— Ну и шик! — восклицал он. Просторные улицы произвели на него огромное впечатление. Он похвалил множество недавно разбитых парков и открытых площадей, но особенно восхитился тем, что снос невзрачных построек в окрестностях Нотр-Дам позволил открыть миру этот великолепный памятник средневековой архитектуры. Они также осмотрели отреставрированный достроенный Лувр.

Днем Уилл нанял двухместную закрытую карету и сам повез Луизу в Булонский лес, который был наводнен веселой кавалькадой повозок со светскими людьми. Здесь собирался весь цвет общества во главе с императрицей, сюда приезжали и дамы дерзкого полусвета, чьи кучера и лакеи в напудренных париках и пышных ливреях мало чем уступали выезду самой императрицы. Луиза обратила внимание, что самые элегантные женщины, будь то куртизанки или благородные дамы, стали носить платья нового оттенка голубого, получившего название «пепел Севастополя», готовясь таким образом к встрече с возвращавшейся из Крыма армией-победительницей. У себя в примерочной Луиза подгоняла десятки ярдов всевозможных материй этого оттенка и не уставала поражаться способности Уорта делать так, чтобы на каждой женщине такое платье смотрелось как уникальное.

В тот вечер Луиза и Уилл рано поужинали в тихом месте. Со вчерашнего вечера у Уилла настроение сильно изменилось. Вчера вечером они все втроем жизнерадостно обменивались новостями и со смехом вспоминали прежние времена. Но в это воскресенье они с самого утра делились друг с другом подробностями своей личной жизни. Луиза рассказала ему, как впервые встретила Пьера, он — о том, как преданно дожидалась его Эллен те два года, что он провел в Париже. Ему так же не терпелось узнать о ее успехах в мире моды, как и ей — о его достижениях в Лондоне, хотя к тому моменту, когда им принесли заказанное фирменное блюдо, она стала понимать, что говорит в основном она, а ей еще очень о многом хотелось расспросить Уилла.

— Расскажи мне поподробнее, как ты начинал, когда вернулся в Англию, после того как мы ушли от мадам Камиллы, — попросила она, пока официант поливал куски розовой лососины нежным зеленым соусом. Когда официанты ушли, Уилл ответил на ее вопрос:

— Прежде всего я открыл небольшую фабрику в одном полуразвалившемся здании лондонского Ист-Энда, где установил запатентованные мною швейные машинки и — признаюсь — посадил за работу дешевую рабочую силу, потому что это была единственная возможность как-то начать. Одежду шили все-таки довольно модную и хорошего покроя. Кроил поначалу сам, иногда приходилось работать по двадцать часов в сутки. К сожалению, дела шли неважно, у меня на складе скопились целые штабеля одежды, и я чуть было не обанкротился. Но тут мне в голову пришла одна мысль: отобрать четырех самых хорошеньких швей и нарядить их в лучшее из того, что у меня есть. А потом я всюду ходил вместе с ними и просил их пройтись перед потенциальными покупателями.

Уилл не стал рассказывать во всех подробностях, сколько хлопот ему принесли эти девушки, но его творческий подход к демонстрации своей продукции с их помощью принес ему много заказов, что позволило нанять дополнительных рабочих и запустить фабрику на круглосуточную работу, а в конце года он уже смог перебраться в более просторное помещение. С тех пор дела пошли в гору, и сейчас его товар пользуется большим спросом на рынке. Жалобы молодых женщин на тяжелые необъемные кринолины и в то же время ревностное желание до конца дней своих следовать именно этой моде, натолкнули его на мысль создать устройство, которое позволило бы им с большей легкостью манипулировать своими юбками.

— Первая партия обручей будет доставлена в «Мезон Гажелен» к концу этой недели, — твердо пообещал он.

— Мне просто не терпится их увидеть, — выдохнула Луиза, восхищенная его успехами.

Он поднес бокал к губам и задумчиво глянул на нее.

— Ты говорила, что тоже шьешь одежду. По эскизам Уорта?

— Нет, я теперь и сама их придумываю. Он, конечно, должен одобрить эскиз, но пока еще ни один из них не отверг, разве что предложил кое-какие незначительные изменения. Я всегда к нему прислушиваюсь. Он меня столькому научил. Он — гений. Будь он скульптором, то стал бы вторым Микеланджело. А если бы он стал художником, Лувр заполонили бы его шедевры.

Уилл поставил бокал.

— Хм. Щедрая похвала.

Уловив скептическую нотку в его голосе, Луиза решила его убедить:

— Почему ткань не может быть таким же материалом для художника, как мрамор или краски? Уорт может из куска ткани сделать все, что угодно. Ткань оживает под его пальцами. Многие его платья — бесспорно произведения искусства.

Но Уилла больше интересовали не столько таланты Уорта, сколько ее собственные.

— Твоя одежда кажется мне достаточно изысканной. Я заметил, как тебя сегодня осматривали женщины. Мужчины тоже, но по другой причине. Если бы ты не собралась замуж, я предложил бы тебе поехать в Англию работать у меня. Ты придала бы моей одежде парижский шарм.

Луиза посмотрела на него.

— А разве ты не хотел предложить мне то же самое, уезжая тогда из Парижа?

Уилл пристально взглянул на нее.

— Вообще-то хотел. Мне показалось, что мы бы здорово сработались. К сожалению, тогда я не мог предложить тебе ничего конкретного. Теперь могу.

— Значит, Катрин была права. Она тогда спросила меня, согласилась ли бы я уехать с тобой.

— А ты согласилась бы?

Луиза медленно покачала головой:

— Я не смогла бы бросить Париж. Я чувствую, что моя судьба связана с этим городом. И всегда считала, что только здесь смогу быть по-настоящему счастлива.

Он кивнул:

— Понимаю, но если обстоятельства изменятся, или ты вдруг передумаешь, знай, что в Англии для тебя всегда найдется место.

Луиза сама удивилась тому, как дрогнул ее голос:

— Я тронута, Уилл.

Она проводила его на вокзал. Он взял ее ладони в свои, улыбнулся, глядя ей в глаза:

— Надеюсь, мы снова скоро встретимся, Луиза. Я был очень счастлив повидать тебя.

— Я тоже, Уилл.

— Можно мне поцеловать на прощание будущую чужую невесту?

У нее вспыхнули глаза.

— Каждый может поцеловать невесту.

Он поцеловал ее так же, как тогда ночью в мастерской, безудержная страсть его поцелуя перелилась через его жилы в ее кровь. Кондуктор дал свисток, послышался стук последних незапертых вагонных дверей. Отпустив ее, Уилл вскочил на высокие ступеньки поезда, и носильщик с грохотом закрыл за ним дверь. Окно было открыто, Луиза видела, с каким серьезным лицом он махал ей рукой, пока поезд увозил его все дальше и дальше.

В задумчивости она вышла из вокзала и пересекла Гаврскую площадь. Глупо думать о том, что могло бы быть, но она продолжала размышлять о том, что было бы с ней сейчас и как бы вообще все обернулось, если бы очень давно зловредной женщине не пришло в голову ворваться тогда в мастерскую.


Меньше чем через неделю в «Мезон Гажелен» была доставлена в срок первая партия обручей от Расселла. Среди них был один комплект с ярлыком, на котором значилось, что это — в подарок Луизе. Уорт был недоволен, что один из столь желанных каркасов для кринолинов пришлось уступить, но через два дня прибыла вторая партия, а за ней — еще и еще. Он вместе с подчиненными работал не покладая рук и совершенно потерял счет времени, создавая самые пышные и легчайшие платья под кринолин, какие когда-либо носили. Мари надела их первой, умело маскируя расплывшуюся талию бахромой жакетов. Она сказала, что изобретателю следует вручить медаль за то, что он избавил женщин от тяжелейших кринолинов, тем более что в ее положении это было более чем приятно. Луиза же в свободное время шила себе новое платье, надеясь закончить его к приезду Пьера.

Через две недели после перемирия в Крыму у императрицы начались тяжелые роды. Стефани при этом не присутствовала, она вместе с остальными представителями свиты принимала государственных министров и членов семьи, которые должны были войти в спальню в момент рождения ребенка. До Стефани постоянно доносились мучительные крики Евгении. Непереносимая пытка продолжалась и весь следующий день. Все придворные ходили с напряженными озабоченными лицами. Император, мертвенно-бледный, метался, как тигр в клетке, и не мог ни есть, ни спать. Крики Евгении становились все громче.

В начале утра третьего дня это стало вопросом жизни и смерти. Акушерки взялись за работу. Евгения родила крупного здорового мальчика. По всему городу зазвонили колокола, а пушки палили так, что в окнах дрожали стекла.

Когда врачи сказали Евгении, что ей больше нельзя рожать, она испытала огромное облегчение. Это было концом ее супружеских обязанностей.

13

Мари Уорт снова родила мальчика. Счастливые родители окрестили его Жаном Филиппом. Уорт заказал благодарственный молебен, сделал пожертвование в одну из протестантских городских церквей и такую же сумму внес в католический храм. Уорт при любой возможности предавался духовным размышлениям, независимо от того, был ли это кафедральный собор, церковь или часовня, если двери были открыты, он мог посидеть там в тишине и одиночестве, не боясь, что ему помешают песнопения и молитвы. Он прекрасно осознавал свои недостатки и излишнюю самоуверенность, но мирился с ними, полагая, что никто не совершенен. Просто старался быть как можно лучше. Он никогда не сквернословил и не богохульствовал, и, до сих пор преследуемый детскими воспоминаниями о неумеренности своего отца, еще ни разу не выкурил ни одной сигары и не злоупотреблял спиртным. Любовь к Мари переполняла его сердце, тело и душу. Чарльз был счастливым и верным супругом.

Мать Уорта приехала во Францию, желая увидеть своего второго внука. Жизнь миссис Уорт сильно изменилась к лучшему. Сын выделил ей содержание и часто оказывал дополнительную помощь, и она смогла развязаться со своими нелюбезными родственниками. Когда-то она еще лелеяла надежду, что однажды сын вернется в Англию, но теперь, приехав во Францию, окончательно убедилась, что этого никогда не произойдет. Она поняла, что теперь Франция стала его родиной. Франция дала ему все: любимую жену, возможность совершенствоваться в выбранной профессии, а совсем недавно — его сыновей-французов.