К счастью, парень оказался хоть и пьяный, но понятливый. Или, может, тоже не хотел скандала.

– Ну чё ты сразу? – примирительно произнес он. – Пошли, Колян, это его девчонка.

И они отошли к точно такому же длинному столу у противоположной стены.

– Как ты его!.. – восхищенно сказала Ира.

– Что – как? – не понял Митя.

– Ну… Толкнул так… Он сразу испугался!

Когда Митя ткнул ладонью пьяного парня, то об Ирином восхищении не думал, просто сделал то, что считал наиболее действенным. Это не стоило ему ни малейшего усилия, и он не ожидал, что самые обыкновенные его навыки произведут такое впечатление. Но ее восхищение было ему приятно, чего уж. И глаза у нее теперь сверкали, и смотрела она на него так…

– Кофе пролил, – сказал Митя.

Он не знал, что сказать.

– А я уже расхотела! – весело ответила Ира. – В смысле, кофе расхотела.

Она все-таки стала пить оставшийся кофе и есть пирожное, и Митя тоже. Он не чувствовал ни вкуса всего этого, ни запаха – только запах ее духов, тот же самый, который так поразил его на линейке.

– Надо было ко мне пойти лучше, – неожиданно сказала Ира.

– Куда к тебе? – не понял он.

– Домой. Родители в Никель за вещами уехали. На Кольский. Отец там служил, он военный, – объяснила она. – В отставку вышел и квартиру тут у вас получил. А вещи не все сразу перевезли, они с матерью за оставшимися вчера и уехали.

– А-а!.. – протянул Митя, опять не зная, что сказать.

– Пошли сейчас, – предложила Ира. – Кофе у меня и дома есть, даже лучше, чем этот. У нас в гарнизоне норвежский кофе можно было достать. Там же совсем рядом Норвегия, – объяснила она.

«Какая разница, что там в гарнизоне! – чуть не завопил он. – И в Норвегии тоже!»

Главное, она хочет быть с ним здесь и сейчас, все остальное не имеет значения.

Глава 11

Дом, в котором получил квартиру Ирин отец, стоял на самой окраине Меченосца, на пустыре. Его только что построили для работников железобетонного комбината. И для отставных военных, оказывается. Дом почти не был еще заселен, лишь несколько окон светилось в осенней темноте, когда они шли через пустырь по сухой и твердой тропинке.

Митя подал Ире руку, помогая перебраться через глиняный надолб, и не знал, что делать потом: держать ее за руку или отпустить. Отпустить так и не смог, но, держа, все время думал, что через его руку она почувствует, как напряжен он весь, каждой своей молекулой. Он боялся, что она это почувствует. Это было бы слишком стыдно.

Квартира была совсем пустая, прямо гулкая от пустоты.

– Мебель не перевезли еще, на полу спим, – сообщила Ира, когда они вошли из прихожей в комнату. – Родители тут, а я вон там. Зато у меня теперь комната своя!

В ее комнате стоял чемодан и лежал на полу матрас с постелью. Митя увидел все это в тусклом свете единственной лампочки под потолком.

– Люстры тоже в контейнере едут, – сказала Ира. – У нас там хорошие люстры можно было достать, чешские, с подвесками. А у вас тут нищета такая, ну вообще, даже лампочки простые в дефиците. И одежда моя не приехала еще. В школу в форме хожу, как вообще какая-то!..

Митя слышал, что она говорит, но не понимал ни слова. Он видел, чувствовал, знал: ей тоже все равно, что говорить. Она смотрела на него так, что невозможно было не понять, чего она ожидает. Это было так странно! Он думал, все будет трудно, неловко, он не знал, с чего начать… А она просто провела рукой по стене и выключила свет, не сводя при этом с него глаз. Он видел их ожидающий блеск даже в темноте, наполнившей комнату.

– Ну что ты? – шепнула Ира. – То не боялся, а то вдруг…

После таких слов невозможно было медлить ни секунды. Митя обнял ее. Горло перехватывало, в голове словно колокол бился, колотил о виски. Ее тело под блузкой полыхало так, будто у нее поднялась температура. Может, надо было ему принять предложение соседки и давным-давно уже «попользоваться», как та говорила? И было бы проще сейчас. Так он подумал, лихорадочно и тревожно.

Но он не хотел, чтобы было проще! Ирина свежесть, ярко-голубые глаза, головокружительный запах ее духов – все это будоражило его новизною, и хотя сознание его мешалось и металось, он все-таки понимал, что совсем не был бы рад, если бы то, что происходило между ними сейчас, оказалось для него знакомым, привычным.

Митя наклонился и поцеловал Иру. Ее губы приоткрылись от его поцелуя сразу, даже как-то поспешно. Это задело его, но почему, он не понял. Просто не успел понять: Ира сделала шаг назад, едва заметный шажок, он подался за ней, они почти споткнулись о матрас…

Он удивился тому, как легко раздел ее. Только с застежкой лифчика запутался, и она отвела его руки, сказав каким-то новым, хрипловатым голосом:

– Это давай я.

А вся остальная ее одежда подчинилась его рукам легко, и сама Ира тоже. Она как будто была частью того, что было на ней надето.

Все это взволновало Митю так, что, когда она легла на матрас и раскинула ноги, он задрожал, застонал и еле успел упасть на нее, соединиться с нею, слиться, всю ее почувствовать так, как не чувствовал в своей жизни никого и ничего, – не телом только, а всем своим существом.

Он вздрагивал, бился, вскрикивал, а она закрывала ему рот ладонью и что-то говорила; он не мог разобрать, что именно.

Когда он замер и затих, Ира сказала:

– Ну что ты так кричишь? Дом панельный, соседи услышат. – В ее голосе послышалось недовольство, но тут же исчезло, и она спросила с каким-то веселым сочувствием: – А ты первый раз, да? Ну и как тебе?

Мите показалось, что на него вылили ведро холодной воды. Он даже воздух хватал ртом некоторое время, поэтому ответил не сразу.

– Хорошо, – произнес он наконец.

– В следующий раз лучше будет, – уверенно сказала Ира.

«Какой еще следующий раз?! – чуть не заорал он. – Не будет больше ничего!»

От стыда он готов был провалиться, с головой накрыться одеялом, поверх которого они с Ирой лежали, сгореть, утонуть, исчезнуть! То, что произошло минуту назад, произошло с ним впервые, да, но знал он об этом все, а потому прекрасно понимал, как был жалок и какой беспощадной насмешки заслуживает. И разве он сможет даже просто встретиться с ней после этого наедине? Нет, конечно!

– Первый раз все быстро кончают, – сказала Ира. – Но и я почти что успела, ты не бойся.

Любопытство сменилось в ее голосе великодушием. Но тут же она завертелась под ним и потребовала:

– Ну все, вставай.

Митя вскочил, как пружиной подброшенный. Ира не поняла, с чем связана его поспешность.

– Тебе домой пора? – спросила она. – Да, уже поздно вообще-то. Ну, для родителей придумаешь что-нибудь.

У него не было необходимости что бы то ни было придумывать для родителей. Они вряд ли заметили бы, если бы он вообще не пришел ночевать. Но пусть думает, что он спешит домой.

Ира сидела на постели и смотрела, как он одевается. Ее взгляд прожигал, как лазер. Митя мечтал о той минуте, когда наконец захлопнет за собой дверь. Но одновременно мечтал о том, чтобы снова раздеться и опуститься с ней рядом на пол, на смятую постель, а потом…

Ира встала с матраса, завернулась в одеяло – это вышло у нее более соблазнительно, чем если бы она разделась, – и проводила Митю в прихожую. Он старался не встречаться с ней взглядом. Стыд и желание оказались адской смесью. Его била дрожь, и он даже не поцеловал Иру – боялся, что она догадается, в каком он состоянии и, главное, почему.

– Ну, пока. – В ее голосе послышалось разочарование. Но тут же она спросила уже самым обыкновенным тоном: – А завтра что, по немецкому проверочная?

– Не знаю, – с трудом выдавил Митя.

– Салынский же Ритке говорил, ты не слышал, что ли? Завтра проверочная. Ну, может, только в вашем классе, а у меня завтра и не будет.

«О чем она говорит? – подумал Митя. – Какая проверочная, какой Салынский, какое завтра?»

Ему в самом деле казалось, что завтрашний день не наступит вовсе. Он задыхался. Он сбежал по лестнице не оглядываясь.

Пока он был у Иры, пошел дождь. В ночной тьме был слышен шум каждой капли.

«Почему я не остался до утра? – вдруг подумал Митя. – У нее никого, мне никуда… С ума я сошел, что ли?!»

Почему эта простая мысль только теперь пришла ему в голову? Она была так очевидна, эта мысль, и так понятно было – Ира ожидала, чтобы он остался… Что ж она подумала о нем после его трусливого бегства?!

Митя представил, как злится она на него сейчас. Или расстраивается, или даже плачет? Или, наоборот, смеется над ним, над его постыдным провалом?.. Да, это вероятнее всего.

Капли дождя стекали по лбу, по щекам. Он закинул голову. Теперь дождь бил прямо по лицу, и хорошо, пусть побьет, может, стыд хоть немного остынет и легче станет.

Но стыд не остыл и легче не стало – вместо этого из глаз потекли, смешиваясь с дождевыми каплями, слезы. Никогда он не плакал. Никогда, сколько себя помнил. Понял, что в этом нет смысла, еще когда был совсем малой, и тем более не появился смысл в слезах, когда он вырос. До того, что происходит у тебя внутри – как это назвать, в душе? А черт его знает! – никому нет дела. Может, это неправильно, но это так, а значит, нечего и реветь понапрасну. Да, почти такими словами он объяснил себе это лет, наверное, в пять.

Пустырь от дождя сделался сплошным вязким и скользким месивом, глина облепила туфли, идти стало тяжело. Митя присел на корточки прямо посреди тропинки, замер. Что с ним происходит, почему? Ну, нехорошо, неловко вышло с женщиной – Ира, конечно, женщина, это даже физиологически было понятно, и даже если бы она не сказала: «Первый раз все быстро кончают», – Митя все равно понял бы, что он у нее не первый и, наверное, не второй, а даже если второй, то это неважно, второй, третий или какой, дело вообще не в этом. Ну, вышло все по-дурацки, в одну секунду, и что? Стоит из-за этого убиваться? Нет. А из-за чего – стоит?..