— Думаю, да, — отвечает он и ставит два пива на стойку. — В эти выходные никаких больших соревнований нет. Так что будет тихо и малолюдно. Может даже успеем сделать переучет.

Я киваю и, закончив с напитками, даю знак подойти, после чего мою руки и оглядываюсь, не забыла ли я что-нибудь сделать. Позади меня кто-то покашливает, и, обернувшись, я обнаруживаю, что нахожусь в полуметре от глаз, которые всего пару секунд назад смотрели в мою сторону с того конца бара.

— Что могу предложить? — с дружелюбной и при этом профессиональной улыбкой вежливо интересуюсь я. Он прищуривается, и хотя не скользит взглядом по моему телу, у меня складывается впечатление, что он уже проанализировал меня и оценил так же, как делают большинство мужиков: трахабельная или нет. По опыту скажу, у них только эти две категории и есть.

— Повторите, пожалуйста, — с неопределенным жестом отвечает он.

У него в руке вибрирует телефон, и он что-то быстро пишет в ответ, после чего снова смотрит на меня.

Я достаю поднос. Не знаю, что они заказывали, пока здесь был Фред, но с легкостью могу догадаться.

— Хайнекен? — спрашиваю я.

Он прищуривается и делает вид, что оскорблен, от чего я смеюсь.

— Ну ладно-ладно, не Хайнекен, — виновато подняв руки, говорю я. — Что вы пили?

Теперь, когда я присмотрелась к нему, замечаю, что вблизи он гораздо красивее: карие глаза обрамлены такими ресницами, за которые компании-производители туши отвалили бы приличное состояние, чтобы иметь такую модель, темные волосы, такие мягкие и густые, что, я уверена, погрузиться в них пальцами было бы просто потрясающе…

Но, думаю, он и сам об этом знает: его уверенность в себе заполняет собой все помещение. Его телефон вибрирует снова, и он, бросив на экран быстрый взгляд, игнорирует его.

— А почему вы предположили Хайнекен? — интересуется он.

Я кладу на поднос несколько подставок под бокалы и снова пожимаю плечами, пытаясь пресечь разговор на корню.

— Просто так.

Но покупаться на это он не собирается. Уголок его рта слегка приподнимается, и он говорит:

— Колись, Ямочка.

Почти в это же время я слышу «Черт возьми!» Фреда и с готовностью протягиваю свою руку, когда он со шлепком вкладывает в нее хрустящую долларовую купюру. Самодовольно ухмыляясь, я кладу ее в банку.

Проследив за моим движением, парень возвращает взгляд на меня.

— «Автомобильный фонд»? — прочитав этикетку, спрашивает он. — Что это?

— Так, ничего, — отвечаю я и жестом показываю на сорта разливного пива: — Так что вы пили, парни?

— Ты только что заработала доллар на моих словах, но так ничего и не расскажешь?

Я заправляю выбившуюся прядь за ухо, понимая, что он не сделает заказ, пока я не отвечу.

— Всего лишь кое-что, не раз слышанное, — говорю я. На самом деле я чаще, чем собственное имя, слышу про них: на каждой щеке у меня глубокие ямочки, и я бы наврала, не признавшись, что они одновременно самая любимая и нелюбимая черта в моей внешности. Вместе с выгоревшими на солнце прядями моих и без того светлых волос и веснушками они делают меня похожей на типаж так называемой соседской девчонки. — А Фред не верит, что это происходит так часто, как я ему говорила, — продолжаю я, большим пальцем через плечо показывая в его сторону. — И мы решили устроить небольшое пари: доллар за каждый раз, когда меня называют Ямочкой или упоминают их. Я уже собираюсь купить машину.

— На следующей неделе ставка та же, — где-то позади меня ворчит Фред.

Телефон чувака снова оживает, но на этот раз он на него не отвлекается, даже не проверяет. Вместо этого засовывает его в задний карман джинсов, смотрит то на меня, то на Фреда и улыбается.

И прямо сейчас мне нужна передышка.

Если до этого я думала, что парень красив, то это было просто ничто, по сравнению с тем, как сейчас от улыбки преобразилось его лицо. В глазах загорелись огоньки, и все его высокомерие просто… испарилось. Его кожа чистая и загорелая, и женщины, должно быть, гадают, каким хайлайтером он пользуется, потому она практически светится, окрашивая румянцем его щеки. Заостренные черты лица смягчились, а в уголках глаз образовались морщинки. Я понимаю, это всего лишь улыбка, но не могу решить, что мне нравится больше: полные губы, белые идеальные зубы или как один уголок рта приподнимается выше другого. Он заставляет меня хотеть улыбнуться в ответ.

Он крутит перед собой подставку для бокала и продолжает мне улыбаться.

— Выходит, ты считаешь меня не оригинальным, — замечает он.

— Я никак тебя не считаю, — ухмыляюсь я в ответ. — Но приходится признать, что это так, ведь прямо сейчас я заработала деньги.

Он бегло оглядывает мои щеки.

— Эти ямочки просто потрясающие. И я могу себе вообразить куда худший повод прославиться. Никто не назовет тебя Деревянной Ногой или Бородатой Леди.

Нет, парень даже не пытается быть милым.

— Ладно, вернемся к пиву, — говорю я. — Бутылочное, разливное?

— Интересно, с чего ты взяла, что я заказал Хайнекен? Думаю, мое уязвленное самолюбие заслуживает такую малость.

Я бросаю взгляд ему за спину, где его друзья якобы играют в пул, а сейчас в основном пытаются вдарить друг другу киями по яйцам, и решаю ответить честно.

— Как правило — и под «как правило» я подразумеваю «всегда» — у любителей Хайнекена чудовищное самомнение и ноль скромности. Им срочно нужно в туалет, едва подходит официантка со счетом, и еще они скорее всего тащатся по спортивным тачкам.

Парень смеется и кивает.

— Понятно. Это научное исследование?

Его смех звучит даже мило. Он так глуповато подергивает плечами, как хохотушка.

— Строжайшее и объективное, — отвечаю я. — Сама проводила клинические испытания.

Он сдерживается, чтобы не захохотать еще сильнее.

— Тогда скажу тебе в утешение, что я на самом деле не заказывал Хайнекен, и вообще-то хотел спросить, что у тебя есть, потому что мы только что выпили по Стелле, и мне захотелось чего-то более интересного.

Не глядя, я перечисляю:

— Будвайзер, Стоун IPA, Плиний Старший, Гиннесс, Аллагаш и Грин Флэш.

— Начнем с Плиния, — говорит он, и я стараюсь скрыть, насколько это меня удивило — в профессиональном смысле. Он явно разбирается в пиве, потому что выбрал лучшее из имеющегося.

— Шесть, пожалуйста. Я Люк, кстати. Люк Саттер.

Он протягивает руку, и после некоторого колебания я принимаю ее.

— Приятно познакомиться, Люк.

У него большая ладонь, не слишком мягкая… и очень приятная. Длинные пальцы, чистые ногти, крепкое пожатие. Я убираю свою руку и практически тут же начинаю наливать ему пиво.

— А тебя зовут… — продолжает он, вопросительно произнеся последнее слово.

— С тебя тридцать долларов, — говорю я вместо ответа.

Явно забавляясь, Люк слегка улыбается, после чего достает из кошелька две двадцатки и кладет их на стойку. Берет три стакана и кивает мне, прежде чем отвернуться.

— Я вернусь за остальными, — говорит он. И уходит.

Открывается входная дверь, и входят одна за другой участницы какого-то девичника. И в течение следующих трех часов я делаю больше розовых коктейлей с сексуальными названиями, чем в состоянии сосчитать. Поэтому забрал ли оставшееся пиво Люк или кто-то еще, я даже не заметила. Что, кстати, очень даже хорошо, — напоминаю я себе. Ведь если и есть правило, которое я усвоила четко и быстро, то вот оно: не встречаться с парнями, с которыми познакомилась на работе. Никогда.

А Люк… ну, он только усиливает все возможные причины поставить это правило на первое место.


***


Едва уходит последний посетитель, я помогаю Фреду все закрыть, приезжаю в пустую квартиру и валюсь в постель.

Родители, мягко говоря, не в восторге от моей жизни в Сан-Диего и при каждой встрече осторожно напоминают об этом. Они не понимают, зачем мне соседка, если бабуля оставила мне в наследство этот лофт. И хотя здесь я провела большую часть детства, они также не понимают, почему после окончания университета я не продала его и не вернулась домой. Нет, ну что за вариант! Холодный Колорадо вместо солнечного Сан-Диего? На фиг надо. И они наверняка не одобряют ежедневный серфинг и ночную работу в баре, в то время как диплом по графическому искусству, ради которого я так вкалывала, лежит без дела и пылится.

Ладно, по поводу последнего они правы.

Но прямо сейчас я довольна своей жизнью. Лола беспокоится, что я слишком долго одна — а я действительно давно одна, но не чувствую себя несчастной. Работать барменом — это забавно, а серфинг для меня значит еще больше. Он часть меня. Я люблю наблюдать, как медленно вздымаются и закручиваются волны, превращаясь в пенистые стеклянные цилиндры. Люблю забираться внутрь волны, этого тоннеля, огромного и такого шумного, что в ушах ревет. Люблю ощущать, как солоноватый воздух наполняет мой рот и впрыскивается в легкие. Каждую секунду океан строит замки и разбивает их. Смотреть на это никогда не надоест.

И мне нравится падать в кровать, уставшей от того, что стояла на доске весь день и работала на ногах всю ночь, а не потому что сидела за столом, уставившись в монитор компьютера.

Сейчас моя жизнь невероятно хороша.


***


Но в начале своей субботней смены у Фреда я чувствую себя разбитой и взвинченной одновременно: ребра болят, а горло продрано кашлем и соленой водой.

Бывают дни, когда океан готов содействовать и катит волны прямо ко мне. Сегодня не тот день. Сначала волны были очень даже ничего, но ни одну я не смогла оседлать. Либо слишком рано вставала, либо поздно. Я уже давно сбилась со счета, сколько вообще раз падала или получала доской по заднице. До колледжа каждые каникулы проводила тут, у бабушки, и серфила на пляжах Блэк бич и Винданси, как только мне исполнилось достаточно лет, чтобы были силы самой нести доску. Но чем дольше я сегодня там оставалась, тем сильнее нарастало разочарование, а последней каплей была неожиданно огромная волна, которая закрутила меня… очень сильно.