— Давай, я велик понесу, — говорит Люси. — Мышцы у меня отличные, как у всех стеклодувов.

Я вскидываю велосипед повыше на плечи. Эта железяка оправдывает мою одышку, особенно на фоне шагающих рядом «отличных мышц».

— Ты что думаешь, то и говоришь, да?

— Все же лучше, чем ничего не говорить, как ты, к примеру, на нашем свидании. Мне так хоте­лось общения.

— Да, ты доходчиво объяснила. — Но теперь я не возражаю против слова «свидание».

— У меня все было продумано. Как мы будем говорить про искусство. Про Ротко. Или про кни­ги. Или даже о погоде. На севере в тот день про­несся ураган.

До чего ж она чудна́я, в жизни никого подоб­ного не встречал. И когда в десятом приглашал ее на свидание, понятия не имел, что она такая. Мо­жет, и не пригласил бы, если б знал.

— И что же мы там говорили? В придуманном диалоге?

— Я представляла, как скажу: «А та картина Ротко в галерее — замечательная, да?»

— Очень естественное начало.

— Неестественным оно кажется сейчас, когда мы свалились с холма.

— Согласен. И что я ответил?

— Твои реплики я пропускала.

— Предусмотрительно.

— Так что?

— Что? Да, картина Ротко в галерее — замеча­тельная.

— Ты хоть помнишь, о какой картине речь?

— А я на допросе? «Номер 301. Красный и фио­летовый поверх красного, или Красный и синий поверх красного».

Похоже, я произвел на нее впечатление.

— И чем она замечательная?

Я не тороплюсь с ответом — в прошлый раз не­верный шаг привел к разбитому носу.

— В тот миг, когда на нее смотришь, картина и есть мир, и ты не можешь не быть в ней. — Хочу выразить ощущение от картины в словах — и не могу. — Такому искусству слова не нужны. Кар­тина рассказывает что-то, втягивает в себя и вы­талкивает назад, и без слов понимаешь, о чем она... Ты такого от меня ждала? — говорю я, опуская ве­лосипед на землю.

— Нет, — качает она головой. — Но это хоро­шо. Лучше.

Я взваливаю велик на плечи и продолжаю вос­хождение.

— Что там по плану дальше?

— Какое произведение искусства впервые тебя «зацепило»?

— Наверное «Ио» с выставки Сэма Лича «Тро­феи». Я вспоминал картину совсем недавно — по­сле смерти Берта.

— Мертвые птицы, прильнувшие друг к дружке?

— На грудке у той, что слева, — лучший в ми­ре оттенок синего. Я думал об «Ио», когда Вале­ри читала вслух соболезнования после похорон. Все эти прилизанные словечки не имели никако­го отношения к Берту и его смерти. А эта карти­на имела.

Крохотные белые тельца, их тени и тонкие, вверх торчащие лапки. Они уместились бы у ме­ня в руке — а накануне летали...

— На ней — что я чувствовал, когда нашел Бер­та в третьем ряду.

Как же тихо стало после моих слов. Пересох­шее русло внутри меня вдруг ожило: пока я вспо­минаю лежащего навзничь Берта, его навсегда пе­реставшие рисовать старые руки, вода стремитель­но прибывает, и мне нужны все силы, чтоб не захлебнуться.

Кроме миссис Джей, он один верил, что я не про­сто неудачник, марающий стену его магазина. «Все­гда можно начать сначала», — говорил он, если я совершал ошибку. И никогда не напоминал о ней, как другие. Просто указывал — и мы шли дальше.

— Чего тебе больше всего не хватает с его ухо­дом? — спрашивает Люси.

Ответ прост.

— Выражения его лица, когда он озирался, вы­ругавшись, — проверял, не услышала ли Валери.

Мы наконец добрались до вершины холма и те­перь отдыхаем.

— Славный человек, судя по всему. Чем-то по­хож на Ала, по-моему, — заключает Люси.

С тех пор как она знает правду про меня и Бет, пропасть между нами сократилась. Теперь между нами не два человека, а только один. Тень. А он — это я, значит мы практически вдвоем.

— Ты ушел из школы в тот момент, когда мы работали над проектом по Джеффри Смарту. Те­бе никакого дела до него не было, да?

Я прекрасно понимаю, к чему она клонит, но не имею ни малейшего желания отвечать на во­прос, почему я бросил учебу. Соврать на этот раз не выйдет.

— Неудачное совпадение. Берт предложил мне работу, а маме нужны были деньги. Я хотел закон­чить проект.

— Тебе нравится Смарт?

— Он и Вермеер. Их я люблю больше всего.

— Но они такие разные.

— Да, но впечатление, что жизнь останови­лась, — у обоих.

Она молчит, и чтоб увести ее от вопроса, по­чему я бросил школу, я говорю первое, что при­ходит в голову:

— Октябрь — и такая жара, ты подумай!

— Аномалия. Хотя я не против. Мы будто в воздушном пузырьке декабря, занесенном не в то время года.

— Такое сравнение мне нравится.

— Мне тоже, — раздается позади нас.

— Привет, Малькольм! — оборачивается Люси.

Черт. Черт!

— Откуда ты его знаешь? — удивляюсь я.

— Это парень с вечеринки.

Я смотрю на его костюм.

— Ты думала, что он — Тень?!

— Мы с Люси премило поболтали о том, где тебя можно застать, — вмешивается Малькольм.

— Ты сказала ему, куда мы идем?!

— Ну да, — смущенно отвечает она.

Я быстро ввожу ее в курс дела.

— Он псих. — Я кошусь на велосипед, но Малькольм водит пальцем из стороны в сторону: «не вздумай». За его спиной, мрачно скрестив ру­ки на груди, стоят плохие парни. Переминаются и ждут, ждут и переминаются. Плохие парни — неподходящая компания ночью. Плохие парни и днем компания неподходящая.

— Итак. Лео должен мне деньги.

— Завтра ты их получишь.

— Они нужны мне сейчас.

— Ты меня обманул! — возмущенно перебива­ет его Люси. Ее недоумение быстро переросло в гнев. Мне бы стоило прикрыть ей рот рукой, да времени в обрез. — Ты просто притворялся, что я тебе нравлюсь, а сам выведал, где мы будем. Ты не хороший!

И хотя трудно представить слова глупее, пото­му что мы «влипли», как сказал бы Берт, от изум­ления на ее лице меня разбирает смех. Надо же: первый встречный парень оказался не таким, как она думала. Надо же, парень в стильном костю­ме — и не хороший.

— Верно. Зато вы — просто «хорошие дру­зья», — щерится он.

Я беру Люси за руку, чтобы она не врезала ему.

— Не реагируй на него, — быстро вставляю я. — Он ест тараканов.

Малькольм ухмыляется:

— Всего одного.

— Тараканов? Как я не заметила? — отвечает она, раздосадованная, что так ошиблась в человеке.

— Не кори себя. При знакомстве об этом как- то не думаешь.

— Довольно! — Малькольм больше не усмеха­ется, и мы замолкаем.

— Я хочу, чтоб Лео кое-что знал.

— И все? Хочешь передать с нами весточку? — спрашиваю я.

— И все.

— Ладно. — Я радуюсь, что мы легко отдела­лись, пока он и плохие парни не обступают меня, и тогда я понимаю, что весточка будет в форме кровоподтека на моем лице. Невольно кошусь на лежащий под ногами велосипед.

— Попробуешь смыться, я передам весточку с ней, — перехватывает мой взгляд Малькольм.

Мне нравится смотреть на Люси, в редеющем мраке ее лицо нравится мне все больше и больше. Поэтому я стою, а он подходит все ближе, и вну­три у меня все несется со скоростью света, а сна­ружи мир окаменел.

— А передать весточку самому Лео тебе сла­бо? — зло спрашивает Люси, но Малькольм не ре­агирует. Что ж, пусть не с первого раза, но она его раскусила. Он выбрал меня, потому что Лео ото­варил бы и его, и его плохих парней. Во всяком случае, задал бы им жару. Надо будет, Малькольм и до Лео доберется, но зачем брезговать легкой добычей? К тому же, это как с тараканами — ди­кие поступки Птаху нравятся.

Со стыдом признаю, что когда меня хватают плохие парни, колени мои клацают. Чего уж там, выбивают барабанную дробь. Малькольм достает из кармана циркуль и эффектно вертит его меж пальцев.

— Получишь от меня кольцо для соска.

О чем он? Что еще за подарки? Нет, речь не о подарках. Внутри меня смерч и цунами. Где Лео? Обычно в таких переделках мы всегда вместе, и нам прикольно. Прикольно, когда мы смываемся. Не прикольно, когда смыться не выходит. В по­следнем случае все погано.

— Задери-ка рубашку, — командует Малькольм. В глупой ухмылке проступает оскал сумасшедше­го. Он подносит циркуль к моей груди. Я зажму­риваюсь и чувствую острое прикосновение. Будет больно, очень больно. Люси берет меня за руку, что, конечно, приятно, только момент не совсем подходящий.

Вдруг Малькольм останавливается.

— Так и быть, сделаю тебе одолжение. Что ска­жешь?

— Отлично, — говорю я. — Просто отлично.

— Проколю тебе ухо для начала.

— Надо решить, что мы понимаем под... А-а- а-а! — Крик рвется из меня, потому что Птах вса­живает циркуль мне в мочку уха.— Ты полный дебил! — Я отталкиваю его прочь, а он заходится от смеха еще больше, чем когда съел таракана.

Тогда-то все и происходит. Люси с размаху бьет его в лицо. Я невольно отворачиваюсь, но только на секунду. Нельзя пропустить такое зрелище. Кровь, визг — от сознания, что я не визжал, ког­да она мне врезала, мне уже не так больно.

— Не подумайте, что я случайно, мистер, — до­бавляет Люси — и белеет как полотно.

Пользуясь тем, что плохие парни столпились вокруг Малькольма, я вскакиваю на велосипед, кричу «залезай!» — и мы уносимся под стук при­крученного к рулю шлема.

Ноги гудят от напряжения, сердце выпрыгива­ет, радость заполняет грудь. Мы не сдались! Ка­кой-то лузер вздумал диктовать нам условия, по­тому что решил, что припер нас к стенке, и побег, казалось, невозможен. Нет, побег возможен. Мы сбежали. Мы вырвались и летим, а впереди, в скейт-парке, над той самой стеной, которую я хо­чу показать Люси, брезжит свет.

— Ну как там? — кричу я на ходу.

— Меня сейчас стошнит.

— Печально, моя спина совсем близко, но я имел в виду, оторвались ли мы?

Она, видимо, оглядывается.

— Все хорошо. Их даже не видно. Как твое ухо?