– В новую квартиру вселились, теперь поедем по Трансильвании, – словно в ответ на ее мысли, сказала Беттина. – На велосипедах.

Рита не сразу сообразила, где это – Трансильвания? Но вспомнила про графа Дракулу и поняла, что речь идет о Румынии.

– Почему по Трансильвании? – удивилась она. – Да еще на велосипедах.

– А почему нет? – Очередная улыбка мелькнула на губах у Беттины. – Мне показалось это забавным. Там просторы. Луга. По ним на автомобиле не проедешь. Гостиницы есть не везде. Будем ночевать в стогах или в чем-то вроде. Славно, правда?

Она смотрела открыто, говорила доброжелательным тоном. Да и в самом деле, почему не отправиться в велосипедное путешествие по Трансильвании? Или не забраться в горы Аризоны? Или не придумать для себя еще что-нибудь в том же духе? На свете немало мест, о которых потом приятно будет говорить, что они славные и забавные.

«Почему я злюсь? – с удивлением подумала Рита. – Что плохого в том, что люди хотят развлечь себя?»

Ничего плохого в этом, конечно, не было, а если бы и было, то с чего бы она вдруг взялась оценивать чужие занятия и интересы? У Андрея, мужа Беттины, был какой-то крупный бизнес, которым он, как Рита понимала, непосредственно уже не занимался; может, охладел к нему, а может, еще по какой-нибудь причине.

Дело было не в том, что ей нравился или не нравился образ жизни Беттины и ее мужа. Дело было вообще не в них.

Рите показалось вдруг, что перед ней простирается пустота. Эта пустота была даже нагляднее той, которая открывалась под прозрачным полом, и голова при взгляде на нее кружилась сильнее.

Это была пустота будущего. Каждый день самому, изнутри себя выдумывать, чем бы себя занять, потому что никакие сторонние обстоятельства от тебя усилий не требуют… И каждый день знать: стоит тебе только остановиться в этих поисках саморазвлечения, как ты сразу же повиснешь в пустоте, без единого ориентира, потому что если занятие для себя еще можно изнутри себя выдумать, то ориентиры, даже обыденные, житейские, выткать из одного лишь собственного воображения невозможно. Даже если воображение занято этим непрерывно, как вот Беттинино.

«Я так не смогу, – чувствуя внутри знакомый противный холодок, подумала Рита. – Я свихнусь, если со мной случится такая праздность!»

Именно об этом она размышляла все последнее время. Что будет, если ее бизнес остановится? Даже вопрос, на что она в таком случае будет жить, волновал ее при этих размышлениях меньше, чем другой вопрос: что она будет делать? Некоторое количество денег у нее отложено, некоторое время, положим, проживет даже совсем без доходов. Но что делать ежечасно, ежедневно, недели и месяцы напролет, когда никакого объективно существующего дела у тебя нет?

А подобное положение вырисовывалось у Риты впереди все отчетливее. Затеять какое-то новое дело? Но если бы это было возможно, то и нынешнее не пошло бы прахом. Занимать себя вояжами по Трансильвании и общением с жителями высокой пустыни? Даже если она предпримет что-нибудь такое, вряд ли это ее увлечет.

Нет сейчас у нее внутри того вещества, из которого она могла бы вылепить для себя внешнюю жизнь.

– Рит, – спросила Беттина, – ты о чем задумалась? Велосипедное путешествие планируешь?

Вопрос отвлек Риту от ее мыслей. Тем более что мысли эти были смутны, неясны и почти неуловимы. Они пугали – в этом была их единственная определенность.

– Путешествие не планирую, – улыбнулась она. И соврала: – Работы много.

– У тебя прелестное платье, – сказала Беттина. – Как всегда, впрочем.

Рита и сама знала, что природа наделила ее завидной способностью интересно одеваться. Одежду элегантную или хулиганскую, единственную в своем роде или вызывающую у любого человека ощущение, что он и сам надел бы точно такую же, – она находила в любом городе мира, причем без усилий и быстро.

– С тобой невозможно по магазинам ходить! – возмущались приятельницы. – Ты за час успеваешь весь гардероб обновить, а потом только ноешь: да хватит, да пойдем отсюда!

На сегодняшнюю вечеринку Рита надела платье-футляр, которое купила этой весной в Париже. Это вышло неожиданным образом: ей попалось на глаза не платье, а магазин на бульваре Пуассоньер. И даже не магазин, а малозаметная дверь в него. Название магазина – Kati – было написано на ней от руки. Дверь была открыта, на пороге стояла крошечная старушка. Рите показалось, что она фарфоровая. Старушка кивнула ей одуванчиковой головкой и сделала приветливый жест, приглашая войти. Рита вошла, конечно.

Магазинчик был такой же маленький, как его хозяйка. Выяснилось, что ее и зовут Кати, что родом она из Эльзаса, поэтому может говорить по-немецки, если мадам так удобнее, что сама она выставленные здесь наряды и придумывает, и шьет, и продает. Эти наряды были так неповторимо хороши, что Рита все подряд и купила бы, если бы размеры подошли. Но размеры подошли не все, и пришлось ограничиться лишь частью предложенного.

– Вам подойдет вот это платье-футляр, мадам, – окинув Риту быстрым взглядом, сказала Кати. – Фасон не нов, безусловно. Однако в этом платье есть драматичность, привычная форма словно раскачивается, не правда ли?

Примерив платье, Рита поняла, что именно так и есть, как сказала Кати. Темно-фиолетовые асимметричные пятна, заключенные в футляр из кружевного полотна, казалось, пульсировали на плечах и у колен, разрезы делали походку летящей, и все это как нельзя лучше Рите подходило.

Не удивительно, что Беттина оценила ее приобретение.

Гости все прибывали, два приглашенных официанта уже в третий раз обходили их с аперитивом и птифурами на зеркальных подносах. Вечер был пущен; когда-то в школе Рите нравилась эта фраза из «Войны и мира». Тогда она мечтала побывать на таком вечере, какой был там описан, и даже сердилась на Толстого: зачем он говорит так презрительно о людях, которые собрались, чтобы разговаривать о всяких интересных вещах, а не водку пить?..

Сейчас подобный же вечер был ей не в радость.

Рита взяла у официанта с подноса коктейль, но, отпив глоток, поставила бокал на резной столик рядом с китайской вазой.

«Не стоит пить, – подумала она. – Мне надо родить».

Она и не подумала это даже – слова появились в ее сознании так, будто кто-то написал их перед нею прямо на стене. При этом Рита не испытала ни ужаса, ни досады, ни хотя бы удивления своим странным намерением, которого только что и в мыслях у нее ведь не было. Просто встали вдруг перед глазами слова, заставили себя прочитать.

Это следовало осмыслить. Вечеринка у Беттины для такого осмысления явно не подходила.

Рита тихонько выскользнула в прихожую, оттуда на лестницу, по лестнице на улицу.

Глава 11

Когда Рита училась на третьем курсе, она нашла себе отличную подработку: два раза в неделю возила тихого шестилетнего мальчика Васю сюда, на Лесную улицу, в Дом культуры имени Зуева, где он занимался в студии творческого развития. Неизвестно, была ли Васе какая-нибудь польза от того, что два часа напролет ему позволяли рисовать что в голову взбредет вымазанными в краске пальцами и раскрепощаться, играя в джунгли, но Рита благословляла желание его мамы дать мальчику все самое лучшее и передовое.

Пока Вася занимался, Рита сидела в мрачноватой забегаловке возле трамвайной остановки, читала конспекты, разглядывала людей, пила чуть теплый кофе, который посетители называли бочковым, и ела упругие, как резина, пончики. Два раза в неделю она позволяла себе эту общепитовскую роскошь.

И забегаловка, и резиновые пончики вспомнились потому, что улица Лесная переменилась теперь до полной неузнаваемости – стала респектабельной и буржуазной. Рита считала, что это хорошо. Не так уж много в мире людей, которые живут в удобном и красивом пространстве, и нечего делать вид, будто маленькие интерьерные магазинчики, и фермерские лавки со всяческими вкусностями, и этнические кафе, в которых сидят веселые, хорошо одетые люди, смеются, пьют что-то разноцветное через соломинку, – нечего делать вид, будто это нечто само собой разумеющееся.

Только в последний год, когда вдруг стало понятно, что привычный антураж повседневности может ведь и исчезнуть, что жизнь может вернуться к прошлому убожеству, Рита поняла, как все это ей дорого.

Она прошла по Лесной ко входу в метро. Он находился не прямо у Белорусского вокзала, а в недавно появившемся пешеходном квартале. Рита давно собиралась здесь побывать, но до сих пор не было случая.

И вот случай представился. Она стояла посередине маленькой площади между огромными домами и озиралась в некотором изумлении.

Нигде в Москве не видела она пространства, в котором разнообразие было бы таким парадоксальным и таким при этом гармоничным.

Два длинных треугольных здания лучами из стекла и металла сходились к белой церкви с потускневшим золотым куполом и темной островерхой колокольней. Очертания церкви были так строги и старинны, что это даже для Москвы, где церквей все-таки сохранилось немало, казалось удивительным. А треугольные здания, наоборот, были резко современны, и тоже по-настоящему, без пошлости, притворяющейся богатством.

Все линии этого квартала были так точно выверены, так стремились вверх и вдаль, что церковь будто на просеке стояла.

По этой городской просеке Рита и шла сейчас, удивленно озираясь. Вот какой, оказывается, была бы вся Москва, если бы ею занимались талантливые люди! Вот как стройно и точно соединялось бы в ней старое и новое – лучшее из того и другого!

Навстречу ей шли трехметровые фигуры из огромных стальных листов – замысловатые создания авангарда. Конечно, они были неподвижны, но все-таки именно шли посередине улицы, странные, выбивающиеся из всего обыденного, сплошь состоящие из угловатых, тускло переливающихся металлических плоскостей. Их присутствие окончательно убеждало в том, что ты попал в особенный мир – он необычен, но тебе в нем хорошо и свободно.