Но я увлеклась и забыла задать тебе много важных вопросов. Спрошу только вот что: могу я приехать к тебе в магазин, чтобы подписать свои книжки? А после того как магазин закроется (или до открытия?), мы сможем откупорить шампанское и выпить за твою удачу.

Не забывай про обезьянок.

С любовью,

М. Б.

15 мая 1946 г.

Дорогая Брауни,

я несказанно рада тому, что ты уже выздоравливаешь. Не могу представить, как бы я жила без одной руки, как не могу представить и мир, в котором не будет тебя.

Обезьянки! Боже, какая блестящая идея! Я уже готова подключиться к «Операции “Сестры”». Боюсь только, мне придется преодолевать куда более серьезные проблемы, чем тебе с Робертой, но оно того стоит. Если бы только мне удалось рассмешить Люсиль, помочь ей взглянуть на меня прежними глазами! Я никогда не переставала любить сестру. Думаю, и она в глубине души по-прежнему меня любит. Нужно просто пробудить в ней эти чувства. И зоопарк в этом смысле представляется мне очень удачным местом. Кстати говоря, у меня есть приятель, в ведении которого находятся клетки с приматами (в одном из местных зоопарков). Может, попросить его организовать нам частный визит?

В остальном моя жизнь складывается весьма удачно. И пусть нам с Энтони не суждено пожениться, мы тем не менее чувствуем себя счастливыми молодоженами. Я знаю, глупо относиться так к мужчине, который никогда не станет твоим мужем, но это ничуть не портит наших отношений, очень прочных и глубоких.

Каждый вечер Энтони приходит ко мне на ужин. Я готовлю в своей маленькой квартирке, которая расположена прямо над книжным магазином. Вчера, например, у нас была форель. Повар из меня никудышный, но я стараюсь изо всех сил, а Энтони в этом смысле просто лапочка. Он съест все, что бы я ни подала на стол (даже ту ужасную запеканку, которую я приготовила на прошлой неделе).

Я люблю наши вечера. Мы вместе читаем у огня или расставляем книжки, которые только-только поступили в магазин. До верхних полок я дотянуться не могу, и Энтони откладывает часть книг, чтобы расставить их потом (на следующей неделе плотник уже должен установить лестницы).

Но как только часы бьют восемь, наш маленький мирок рушится на глазах. Ни разу еще Энтони не остался у меня ночевать. Он всегда возвращается домой, к Виктории.

Я стараюсь относиться к этому с пониманием. Стараюсь ему доверять. И я действительно ему верю. Как, например, прошлым вечером, когда Энтони, прощаясь со мной у дверей, сказал: «Ты – единственная, кого я люблю и буду любить вечно». И все же я со слезами на глазах наблюдаю за тем, как он переступает через порог, уходя к себе домой. Каждый вечер он покидает наш маленький мир ради другого, который мне совершенно чужд.

Но довольно о делах сердечных. Я счастлива сообщить, что «Синяя птица» наконец-то открыла свои двери! Ах, Брауни, именно о таком магазине я и мечтала всю свою жизнь. От пола до потолка тянутся полки с книгами. Большой камин, перед которым стоят два уютных кресла. Энтони распорядился, чтобы плотник сделал маленькие стульчики для детей. По средам у нас тут будет читальный зал. Сама я могу с удобством устроиться в кресле-качалке.

Время уже позднее. Сейчас я погашу огни и поднимусь к себе наверх. Надо сказать, в последние дни меня кое-что беспокоит. Вчера я заметила на улице вспышку фотоаппарата, и тут же от магазина отъехала какая-то машина. А этим вечером в магазин заглянул какой-то странный мужчина. По тому, как он тут осматривался, было ясно, что интересуют его вовсе не книжки. Не хочу казаться параноиком, но все это несколько выбивает меня из колеи. Энтони я ничего не сказала, поскольку не хочу его беспокоить.

Даже странно, что мир может быть и восхитительным, и тревожным в одно и то же время.

Жаль, что тебя здесь нет. И правда, Брауни, приезжай в Сиэтл! Я устрою для тебя потрясающую вечеринку.

С любовью,

Руби.

P.S. Я все повторяю твои слова о том, что именно мы – авторы собственной жизни. Ни разу еще я не слышала, чтобы эту мысль выразили так просто и ясно. Я всегда буду вспоминать эту маленькую мудрость, особенно в дождливые дни.

Я кладу письма в маленькую корзинку, куда прячу все найденные мною конверты. Интересно, почему Руби оставила для меня именно эти письма? Видимо, она хотела сообщить мне что-то важное. Что-то такое, о чем не смогла рассказать при жизни. Я в задумчивости прислоняюсь к изголовью кровати. «Операция “Сестры”». Может, Руби имела в виду нас с Эми? Возможно, потерпев неудачу с собственной сестрой, она надеялась, что уж нам-то удастся сохранить отношения? Или же она пытается донести до меня что-то очень личное, не предназначенное для посторонних глаз? Мне вспоминаются слова Маргарет: Всякий раз, когда удача поворачивается к тебе спиной, а события складываются вовсе не так, как хотелось бы, важно помнить, что только ты являешься автором собственной истории. Ты можешь писать ее так, как тебе вздумается, включая в нее каких угодно персонажей. Она может быть счастливой или печальной, а порой и просто трагической. В любом случае выбирать тебе.

Эта мысль еще долго не дает мне покоя. Я вспоминаю свой нью-йоркский офис, Артура и всех тех, кто работает в нашем департаменте. Мне представляется, как все они сидят за столом в конференц-зале. Я тоже сижу среди них, с холодным, напряженным выражением лица. Сердце мое начинает биться быстрее, когда я понимаю, что это вовсе не та счастливая история, о которой упоминала Маргарет. Совсем не такую историю я хотела бы сочинить для себя. Я вытаскиваю очередную таблетку от давления и запиваю ее водой. «Руби? – шепчу я в пространство. – Ты здесь? Ты меня слышишь? Я бы хотела переписать свою историю, вот только не знаю, как мне это сделать».

Глава 9

Во вторник в половине десятого утра я стою перед домом Мэй Магнусон и с верхней ступеньки обозреваю этот массивный особняк с ионическими колоннами, которые тут же напоминают мне о Белом доме. Живая изгородь из самшита обрамляет ухоженный сад, в котором пышно цветет бальзамин. Этот красивый цветок я люблю с детства. Руби тоже высаживала бальзамин в керамические горшки перед своим магазином. Вздохнув, я нажимаю на кнопку звонка. При звуке чьих-то шагов мое сердце начинает биться быстрее.

Дверь открывается, и я вижу молодую женщину.

– Вы, должно быть, Джун, – деловито замечает она. – Я – Керри, личный помощник мисс Магнусон.

– Да, здравствуйте. – Я прохожу за ней в просторный вестибюль.

Женщина ведет меня в комнату, которая находится в противоположном конце коридора.

– Прошу вас, присаживайтесь. Мисс Магнусон у себя в кабинете. Она присоединится к вам буквально через минуту. – Керри по-прежнему держится со мной с холодной любезностью. – Принести вам чашечку кофе?

– Нет, спасибо, – отвечаю я.

Она уходит, а я начинаю разглядывать комнату. У дальней стены высится камин. Над ним висит семейный портрет: мужчина в строгом костюме, темноволосая женщина в изысканном наряде и их маленькая дочь. На лицах – ни проблеска улыбки. Перед мужчиной сидит терьер. И даже пес выглядит чопорно-официальным.

На кофейном столике я вижу хрустальную вазу с лилиями и останавливаюсь, чтобы полюбоваться цветами.

– Мама любит лилии, – раздается женский голос сзади. – Они стоят во всех комнатах.

Я быстро поворачиваюсь и вижу в дверях женщину средних лет. Строгий брючный костюм подчеркивает стройную фигуру. Аккуратная, без изысков, стрижка до плеч. Единственным украшением может считаться пестрый шарф, повязанный вокруг шеи.

– Ваша мать живет здесь же, с вами?

– Да. – В голосе Мэй звучит легкая настороженность, как будто она ждет от меня подвоха. Она кивает на стул, приглашая меня присесть, а сама устраивается напротив на диване. Ваза с лилиями стоит между нами хрустальным щитом.

– Для своих восьмидесяти трех мама в хорошей форме. Она по-прежнему много двигается, только теперь в сопровождении медсестры. – Мэй выравнивает на столике стопку журналов. – И мама любит, чтобы все было в идеальном порядке.

Я вспоминаю собственную мать. Всю жизнь меня раздражали ее легкомыслие и безалаберность, но в свете этой чопорности я готова простить ей все прошлые грехи.

– Признаться, – продолжает Мэй, – ваше письмо стало для меня большим сюрпризом.

– Вот как? – осторожно замечаю я.

Она кивает.

– Разумеется, я слышала о смерти Руби и хочу выразить вам свои искренние сожаления.

В ее взгляде светится доброта, но выражение лица остается таким же холодным и отстраненным.

– Спасибо.

– Джун, – говорит она, – что именно вам известно о прошлом вашей тети?

– Ну, – отвечаю я с некоторой нервозностью, – я знаю, что Руби и ваш отец были…

– Любовниками, – дополняет она ровным тоном. – Да, это правда.

В комнате воцаряется неловкое молчание. Очевидно, что для Мэй это по-прежнему больная тема. Внезапно я вижу ее такой, какой она была в далеком 1946 году: маленькая девочка с косичками, оказавшаяся заложницей этой невольной семейной драмы.

– Мать это просто убило, – со вздохом продолжает Мэй. – То, что они поддерживали отношения все эти годы. Она часто приезжала к магазину и парковалась напротив. Я обычно сидела на заднем сиденье. Мама просто пыталась понять, что же есть в вашей тете такого, чего нет в ней самой. К счастью, потеря памяти облегчила ей это бремя. Единственный плюс старческого слабоумия.

Видно, что в Мэй еще не утихла пережитая боль. Я решаю пока помолчать и просто послушать.

– Мне было тринадцать, когда меня стали мучить сомнения. Я спросила у мамы, и она обо всем мне рассказала. Она даже не пыталась сдержать гнев, осыпая вашу тетю разными вульгарными эпитетами. – Мэй снова вздыхает. – Все свое свободное время папа проводил в книжном магазине. Это было, так сказать, их любовным гнездышком. Ну а наша семейная жизнь превратилась для него… в чистую формальность.