Анна Берсенева - Лучшие годы Риты

Рита поняла, что специально цепляется сознанием за мелкие и посторонние детали, чтобы отвлечься от главного: приехала в Меченосец без толку, настроение самое что ни на есть унылое, и вдобавок еще возвращаться в Москву придется в темноте. И все это по собственной глупости.

– Рита, – сказал Гриневицкий, – ты уверена…

– В чем? – подождав окончания фразы и не дождавшись его, спросила она.

Может, он хочет ей объяснить, что рожать от него – не самое правильное ее решение?

– Что можешь ехать одна и в темноте, – закончил он.

– Я делаю только то, в чем уверена, – ответила она. – И всегда так было, если ты помнишь.

– Я помню.

– Пока, Митя, – сказала Рита. – Я тебе за ребенка благодарна.

Мелькнула в свете фар его сутулая фигура, нелепая из-за кроличьей шапки с опущенными ушами, и исчезла в зимних сумерках.

От мамы Рита вышла в раздражении, потом отвлеклась на разговор с Гриневицким и из-за всего этого забыла купить себе в дорогу воды. Пришлось свернуть на заправку.

В январских сумерках над дверью магазина безостановочно мигали лампочки, и от этого возникала тревога, хотя вообще-то должно было, наверное, возникнуть счастье или хотя бы воспоминание о нем, лампочки-то остались после новогодних праздников.

Ни счастья, ни чего-либо ему подобного не ощущала, похоже, не только Рита, но и продавщица. Она взяла у Риты деньги за воду с таким равнодушным видом, какого счастливый человек иметь не может. И стоящий рядом с прилавком мужчина, с которым эта не старая еще женщина разговаривала, смотрел на свою собеседницу с тем же равнодушием, с тем же безразличием к людям, к событиям и, наверное, к себе самому.

«Да что же это со мной? – подумала Рита. – Почему я замечаю только мрачное? Ну да, есть трудности. Но в целом же все у меня неплохо. Через два месяца ребенок родится. Он – тьфу-тьфу! – вроде бы здоров. Бизнес работает. Ни шатко ни валко, да, но по-другому сейчас в любом случае невозможно, так что и бизнес, можно считать, в порядке. Даже няня уже найдена! От чего ж уныние такое?»

Она вернулась в машину, выпила воды, тронулась с места. В сумерках, почти в темноте уже, окрестности казались безлюдными, как лунный пейзаж.

Через полчаса Рита поняла, что ее тревожное уныние все более определенно становится просто тревогой, и причины этой тревоги не метафизические, а самые что ни на есть конкретные: живот у нее начинает схватывать, и это не обычный мышечный тонус, а что-то совсем другое, незнакомое, неприятное, все более и более сильное, болезненное…

«Этого не должно быть! – холодея от страха, подумала она. – Это… рано еще!»

Но это было, и это были самые настоящие схватки. Рита и сама не понимала, как догадалась об этом, но сомнений в правильности догадки у нее не было.

Она съехала на обочину, остановилась, включила аварийный сигнал. И только после этого подумала: а зачем? Что она пережидает здесь, между Владимиром и Киржачом, на темном шоссе, по которому проносятся мимо нее редкие автомобили?

«Поскорее ехать надо! – У нее в голове словно тревожная лампочка запульсировала. – Я же сейчас прямо в машине рожать начну!»

Эта мысль так ужаснула Риту, что руки и ноги у нее задрожали, ослабели и совершенно перестали слушаться. Вдобавок она почувствовала, что ее воля, вместо того чтобы привычно держать прочным каркасом, бьется у нее внутри беспорядочно, панически, как залетевшая в комнату птица.

Она расстегнула брюки, широкие, специально предназначенные для беременных. Легче от этого не стало.

Рита скрутила крышку с бутылки, вылила оставшуюся воду в сложенную лодочкой ладонь и плеснула себе в лицо. Это помогло унять панику. И схватки она перестала чувствовать – показалось, может? Она приободрилась, выключила аварийку и тронулась с места. Зачем паниковать? Понятно же, что надо делать: на всей скорости мчаться в Москву, на Севастопольском проспекте есть отличная клиника, то есть все говорят, что отличная, придется довериться общему мнению, выбирать уже не приходится…

Именно так, на полной скорости, Рита проехала километров двадцать. Потом схватки возобновились, и ей снова пришлось остановиться. Ехать, когда в глазах темно от боли, она не могла. Но сидеть в неподвижной машине было плохо в другом отношении: ужас полного одиночества, ужас беспомощности был так силен, так резок, что немногим отличался от физической боли.

Второй приступ схваток оказался сильнее и длительнее.

«Надо трезво смотреть на происходящее. До Москвы могу и не доехать, – поняла Рита. – Значит, до ближайшего поста, а там посмотрим».

Дорога от Меченосца до Москвы знакома во всех подробностях. Ближайший пост километрах в пяти. Возможно, она успеет доехать до него раньше, чем схватки начнутся снова.

– И совсем не обязательно, что я там рожать начну. – Эти слова Рита уже не подумала, а произнесла вслух. – Просто остановлюсь. Попрошу «Скорую» вызвать. А она до Москвы довезет. Хоть до какого-нибудь роддома!

Последнюю фразу она выкрикнула со слезами. Схватки начались снова, перед глазами замелькали блестящие пятна, ноги свело, руки тоже, и если бы машина не была с автоматической коробкой, Рита не проехала бы и тех километров, которые оставались до поста.

Возле него она остановилась так, что ее невозможно было не заметить – из-за резкого торможения ее машину развернуло на сто восемьдесят градусов, и она чуть не врезалась в бетонный блок.

Из стеклянной будки выскочил парнишка в бронежилете, бросился к Ритиной машине.

– Ты что?! – кричал он на бегу.

Рита слышала его крик, потому что распахнула дверь. Через дверь же она увидела, что он держит наготове автомат. Вероятно, ее лихой маневр был похож на террористическую атаку.

– Я рожу сейчас! – закричала она в ответ. – Помогите, пожалуйста!

Для убедительности она развернулась на сиденье так, чтобы стал виден ее большой – врачи говорили, что для семи месяцев даже слишком большой – живот.

Она не ошиблась: парнишка заметил его, как только подбежал к машине.

– Ого! – сказал он. – Вам плохо, что ли?

– Ну да, – кивнула Рита. – У меня схватки начались. Прямо в дороге.

– Кто ж в таком состоянии выезжает? – хмык-нул он.

– Ну а если надо? – морщась от боли, пожала плечами Рита.

– Надо!.. А мужик куда смотрел? Я свою даже в магазин одну не отпускал. Давайте, девушка, выходите.

Он протянул руку. Рита схватилась за нее, но тут же вскрикнула и жалобно пробормотала:

– Я не могу. Честно, не могу! Я бы вышла, если б могла.

– Не в машине же рожать! – Он обернулся, крикнул: – Коль, вызывай «Скорую», тут женщина рожает! – Потом повернулся обратно к Рите и сказал: – Минут пять подождите хоть. Мы вас сейчас в помещение перенесем.

Рита кивнула и одновременно вскрикнула: схватка не то что повторилась, а стала такой сильной, что напоминала уже и не схватку даже, а что-то совсем другое – пугающее своей окончательностью.

Парнишка побежал обратно к стеклянной будке, а Рита до отказа откинула назад спинку сиденья. Может, боль пройдет, если она приляжет? Но боль не только не прошла – опустилась в самый низ живота и тут же увеличилась в размерах так, что объяла ее всю, от макушки до пяток.

– Но это же не может… Час всего, как схватки… Не так же сразу рожают!

Изо рта у нее вырывались не слова, а отрывистые вскрики.

– Вот всё-то вы знаете! – сквозь пелену боли услышала она. – Такие прям самостоятельные, прям это!..

Это уже другой полицейский говорил, постарше, за ним парнишка и бегал. Он не говорил, а хрипло гудел и весь был как с карикатуры: пузатый, с обветренным лицом, с тугими щеками и почти из-за них не видными маленькими глазками.

– Давай, девушка, – хрипло прогудел он. – Ложись, понесем тебя. Родишь, так хоть ребенок на одеяло вывалится.

Рита увидела, что первый испуганный парнишка, и этот толстощекий, и еще двое в форме держат за углы одеяло. Такой способ транспортировки не выглядел надежным, но выбирать не приходилось. Рите казалось, что стоит ей встать на ноги, как ребенок в самом деле вывалится из нее. Да и не могла она встать на ноги, и непонятно, почему.

Охая и хватаясь за живот, она сползла с сиденья на одеяло, и полицейские потащили ее к стеклянной будке.

– Куда вперед ногами заносишь! – гаркнул толстощекий, когда входили в дверь. – Живая пока что.

Ее положили на диван, она сняла куртку, стянула брюки и накрылась одеялом.

– Спасибо… – пробормотала Рита. И спросила: – «Скорую» вызвали?

– Вызвали, вызвали, – ответил толстощекий.

При свете стало видно, что лицо у него не только обветренное, но и красное. Даже сизое.

– А дождешься? – спросил он. – Схватки когда начались-то?

– Недавно, – проговорила было Рита…

И тут же поняла, что не дождется никакой «Скорой», что роды начались, что принимать их некому, и, может, она от этого умрет, а ребенок ее умрет точно, потому что не может недоношенный младенец выжить, появившись на свет в этой сырой стеклянной будке, среди этих ничего не понимающих людей, и… Больше ничего она думать уже не могла, и крик не могла сдержать, и вцепилась в руку краснолицего человека так, что, наверное, он и сам должен был бы закричать.

Но он не закричал, а приказал кому-то:

– Обогреватель посильней включи. И чайник. И аптечку давай. Руки водкой мне облей, там бутылка в ящике. И себе тоже.

Кто и как выполнял эти распоряжения, Рита не видела. И даже не из-за боли не видела, а из-за чувства, которого она совсем не ожидала. Оно было не только неожиданно, но и необъяснимо, это чувство, и все-таки оно охватило ее – именно теперь, в одинокой стеклянной будке, затерянной на безлюдных пространствах, окруженной тьмой и холодом.

Она не знала, как его назвать. Она просто поняла вдруг, что ужас одиночества, ужас полной своей беспомощности, тот ужас, который она испытала, сидя в съехавшей на обочину машине, – он закончился. Не было в облике людей, которые ее теперь окружали, ничего такого, что могло бы ее успокоить, ничто не свидетельствовало, что они в состоянии принять роды, но уверенность в том, что смерть не поглотит ее, наполнила Риту физически, вытесняя даже боль.