Анна Берсенева - Лучшие годы Риты

В юности она читала странные стихи. «На душе зверей покой лебяжий», – только одна строчка и запомнилась. А у нее на душе лежит теперь лишь уныние, и как ни убегай в ясный мир – Германии, Менорки, здравого человека Левы, – из души своей не выпрыгнешь и от себя не убежишь.

– Гад! Просто подонок!

Выкрикнув это, Рита запустила в стенку первым, что под руку попалось – вазочкой муранского стекла. Вазочка, понятно, разлетелась вдребезги. Это немного отрезвило.

Никогда она себе такого не позволяла. Даже не то что не позволяла – у нее просто не было потребности швыряться хрупкими предметами для собственного успокоения.

– И я хороша, – громко произнесла Рита. – Будто не знала: ни на кого полагаться нельзя, обо всем самой надо заботиться!

Видок у нее, надо полагать, был еще тот. Сидит растрепанная, в халате над осколками венецианской вазы и в полном одиночестве разговаривает сама с собой, и сама себя в чем-то упрекает.

Но меньше всего Риту заботило сейчас, как она выглядит. Беременность!.. Вот от чего она пришла в неистовство.

Ее ничуть не насторожили повторяющиеся вопросы, не беременна ли она и не оттого ли похорошела. Но уже через неделю после отпуска она поняла, что вопросы эти нельзя считать праздными.

И вот пожалуйста – выясняется, что так оно и есть, не случайные ей делались комплименты!

«Может, тест фальшивый? – трусливо мелькнуло у Риты в голове. – Сейчас кругом подделки, почему бы и эти полоски дурацкие не подделать?»

Но, говоря себе это, она понимала, что все так и есть, как показал чертов тест. И даже к врачу идти необязательно, во всяком случае, для того чтобы определить срок. Понятен он, этот срок: ровно четыре недели. День в день определяется.

Беременность всегда была тем единственным, что могло привести Риту в панику.

Ну, может, только в семнадцать лет, во времена ее романа с Игорем Салынским, это ничуть ее не напугало бы. Но что она тогда знала о жизни? Ровным счетом ничего. Не удивительно, что ничего и не боялась. А через два года, когда в Социальном университете за ней стал ухаживать однокурсник Коля, Рита уже боялась беременности как огня. Потому что прекрасно понимала к тому времени, что она означает. Полную перемену жизни, вот что. Полное подчинение собственной жизни внешним условиям и, соответственно, такие перемены в себе самой, которых не просто не хочешь, а активно не желаешь.

Может, если бы они с Колей прожили вместе подольше, то Рита родила бы. Да, наверное – куда бы делась? Женщины должны рожать, это от веку так, да и Коля был не против… В то время, в двадцать лет, подобные соображения еще имели для нее значение. Но с Колей ей все стало ясно примерно через месяц совместной жизни, и, как Рита себя ни уговаривала, что надо потерпеть, притереться друг к другу, – через год она поняла, что терпеть рядом с собой никчемного, слабого и пустого мужчину, который к тому же склонен к запойному пьянству, у нее нет никаких причин и никто ее не заставит это делать. Так что до беременности от Коли дело не дошло; об этом она тогда, не рассчитывая на мужа, заботилась самостоятельно.

А Петер и сам детей не хотел, и глупо было бы его уговаривать. Всемирная компьютерная игра поглощала его настолько, что он, кажется, не сразу и заметил Ритино исчезновение из его жизни.

Впрочем, Рита была Петеру благодарна за то, что пять лет он не настаивал на официальном разводе, и это позволило ей получить вид на жительство в Германии. А человеческие слабости – у кого их нет?

Но как бы там ни было, забеременеть от Петера ей и в голову не приходило.

«А от Гриневицкого – приходило? – сердито подумала она. – Прямо ночей не спала, об этом только и мечтала! Особенно сейчас».

Время, что и говорить, не назовешь удачным ни в каком отношении. Работа летит под откос, впереди ничего хорошего, настроение унылое. И при этом надо лихорадочно хвататься за любую возможность вытолкнуть свой бизнес на поверхность, а попробуй-ка вытолкни, когда, за что ни возьмись, все под пальцами тут же расплывается, и болото медленно, неотвратимо засасывает все, что ты делаешь… Только беременности ей сейчас не хватало!

Рита собрала с пола осколки, подумала, что муранского стекла ужасно жалко, и, когда будет в следующий раз в Венеции, обязательно купит такую же вазу, отогнала от себя мысль о том, что сроки ее появления в Венеции совершенно неясны, и пошла в ванную, чтобы привести себя в порядок. Она за этим и забежала после работы домой – привести себя в порядок и ехать на новоселье к Беттине.

Злые языки говорили, что настоящее имя Беттины – Валя, а фамилия Спицына. Но Риту не интересовало, правда ли это. Как хочет человек, так себя и называет, тем более если этот человек художник.

Беттина художницей и была. Талант ее Рита, правда, оценивала невысоко. Хоть сама она и забросила свои художества двадцать пять лет назад, но кое-какие представления с тех времен остались, и они позволяли ей понимать, что Беттина не столько создает новое, сколько копирует, чуть переиначив, созданное другими.

Но это казалось Рите не более существенным, чем выдуманное претенциозное имя. Главным в Беттине было не ее имя и не ее картины, а то свойство, которое, как Рита однажды узнала, англичане называют «получаешь все, что есть». Когда Беттина болтала о пустяках, или расспрашивала о серьезном, или даже просто улыбалась при встрече, не могло быть сомнений: она отдает себя собеседнику всю, ничего не приберегает для другого случая. Рита считала это свойство драгоценным, потому и любила бывать у Беттины.

Квартира на Лесной улице, в которой сегодня праздновалось новоселье, строилась года два. Вернее, два года достраивалась над домом мансарда – часть Беттининого творенья.

Что квартира эта – именно творенье, Рита поняла, как только вошла в нее. Она находилась на последнем этаже старого дома, достроенная мансарда стала вторым ее уровнем.

Мансарда оказалась прозрачной. То есть это сразу у Риты создалось такое впечатление, приглядевшись же, она поняла, что стены здесь самые обыкновенные, а прозрачны только пол и потолок. Но и этого было достаточно, чтобы каждый входящий в квартиру непроизвольно восклицал что-нибудь изумленное.

Рита тоже воскликнула и несколько минут стояла, задрав голову, пытаясь сориентироваться в пространстве.

Над головой у нее парили прозрачные кресла на тонких серебряных ножках. Они стояли вокруг такого же прозрачного столика. В креслах сидели, то есть не сидели, а тоже парили в воздухе люди. Над всем этим – и над людьми, и над креслами – светило ясное предзакатное солнце августа.

– Правда, интересно получилось?

Беттина вышла навстречу Рите из гостиной.

– Необычно, – наконец опустив взгляд, ответила Рита.

Она взглянула на всякий случай и себе под ноги. Здесь-то пол хоть обыкновенный или тоже прозрачный и соседи снизу разглядывают ее сейчас из своей квартиры?

Пол был обыкновенный. На нем лежал персидский ковер. Беттина рассмеялась, поймав Ритин опасливый взгляд на этот ковер.

– Мы только в мансарде прозрачный пол сделали. И то в одной гостиной, – сказала она. – Славно, правда? А если надоест, то можно и там ковер положить, и будет обыкновенно. Поднимешься наверх?

– Конечно, – кивнула Рита.

Любительницей острых ощущений она не была, но новые впечатления любила, а гостиная с прозрачным полом таковым впечатлением как раз и являлась.

Но, уже войдя в эту гостиную, Рита поняла, что сделала это напрасно. Она непроизвольно взглянула себе под ноги, и голова у нее сразу же закружилась. Да еще как закружилась! Наверное, Рита и на ногах не удержалась бы, видя под собою пропасть, если бы Беттина не поддержала ее под руку.

– Ритуль, что ты? – испуганно спросила та. – Я думала, ты с высоты смотреть не боишься, раз сюда пошла.

Одно дело смотреть с высоты, и совсем другое – стоять ногами на пустоте. Этого она, оказывается, не может.

Но объяснять такие тонкости Беттине Рита не стала. Зачем нагружать пусть и участливого, но постороннего человека ненужными ему сведениями о тебе?

– Да вот, оказывается, боюсь… – пробормотала она. – Затошнило даже.

И только сказав это, поняла, что тошнит-то ее, возможно, совсем не от вида пустоты под ногами. Или, вернее, пустоты она испугалась по той же причине, по какой ее тошнит.

Напоминание о досадном недоразумении, случившемся с нею, будто с глупой школьницей, было не из приятных. Рита поскорее выбросила мысль о своей беременности из головы.

– А все остальное можно посмотреть? – веселым тоном спросила она. – Или вы только на экстремальные аттракционы гостей водите?

Осмотр всего остального жизненного пространства оказался куда более приятным. Оно было здесь таким светлым, что беззаботность охватывала каждого, кто в него входил.

Мастерская занимала всю мансарду. Стены в ней были расписаны самой хозяйкой – большие, от пола до потолка, женские лица, пантера, ветер в ивах. Пол напоминал палитру – на него были нанесены эффектные пятна масляной краски. В кадке росло дерево, на его ветвях висели на длинных шнурах светильники.

– Очень красиво получилось! – восхитилась Рита.

– Вообще, конечно, я хотела бы сделать такой дом, как в высокой пустыне, – сказала Беттина.

– Что такое высокая пустыня?

– О, такое прелестное место в горах Аризоны. Там поселяются очень богатые люди, когда уходят на покой. Мы с Андреем однажды там были. Ты бы видела, какие там дома! – Беттина даже прижмурилась. – Пустынные дома и пустынное искусство, вот как это называется.

– А что в этих домах особенного? – спросила Рита.

– Все особенное. Они огромные, как пустыня, а внутри абсолютный минимализм, ни одной лишней вещи. И вместо стен картины. Такие, знаешь… Видно, как слеза дрожит на щеке, хотя это просто портрет.

«Как тебя-то занесло в пустынные дома Аризоны?» – чуть не спросила Рита.

Но спрашивать, конечно, не стала. Даже не столько потому, что не любила бестактных вопросов, сколько потому, что Беттина путешествовала постоянно, причем ни одно из ее путешествий не было предсказуемым. Рите даже неловко было бы ей рассказать о своем отдыхе на Менорке. Пожалуй, Беттина посмотрела бы на нее с недоумением: что можно делать в таких общеизвестных местах?