— Люси, мне надо кое-что сказать тебе. — Она спрашивает «что?», и я говорю, что это про Тень. — Про меня и Тень.

Слова наконец-то вырвались наружу. Я рисую, как Тень возвращается к своему создателю и обре­тает тело. На словах, правда, все выходит не так быстро, и стройные очертания разговору придает Люси, а я от напряжения даже не замечаю, что сел, вместо того чтобы лежать рядом с ней.

— Он же преступник, — говорит она.

Так оно и есть, хотя я не преступник — дайте мне время, я нарисовал бы стену, и все стало бы ясно. Стена возникла много лет назад и не конча­ется. Мальчишка, чьи мысли мечутся в голове, а наружу выбраться не могут. Паренек, мысленно распахнувший все двери навстречу миру, но ему самому в них не выйти. Парень, глядящий с обо­чины, как синий автомобиль уносится вдаль.

Она говорит, что автомобиль едет в пустыню. Что пустыня не безобразна, что если присмотреть­ся, там тоже есть жизнь. Но я устал присматри­ваться. Я хочу простой жизни, без сложностей. Хочу сесть в одну из этих машин и уехать туда, где можно рисовать в воздухе, где мои мысли бу­дут видны без слов.

Люси придвигается ко мне, а я к ней. Думаю о стене с закупоренным привидением и едва каса­юсь Люси. Она улыбается мне, и я больше ниче­го не знаю. Она говорит, что фургон, на котором мы сидим, в другой жизни был синим. Я хочу в это верить.

***

Лео с компанией возвращаются, и мы снова втискиваемся в фургон. Лео стартует, а я завожу разговор, просто чтоб слышать ее ответы.

— Розовый омерзителен.

— Не всегда, — возражает Люси. — Миссис Джей водила нас в прошлом году на выставку од­ной художницы, Анжелы Бреннан. Там была уй­ма картин в самых насыщенных цветах: розовом, зеленом, красном. Тебе бы понравилось.

— Я не поклонник розового.

— Тебе бы понравилось название картины: «Все такое, какое есть, а не иное».

— Называй мы вещи своими именами, все бы­ло бы проще.

— Что бы ты делал, если бы не работал в ма­газине?

— Работал бы в «Макдоналдсе», что еще.

— Нет, ты не стал бы, — уверенно говорит она.

— Не стал бы. Я бы изучал искусство. Но у ме­ня даже двенадцати классов нет.

— В университете Монаша есть курс, заменя­ющий одиннадцатый класс, но если закончить его успешно, сразу принимают в универ. Когда я училась в десятом, Ал предложил мне такой ва­риант.

— И там только практические занятия?

— Какие-то эссе нужно сдавать, но в основном курс практический. Может, подашь документы?

— Денег на обучение все равно нет.

— Можно получить грант, и потом, ты можешь работать на полставки в том же магазине.

— Посмотрим, — соглашаюсь я, замечая, что Лео смотрит на нас в водительское зеркало.

Та художница права: все такое, какое есть, а не другое. Эссе я писать не умею, и в магазине кра­сок больше не работаю, так что выбирать не при­ходится. Хотя... Знай я об этом курсе, когда Берт был жив, все было бы по-другому. Он сказал бы: «Не посеешь — не пожнешь», — и сделал бы все, чтоб я там учился.

Лео заезжает на парковку при казино. Ночь здесь все еще шумная и людная, хотя время идет к двум. Мы огибаем здание и наблюдаем, как на­род валит к ярко освещенному входу.

Вдоль стоянки такси тянется очередь на Марию. Надо полагать, людей, жаждущих чуда, в городе хватает. Мама последние пять баксов отдаст за про­блеск надежды, а когда человек уповает на тебя так сильно, неправильно брать с него деньги.

— Плохое у меня предчувствие, — говорю я, когда девчонки отправились в туалет. — Не хочу заходить.

— Слушай, ты всю жизнь доказывал маме, как глупо во все это верить, а теперь сам туда же? — дивится Лео. — Не станет Мария Контесса раска­лывать нас при девчонках.

— Не знаю почему, но не хочу туда заходить.

— А я хочу. Мне нужно узнать, за что Дэйзи на меня взъелась.

— Ты забыл, что у нее день рождения, — сооб­щаю я.

У Дилана даже зрачки расширяются.

— Я так и знал, что неспроста швырял в нее яй­цами. Не заходите без меня! Скажите девчонкам, что я в туалете или еще что.

Он стремглав бежит к казино и исчезает за дверь­ми. Мы остаемся, и я опять гну свое:

— Лео, я не шучу. Не пойду я туда. Предложу Люси перекусить вместе где-нибудь. В половине третьего встретимся здесь же. Полчаса — больше чем достаточно, чтоб развезти девчонок и доехать до школы.

— Ты на меня злишься, я знаю. И знаю поче­му, — отвечает Лео.

— Брось. Просто дергаюсь, что меня поймают, и все.

— Я не знал, что это фургон Чокнутого Дэй­ва. Джейк дал мне адрес — улица Монтегю, а ког­да до меня дошло, поворачивать было поздно. Но я сказал Джезз, что дальше со мной нельзя.

— Я помню.

— Я не полный придурок. Я знаю, что делаю.

— Она всерьез тебе нравится, верно?

— Видел бы ты, сколько она ест леденцов, — улыбается он. — Больше, чем я пирожков с мясом.

— Сильно!

— Сильно, — повторяет за мной Лео, а сам гля­дит, не выходит ли Джезз. — И зачем только я взял в долг! Будь хоть один шанс добыть деньги ина­че, не трогая школу...

— Придумаем что-нибудь. Договоримся с Малькольмом, найдем способ.

— Нет никакого способа, — отрезает он. — Я всю ночь думал, пока она кружилась вокруг меня. Ничего другого не выдумал. Но ты со мной не ходи. Это мои проблемы.

— Идешь ты, иду и я.

Вот уже целую вечность мы смотрим на эти две­ри, словно ждем, что все, что нам нужно, появит­ся оттуда. Неоновая вывеска, под которой мы сто­им, то и дело мигает, превращая нас в дрожащие тени. Немного погодя Лео говорит:

— Я хочу признаться, что Поэт — это я. Не чтобы закадрить. Просто чтоб она знала.

— Безвыходная ситуация, — напоминаю я. — Как только скажешь, закадрить уже не получится.

— Верно, — кивает он. — И все равно.

Я киваю в ответ.

— И как скажешь? Напрямик, без подготовки?

— Именно так.

Наконец они выходят из казино, и Лео говорит:

— Плохо дело.

— Угу. «Все так, как есть, и не иначе», — мелькает у ме­ня в голове, когда к нам направляются Раф, Дилан и девчонки. Много бы я отдал, чтоб было иначе.

В казино царит тот же радостный «дзынь», что во мне. Мы идем в дамскую комнату и забиваем­ся в кабинку признаний.