— Нет. Пока нет. Но, возможно, уеду очень скоро. — Он бросил на стул треуголку, которую держал, по военной моде, под мышкой. — Хотя я не поэтому пришел. Мне просто захотелось тебя увидеть. Если бы ты спала, я бы весь дом разбудил. Я понял, что не проживу ни дня, ни часа, если не скажу тебе то, что должен был сказать уже давно.

Она попятилась от него, ступая босыми ногами по грубым доскам, и воск закапал со свечи. Он забрал у нее подсвечник, поставил на стол, и свет выхватил обоих из темноты. Пьер снял мундир и отшвырнул в сторону. Ей казалось, что она потонет в его глазах, выражавших ликование и восторг, когда он крепко прижал ее к себе, осторожно убрав с лица длинные черные пряди волос.

Его разговоры о войне неизменно вселяли в нее ужас, как только она представляла, с какой опасностью ему придется столкнуться, и она прильнула к нему, чтобы физически ощутить, что он здесь. Пьер рассеял ее кошмары, его теплые, живые, надежные руки уверили ее в том, что у них еще есть время, его пока не отзывают в далекую чужую страну на войну. Она нашла его губы и поцеловала со страстностью, какой в себе и не подозревала, и, казалось, поцелуй длился вечно — так горячо он на него ответил. Потом он наклонился и потянулся за ключом. Слишком поздно она поняла, как далеко зашла по дороге соблазна.

— Нет! — Она попыталась перехватить его руку, но он только прижал ее к себе еще крепче, и она почувствовала, как напряглись его мускулы, когда он повернул ключ в замке. Задыхаясь, она снова попыталась удержать его, когда он закрывал засов в верхней части двери.

— Я люблю тебя, — прошептал он, не отрываясь от ее губ, и их дыхание слилось воедино. Им овладел восторженный экстаз, и уже ничто не могло его остановить. Целуя, он подхватил Луизу в развевающейся ночной сорочке на руки и понес на постель. Он ласкал ее прекрасное тело под измятыми складками ткани, и его чувственные прикосновения вызвали в ней дрожь сладострастия. Луиза пыталась его остановить, но ее губы тут же настигал его жадный поцелуй. Пьер рывком развязал ленты у нее на груди и сдернул тонкую ткань, и она предстала во всей своей белоснежной наготе, длинные пряди волос упали ей на лицо, когда она инстинктивно стала отбиваться. Но ее сопротивление длилось недолго. Она не могла перебороть свою любовь, свою неприкрытую страсть и неумолимую нежность его ласк. Ее обуял неожиданный восторг и жажда покориться.

И только когда он разделся и лег подле нее, она поняла наконец что это значит — когда два человека созданы друг для друга. Казалось, он открывал в ней все новые и новые сокровища, которыми они оба восторженно наслаждались. Он был прекрасен. Прекрасен был его жаркий рот, прекрасны мускулы на спине, переливающиеся под ее ласкающими пальцами, прекрасно все его мощное сильное тело. Когда же он довел ее до высшей точки блаженства, исчезло время, пространство, свет и тьма. Только, его руки, которые крепко держали ее, не давая умереть от экстаза. Только Пьер.

— Мы всегда будем вместе, — обещал он, целуя ее. — Ничто в мире не встанет между нами, и ты не успеешь глазом моргнуть, как мы объявим всему свету, что ты — моя и всегда будешь только моей, до нашего последнего вздоха.

Да, конечно, Пьер с самого начала, с самой их первой встречи знал, что она — его единственная, и необъятная будущность виделась ему только рядом с ней, ее образ стал неотъемлемой частью его жизни. Сила его любви пробудила в нем стремление оберегать и защищать ее с самоотдачей, какой он никогда в себе прежде не ощущал. Он открылся ей и в этом, и во многом другом.

Ей с трудом удалось уговорить его уйти до прихода Катрин. На пороге он задержался и прижал ее к себе.

— Пройдет еще несколько дней, прежде чем мы снова увидимся, — сказал он, вздохнув. Еще никогда служба не казалась такой рутинной, он с отвращением думал о том, сколько времени потратит во дворце, вместо того, чтобы быть с ней. — Ну скажи, что я могу остаться еще хоть ненадолго.

— Ты должен идти, — нежно ответила она.

Но он все же задержался еще на несколько минут, прежде чем окончательно распрощаться.

Пьер был сильно удивлен, когда на следующий день в офицерской столовой ему со всеми церемониями вручили за тот вечер приз победителя, после чего он должен был угостить всех шампанским и коньяком. Он позабыл об этом, взяв другой, неизмеримо более ценный приз.

11

У себя в спальне Мари в совершенном смятении рассматривала свое отражение в наклонном псише.[1] Они с Уортом должны были ехать на Алльский бал, который должен состояться в честь императрицы и ее двора — одно из бессчетных празднеств, организованных Тюильри, — и он придумал для нее невиданное платье. Оно сшито из розового тюля на широченном кринолине, отделанное пурпурными лентами. И оно ей ненавистно. Вся ее скромная застенчивая натура восставала против него. Это платье походило на те, которые она страшилась надевать больше всего, зная, что все будут охать, глазеть и без конца перешептываться. Для Мари не имело ни малейшего значения, что добрая половина женщин обзавидуется, рассматривая ее наряд, в то время как другая половина будет хихикать у нее за спиной. Ну почему он вечно заставляет ее надевать что-то абсолютно новое и ни на что не похожее, куда бы они ни отправились? В магазине ей приходилось демонстрировать наряды, которые понравились и подошли бы другим женщинам, но не ей — в них она чувствовала себя марионеткой. И иногда она со страхом думала, что однажды на каком-нибудь грандиозном празднике, под пристальным взглядом тысяч оценивающих и презрительных взглядов, ей станет дурно, и она замертво упадет на пол.

Заслышав шаги Чарльза на лестнице, она внутренне напряглась. Мари хотела попросить его позволения надеть что-нибудь более традиционное из своего гардероба. Ведь прежде, когда она надевала свои платья впервые, их никак нельзя было назвать традиционными, но они хотя бы не были столь экстравагантными, как это. Дверь распахнулась, и Чарльз встал на пороге, очень красивый в своем вечернем костюме, в сверкающей белой манишке и с маленьким плоским букетиком в руках, с которого спускались ленты.

— Последний штрих, любовь моя!

— Чарльз… — запротестовала она и вскинула руки, чтобы помешать ему приколоть к платью этот букет из шелковых и бархатных анютиных глазок.

Но он даже не стал ее слушать, да букет и предназначался отнюдь не для платья. К ее ужасу, Уорт приколол его за потайной гребешок к ее локонам так, что завитые ленты спустились на одно плечо. У Мари на глазах выступили слезы, и она мгновенно закричала:

— Я не поеду на бал с этим кустом в волосах!

В гневном отчаянии он раскинул руки: ну почему она не понимает, как она очаровательна! Он уже давно перестал считать, сколько раз они ссорились по этому поводу, но каждый раз его мучительно ранило, что именно Мари, а не кто-то другой, питает такую неприязнь к его творениям. Досада вызывала чувство гнева, и его чувствительность к критике с каждым разом усиливалась все больше.

— Это совсем не похоже на куст! Всего лишь маленький букетик превосходно выполненных анютиных глазок, над которыми продавец искусственных цветов трудился не один час.

— Анютиных глазок! — Мари топнула ногой, и по лицу у нее заструились слезы. — Меня пригласили, чтобы я танцевала, а не плуг таскала или доила корову. В Париже никто никогда не надевает себе на голову пучки анютиных глазок, чтобы танцевать на балу. Почему бы еще не заказать колье из маргариток и не скрепить их соломинками?

— Не делай из себя посмешище, у тебя уже глаза покраснели.

— Посмешище! — взвизгнула она. — Я стала посмешищем благодаря тебе. В платье, скромном как монашеская ряса, и с Булонским лесом на голове. — Она вдруг закрыла лицо руками и отчаянно зарыдала. — Ну неужели ты не понимаешь, что меня там все засмеют?

Его гнев поутих. Чарльз заключил жену в объятия, положив ее голову себе на плечо, стал гладить волосы и целовать лоб. И нежно уговаривать:

— Я выбрал анютины глазки как раз потому, что их еще никто никогда не носил. Своей непритязательностью они прекрасно гармонируют с твоим платьем. Ты будешь выделяться среди всех остальных женщин в роскошных туалетах как доказательство того, что женщина может прекрасно смотреться в платье, необыкновенная элегантность которого достигнута исключительно за счет линии кроя. Если бы я остановился на розах или жасмине, мне не удалось бы сделать нужный акцент.

Он все равно победил, как всегда. Мари позволила уговорить себя надеть не только ненавистное платье, но и букет со всеми этими ленточками. Вытерла слезы и позволила себя поцеловать, успокоить и убедить, что она — самая лучшая жена на свете. Но все-таки, когда она взяла его под руку и они вышли из дома, ей подумалось, что теперь она точно знает, что должна была испытывать Мария Антуанетта, когда ее везли в повозке на гильотину.

Все случилось так, как и предсказывал Уорт. Платье притягивало к себе восхищенные взоры. Мари, как всегда, улыбалась и делала вид, что ей нет никакого дела до их оценивающих взглядов, и никто даже не заподозрил, как ей все это мучительно. Ее немного утешили слова Уорта, шепнувшего ей, что не пройдет и недели, как их ателье завалят заказами на точно такие же платья и на анютины глазки. Но ни на ком они не будут смотреться так прелестно, как на Мари. Он смотрел на нее с таким обожанием, что Мари растаяла. Неудивительно, подумала она в который раз, что женщины завидуют ей, и дело здесь не только в одежде.

Муниципальный бальный зал не уступал в роскоши Тюильри: стены были затянуты темно-синими бархатными драпировками, украшенными цветочными гирляндами, перевитыми фестонами с шелковой бахромой и кистями, светили люстры, и все многочисленные гости множились в зеркалах. С Уортами со всех сторон здоровались. Они со многими были знакомы в Париже, и приглашения к ним сыпались со всех сторон, однако, как правило, Уорты их вежливо отклоняли. Чарльз неизменно отвечал, что слишком занят. Он не хотел тратить свое время на дела и людей, которые ему мало интересны или совсем не интересны. Однако в небольшом кругу друзей он был всегда душой компании, веселым и общительным собеседником. Неудивительно, что Луиза в новом платье с золотыми блестками с радостью присоединилась этим вечером к кругу Уортов вместе со своим спутником, Пьером де Ганом, которого Мари нашла воспитанным и любезным, в отличие от его деспотичной матери.