоростью, словно хочу победить на конкурсе кивал.

― Вот и славно, — говорит он, — вот и славно.

Мы еще немного сидим на ступеньках, и я втайне надеюсь, что Тень вернется. Как всегда, когда думаю о нем, меня куда-то затягивает. Это не явь, не сон, а какой-то туманный голубой тоннель между тем и другим.

— Как дома? — спрашивает Ал.

— Нормально. Лучше. Папа по-прежнему жи­вет в сарае, но в дом заходит гораздо чаще, не только чтобы помыться. Скоро, думаю, переедет обратно.

— Отличная новость.

— Ага. С самого начала было ясно, что это вре­менно. К тому же они больше не ругаются, так что...

Смотрю через дорогу на спящего птенца. Пред­ставляю, как Тень сгибает руку и заливает серый бетон желтой краской. Разливает солнечный свет.

Пока папа не перекочевал в сарай, они с мамой дико ругались по самым тупым поводам. У мамы две работы: она стоматологическая медсестра и писатель. А папа у меня актер и фокусник и еще подрабатывает таксистом. Каждый из родителей проявлял богатое воображение, придумывая, куда другой засунул пульт от телевизора.

И вдруг ссоры кончились. Как-то раз, возвра­щаясь из школы, я почувствовала, что по улице ползет тишина. Вошла во двор и увидела перед са­раем папу: он жарил сосиски и варил пюре из кар­тофельных хлопьев на походной плитке.

— Что происходит? — спросила я.

— Поживу немного в сарае. Мама пока закон­чит роман, а я допишу новое шоу. — Он помахал щипцами. — Приглашаю в свой дом на ужин.

— Твой дом — мой дом, пап.

Еда готовилась, мы сидели рядом, а я все пыта­лась уразуметь, что происходит. Пусть даже мама с папой в последнее время ругались, но они трид­цать лет прожили вместе! Папа всегда утверждал, что познакомиться, как они, в университетской столовой — очень романтично. Он попросил у ма­мы соль, а она у него — сахар. «Романтическая ис­тория — и что в остатке? Растворимые картофель­ные хлопья?» — бросила я маме.

«Люси, если романтическая история восстано­вима с помощью воды — тебе очень повезло», — ответила она.

Легче мне не стало.

А то, что мама, придя в тот вечер с работы, ужи­нала вместе с нами, совсем сбило с толку. Они больше не ругались. Мама даже похвалила карто­фель. «И не надо на меня так смотреть, — сказала она. — Нам обоим нужно свободное пространст­во, чтобы писать. Я не могу всю оставшуюся жизнь подавать слюноотсос, а папа — крутить баранку».

Это мне как раз понятно. Про моих родителей не скажешь «как все». На стене у мамы висит порт­рет кинорежиссера Орсона Уэллса, а когда ее вы­зывают в школу, она надевает футболку с надпи­сью: «Не хотите вырастить роботов — финанси­руйте искусство». А папа запросто достает цветы из ушей и жонглирует факелами.

Но любовь и брак они всегда понимали «как все». Вот уже полгода папа живет в сарае во дворе. В дом часто заходит. Со стороны у них все прекрасно, но я продолжаю считать, что это неправильно.

— Кто знает, что правильно, а что нет? — гово­рит мама всякий раз, когда я поднимаю эту тему.

— Я. Очень даже знаю, — уверяю я.

Она закатывает глаза.

***

Перед тем как уехать, я подкатываю велосипед к стене. Дотрагиваюсь до рисунка и уношу на ру­ках чистое голубое небо. Только теперь замечаю, что в уголке картины сидит озадаченный малыш и смотрит на птенца.

— Смотри-ка, тут еще малыш есть, — говорю Алу.

— Я видел, — откликается он.

Машу на прощание рукой и качу велосипед в гору. На полпути раздается звонок Джезз.

— Мы с Дэйзи уже пришли. Ты далеко еще?

— Близко. Я заезжала в мастерскую, потому что сюда приходили Тень и Поэт.

— Вы встретились?

— Разминулись. На пять минут. Зато теперь окончательно доказано, что Тень существует, и мы с ним одного возраста.

Я точно знаю, что она скажет дальше.

— Он классный художник, Люс, и я не отгова­риваю тебя от отношений с ним — если познако­митесь. Просто учти: в реальной жизни есть по крайней мере полтора парня, которые хотят с то­бой встречаться.

Ладно, выходит, я почти знала, что она скажет.

— «Полтора»? Какого-то парня прищемило дверью в автобусе?

— Саймон Мэтски, похоже, интересуется, но его беспокоит история с носом. Я сказала, что это городской фольклор.

— Я вешаю трубку.

— Просто учти, существование троглодитов тоже доказано с помощью наскальной живописи. Совсем не обязательно, что Тень окажется тем, ко­го ты так ждешь.

Поспешно отключаю телефон и неторопливо продолжаю восхождение. По мнению Джезз, у ме­ня скудный опыт общения с парнями. С местны­ми я общалась и точно знаю, что такого общения мне больше не надо. Джезз перешла в нашу шко­лу уже после истории с носом. К тому времени все порядком перепутали, возвели в квадрат и по­забыли, так что Джезз не в курсе, и меня это впол­не устраивает.

Парень был из так называемых сачков — любил прогулять школу и посачковать на заднем дворе. Стоило ему посмотреть в мою сторону, и я слов­но прикасалась языком к батарейке. На уроке изо­бразительного искусства он слушал мисс Джей, откинувшись на спинку стула, а у меня по телу разливался «дзынь!» и в ушах стоял звон. Вскоре тон перерос в электрический ток, и когда парень вдруг пригласил меня на свидание, я получила раз­ряд, означавший немедленную смерть по всем за­конам физики. Ничего общего у нас с «сачком» не было, но под действием электричества девушки ра­зумно не мыслят.

Мне нравились его волосы, росшие как попало. Улыбка, возникавшая ниоткуда и исчезавшая туда же. Что он высокий и в моих снах я смот­рю на него снизу вверх. Ужасно нравились его футболки. Когда он пригласил меня на свидание, на нем была футболка с псом, выгуливающим человека на поводке. И еще: пространство вокруг него всегда было закрыто. Типа туда надо очередь отстоять, чтобы попасть. Другие девчонки пыта­лись, я видела, но невидимый охранник их так и не пропустил.