Спустившись с лестницы, я устраиваюсь в кресле и открываю конверт, в котором лежит письмо Маргарет.

27 марта 1946 г.

Дорогая Руби,

вчера у меня в гостях снова была мама. Бросив неодобрительный взгляд на экземпляр книжки «Как зайчонок убегал», она пустилась в пространные разъяснения по поводу того, что мне пора получить наконец университетский диплом и стать учительницей. Ибо на что еще может претендовать «старая дева» вроде меня? Я не сказала ей о том, что рассталась с мечтой о преподавании после того ужасного семестра, когда я вела занятия в колледже (единственным плюсом той практики стало знакомство с тобой).

Хоть я и не поверила словам мамы, они тем не менее запали мне в душу. Неудивительно, что я чувствую себя совершенно обессиленной. Похоже, я окончательно потеряла интерес к работе. Эти слова погасили во мне творческую искорку.

Вот что я хочу тебе сказать: я решила покончить с написанием книг. По крайней мере, на время. Не потому, что мама права – вовсе нет. Но я чувствую себя какой-то потерянной и не могу понять, в каком направлении мне двигаться.

Мало того, я больше не слышу героев своих книжек. Они просто… замолчали. Все, что я слышу, – свои унылые мысли. Такое чувство, что я попала в ловушку, сотканную из собственных страхов!

От Роберты по-прежнему ни слова. Я подумываю послать ей цветы, если она так и не объявится до конца недели. Ты совершенно права насчет сестер: мы должны быть снисходительнее к ним, даже если они имеют склонность выводить нас из себя.

Ну все, я заканчиваю, а то Криспиан уже тянет меня за брюки. Я и так запоздала вывести его вовремя. Словом, мы идем на прогулку, а попутно я постараюсь поразмыслить над своим будущим.

Может, мне заняться выгулом собак?

Твоя опечаленная подружка

Маргарет.

Я растерянно покачиваю головой. Что она там пишет насчет сестер? «Мы должны быть снисходительнее к ним, даже если они имеют склонность выводить нас из себя». Как ни стараюсь я проникнуться этой мыслью, она никак не укладывается у меня в голове. Стоит мне оглянуться назад, и я ощущаю все ту же жгучую боль. Интересно, что сделали бы на моем месте Руби и Маргарет? Неужели и в моем случае они не изменили бы своего мнения?

Я беру второй конверт и вытаскиваю оттуда письмо от Руби к Маргарет.

11 апреля 1946 г.

Дорогая Брауни,

я рыдала, читая твое письмо. Невыносимо видеть тебя в таком расстройстве. Как бы мне хотелось дотянуться до тебя сквозь эти строки и обнять покрепче! Я чувствую, как отчаянно ты нуждаешься в моей поддержке. Как мне убедить тебя в том, чтобы ты не обращала внимания на слова матери? Ты и сама знаешь, что ее мир не имеет ничего общего с твоим.

Ты можешь представить себя образцовой женой и домохозяйкой, с кучей детишек, постоянно снующих у твоих ног? Да ты сойдешь с ума от такой жизни! Нет, тебе нужен вовсе не муж и не «респектабельная» работа. Ты должна делать то, что добавляет тебе силы и энергию, то, в чем проявляется твоя многогранная натура.

Ничто не создает нам столько проблем, как отношения с близкими. Уж я-то знаю это, как никто другой. Я писала тебе о том, что сестра привыкла отгораживаться от меня ледяным молчанием. Но вчера я пришла к ней сама, и Люсиль, как ни странно, впустила меня в дом. За чаем мы говорили о всяких пустяках. Но мы, по крайней мере, говорили! Это уже немалый шаг вперед. Разумеется, в разговорах с ней мне придется о многом умалчивать (вряд ли она, к примеру, одобрит мои отношения с Энтони!), но я с этим уже смирилась. Что толку расстраивать Люсиль? Вдобавок, причиняя ей огорчения, я в той же мере расстраиваюсь сама. Мы с особой остротой воспринимаем суждения близких, даже если в чем-то и не согласны с ними. Все потому, что мы их любим – или, если говорить в целом, считаем себя их частью. Даже если слова их не вызывают у нас ничего, кроме отторжения, мы все-таки начинаем сомневаться. Мы можем даже отказаться от собственной правоты, чтобы доказать правоту близких.

Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы сохранить родственные отношения с сестрой. В противном случае я всю жизнь буду винить себя в том, что не воспрепятствовала нашему разрыву.

А теперь о твоем решении бросить писать. Ну что за бессмыслица? Подумай о тех детях, которые только готовятся прочесть твои будущие книги. А теперь поразмысли о том, какого счастья ты их лишаешь.

Я уверена, стоит тебе немного подождать, и ты вновь расслышишь голоса своих персонажей. Они все еще здесь, только кажутся слегка напуганными. Дай им возможность вновь выйти на сцену, а сама постарайся успокоиться. И очень скоро ты опять расслышишь их шепоток.

У всякой жизни, всякой истории есть свои спады и подъемы. И ты как раз оказалась у подножия холма. Не исключено, что вокруг все затянуто туманом и ты больше не можешь разглядеть путь. Не нужно бояться: продолжай двигаться вперед, и ты обязательно выберешься на дорогу. Пробравшись через густой кустарник, ты окажешься на поляне, озаренной яркими солнечными лучами. Солнце согреет тебя и вернет тебе прежнее вдохновение.

Что, если бы Эйнштейн перестал делать свои открытия? А Бах перестал сочинять музыку? Что, если бы Эдисон так и не изобрел лампочку? Я хочу сказать, что твои книги значат безмерно много для современных детишек, так что ты не можешь бросить все на полпути.

Ну а я могу поделиться с тобой кусочком лунного вдохновения. Накануне я читала одну старую китайскую сказку. Мы тут у себя привыкли говорить о «человечке на луне», а китайцы считают, что там живет кролик. Прошлым вечером я выглянула из окна, и, Брауни, он действительно был там! Маленький кролик с белыми ушками, печально склонившийся над ступкой и пестиком. Никогда уже я не смогу взглянуть на луну, как прежде.

Прошу тебя, не раскисай. А если вдруг опять собьешься с пути, посмотри на луну и вспомни обо мне. Никто не верит в тебя так, как я.

Твоя Руби.

Глава 7

На следующее утро я стою у южной стены и расставляю по полкам книжки с картинками так, как это понравилось бы Руби. В какой-то момент я замираю с книжкой в руке. И чем, собственно, я тут занимаюсь? Если я собираюсь продать магазин, то нужно освобождать полки, а не заставлять их новыми книгами. Вздохнув, я выпрямляюсь, и в этот момент у дверей звонит колокольчик.

– Как тебе ньокки? – спрашивает Гэвин, заглядывая в магазин. Я улыбаюсь, стараясь не думать о том, как может отреагировать на этот визит Адрианна.

– Очень вкусно, – отвечаю я. – По правде сказать, ничего лучше я в жизни не ела.

Гэвин подходит поближе.

– Самое утешительное из всех блюд. – Он смущенно потирает лоб. – Послушай, я хотел извиниться перед тобой за вчерашнее.

– В смысле? – Я делаю вид, будто не понимаю, о чем это он.

– Я про то, как вела себя Адрианна. Надеюсь, тебя это… не смутило.

– Нет, – торопливо отвечаю я. И тут же вспоминаю о письмах Руби: ее мужество неожиданно придает мне силы. – На самом деле я и правда немного смутилась, – замечаю я. – Все потому…

Гэвин делает еще шаг в мою сторону.

– Все потому, что я тебе нравлюсь?

В первый момент я чувствую только досаду, но его улыбка полностью меня обезоруживает.

– Могу сказать, что ты мне нравишься, – добавляет он.

На мгновение в комнате воцаряется тишина.

– Но Адрианна, – говорю я наконец. – Я не хочу мешать…

– Ты ничему не мешаешь, – заверяет Гэвин. – Может, присядем? – кивает он на стулья у камина. – Я расскажу тебе нашу историю.

Пока он говорит, я неотрывно смотрю на огонь. На Гэвина я и взглянуть боюсь, поскольку не знаю, что он сейчас скажет. Их с Адрианной прошлое определит наше будущее. Будущее. Я вновь и вновь прокручиваю в голове это слово.

– Мы были помолвлены, – начинает Гэвин.

Помолвлены. Я мысленно охаю.

– Мы встретились в кулинарной школе и с первых же дней понравились друг другу. Адрианна из большой итальянской семьи, а у меня тут не было ни одного знакомого. В ее семье меня сразу приняли как родного. Практически все время мы проводили вместе, и после двух лет мне показалось естественным сделать ей предложение. Забавно, – усмехается Гэвин, – но в тот момент это было похоже на кино. Я словно бы со стороны наблюдал за тем, как этот парень предлагает своей девушке выйти за него замуж.

Он растерянно качает головой.

– Но я не чувствовал того, что должен был чувствовать. Я ждал и ждал в надежде, что со временем все наладится. Я сказал себе, что в одно прекрасное утро я проснусь и все будет как нужно. А потом мы открыли ресторан, и это еще больше привязало нас друг к другу. Мы собирались пожениться и стать деловыми партнерами, – взгляд Гэвина тоже устремлен на огонь. – Но полгода назад я проснулся посреди ночи в холодном поту. Мне приснилось, что я женат, и женат счастливо. Я взглянул на Адрианну, которая спала рядом, и понял, что должен объясниться. Адрианна – чудесная женщина, но мы с ней не пара.

– Ну и ну. – Я проникаюсь внезапным состраданием к женщине, которая еще вчера держалась со мной очень холодно. Уж я-то знаю, что значит любить человека, который не в состоянии ответить на твои чувства.

– В итоге мы разорвали нашу помолвку, – продолжает Гэвин. – Но поскольку ресторан – наша общая собственность, нам пришлось как-то подстраиваться друг под друга. Поначалу Адрианна восприняла все очень болезненно. Я знаю, что ей и сейчас нелегко, но она смирилась с такой ситуацией.

– А вдруг она просто ждет и надеется, что ты снова изменишь свое решение?

– Может, и так, не знаю, – пожимает плечами Гэвин.

– Как же нелегко ей, должно быть, приходится. Встречаться с тобой каждый день в надежде на то, что ты все-таки раскаешься в своей ошибке.