– Если говорить откровенно, дорогая, мне нужна работа; согласна на любую, я не гордая. Я изрядно поиздержалась. Вчера продала свои любимые браслеты – те, что подарил мне Стэнли на свадьбу. А ты ведь знаешь, как много он для меня значил.

– Я знаю, милая, знаю. Я хорошо помню, хотя это и было тридцать лет назад.

– Двадцать восемь, – сердито поправила ее Эмералд. – И мне было тогда двадцать.

– Конечно, – согласилась Дафни, улыбнувшись про себя.

Почему они все так стараются урезать свой возраст, хотя весь город с точностью до месяца знает, кто когда родился, и с точностью до тысячи – сколько денег на их банковских счетах?

– Ты в курсе всего, что происходит, Дафни. Должно же быть хоть что-нибудь где-нибудь на подходе, на что я могла бы рассчитывать. Я ведь «Ее голливудское величество», – деланно рассмеялась Эмералд.

– Я знаю, милая, кем ты была, ну и, конечно же, осталась, – попробовала утешить ее Дафни. – Но, дорогая, ты должна понять, что кинозвезды твоего поколения, как бы это сказать, слегка passe.[16] – Она впилась в засахаренный каштан, поморщилась от его приторного вкуса и скормила пекинесу, примостившемуся рядом на розовой накидке.

Эмералд откусила заусеницу и закурила «Лаки Страйк». Боже, как хотелось выпить. Да и порошок бы не помешал. Сколько же времени? Одиннадцать утра. В Лондоне уже семь вечера – время коктейлей, светских раутов. Ее друзья с Итон Сквер и Челси сейчас уже пьют мартини или шампанское.

– Хочешь выпить, дорогая? – спросила Дафни, словно читая ее мысли.

– О, не знаю, право, еще так рано… Ну, может быть, если только «Кровавую Мэри».

– Я составлю тебе компанию, – снизошла Дафни. – А потом пообедаем в «Иви». Там сегодня будет Берт Хогарт.

– А чем он сейчас занимается? – спросила Эмералд.

– Дорогая, в самом деле! Я понимаю, что тебя здесь не было, но ты что, совсем не знаешь, что происходит в этом городе?

– Нет, – пожала плечами Эмералд. – Не забывай, я же провела последние пять месяцев в Италии.

– Пора прозреть, дорогая, – сказала Дафни, принимая коктейль, который принесла горничная. – Уже восемьдесят пятый год. Если ты хочешь остаться в бизнесе, скорее переключайся на телевидение, потому что именно там сегодня происходят основные события. Даже Берт Хогарт понял это – вот почему он снимает сегодня на телевидении.

Эмералд выпила свой коктейль, тут же почувствовав легкий шум в голове и ощутив прилив надежды и оптимизма, которые всегда вселяла водка.

Дафни продолжала:

– Берт Хогарт снимает престижный и очень амбициозный сериал, дорогая. Это не какая-нибудь халтура. Называется «Америка: ранние годы». Я думаю, название говорит само за себя. На главные роли подбирают самые громкие имена, дорогая, самые громкие. Уже подписали контракты с сэром Джоффри Фэннелом и Оливией Гровенор из Национального театра – помнишь ее Джульетту? Боже, как она была хороша! Но если бы Берт увидел тебя, он убедился бы, как хорошо ты еще смотришься…

По правде говоря, Дафни вовсе не думала, что Эмералд хорошо выглядит. Пластические операции на лице не очень-то помогли, хотя ее красота и былой блеск сквозили и из-под мешков под глазами, и из-под жировых складок и серых корней волос. Прочитав сценарий, Дафни сразу поняла, что Эмералд могла бы великолепно сыграть роль Эвелин – сильной, волевой женщины, искательницы приключений, которая приезжает из Старого Света в приграничный городок Америки в восьмидесятых годах прошлого века. Вопреки невзгодам, она добивается того, что и с ней, и с ее городом считается вся нация. Сериал должен был стать самым выдающимся в сезоне 1985–1986 годов, самым популярным со времен выхода в эфир «Саги».

Тот факт, что Берт Хогарт, режиссер фильма «Вундеркинд», на время отошел от кинематографа, в котором прославился как сценарист, продюсер и режиссер семи наиболее кассовых, нашумевших по всему миру фильмов, было для телевидения событием огромной важности. Соперничавшие телекомпании уже вступили в борьбу за предстоящий телесериал, который должен был объединить лучшие силы кинематографа и театра.

– Итак, мы идем обедать или нет, дорогая? – спросила Дафни. Эмералд кивнула. Дафни сняла трубку и сделала заказ по телефону. – А теперь отправляйся домой и переоденься во что-нибудь экстравагантное и сексуальное, – проинструктировала она Эмералд. – В час дня встретимся, и ты обратишь свои чары на Хогарта. Он не устоит, я уверена в этом.

Но все обернулось несколько иначе. Дома Эмералд, чтобы успокоить нервы, приняла несколько таблеток валиума, запив их водкой. В таком дурмане, вспоминая наказы Дафни насчет «экстравагантного и сексуального», она выбрала самое неподходящее – кружевное цвета зеленого лимона платье, слишком декольтированное, слишком короткое – до неприличия.

Как всегда, она опаздывала, когда подкатывала к ресторану; вместо того чтобы нажать на тормоз, нога соскочила на педаль акселератора, и ее «мерседес» врезался в открытую дверь темно-каштанового, новейшей марки «роллс-ройса Корниш» Эбби Арафата – и все это на глазах посетителей ресторана и парочки полицейских.

Когда наконец ее агент Эдди – она все-таки вернулась к нему, он всегда знал, что так и будет, – вызволил ее из полицейского участка под залог, у прессы был просто урожайный день. Тайные пристрастия Эмералд к алкоголю и наркотикам открыто обсуждались в газетах, по телевидению, в любом офисе и мастерской Лос-Анджелеса. Город полнился слухами, и не всегда лестными.

– Вляпалась шикарно, детка, – сурово выговорил ей Эдди. – Ты погубила свою карьеру. Ни одна студия или телекомпания, ни один продюсер больше не взглянут в ТВОЮ сторону.

Эмералд разрыдалась. Этого она не могла вынести. Сорок лет «звездной» славы! И неужели вот так все кончится?

– Я не алкоголичка, Эдди, не наркоманка, ты же знаешь, – всхлипывала она в кружевной носовой платок цвета зеленого лимона.

– Неужели? – цинично спросил Эдди, разглядывая ее сквозь огромные стекла очков. – Ты как раз очень напоминала и то и другое, детка, когда я забирал тебя из этой гнусной тюрьмы. – Он передернул плечами, вспомнив Эмералд, представшую в нелепом кружевном платье в ярких лучах калифорнийского солнца перед толпой обезумевших от радости репортеров. – Ты являла собой жалкое зрелище, женщина.


Вот уже почти три года Кэлвин сидел в тюрьме. Большинство заключенных, коротавших время за хранение оружия, освобождали досрочно, но Кэлвин упустил свой шанс из-за строптивого поведения и стычки с охранником, который пытался его изнасиловать. Кэлвин сидел в своей камере и уже в который раз перечитывал заметку в «Америкэн Информер».

«В то время как Хлоя Кэррьер стремительно поднимается к звездным вершинам в популярнейшем телешоу «Сага», некогда суперзвезда, легендарная Эмералд Барримор отчаянно борется с депрессией и наркоманией. Задержанная месяц назад голливудской полицией за езду в пьяном виде, когда-то очаровательная звезда теперь практически деморализована и не в состоянии найти приличную работу. Какой была бы ее жизнь, сумей она получить роль пресловутой Миранды? В Голливуде теперь царствует Хлоя Кэррьер, звезда Эмералд Барримор закатилась».

Его Эмералд. Его красавица, непотопляемая Эмералд, загубленная этой английской сукой! Он снова взглянул на календарь. Этот день уже отпечатался в его памяти – 24 апреля 1987 года. Это был день его освобождения. День, когда этой суке суждено погибнуть!


Берт Хогарт внимательно рассматривал снимки, которые разложил на его столе ассистент.

Конечно, женщина выглядела ужасно. В этом коротком, с глубоким вырезом платье она смотрелась просто нелепо. Водка и наркотики в конце концов сделали свое дело. Кожа на ее шее была натянута слишком сильно, щеки заплыли, но под внешней уязвимостью угадывалась невероятная внутренняя сила, за внешним лоском скрывались мягкость и женственность – все это импонировало Хогарту.

– Давай-ка попробуем ее, – сказал он ассистенту.

– Попробовать ее! – Молодой человек удивленно взглянул на Берта. – Ты не можешь пробовать Эмералд Барримор, она же суперзвезда, легенда, даже несмотря на то что стала городским посмешищем.

– Но ее же пробовали на «Сагу», не так ли? – Берт знал свой Голливуд как никто. – «Сага» это халтура, всем известно, но она же хотела получить там роль. Очень хотела, я знаю. С тех пор прошло три года, и за это время она не сделала ни одного приличного фильма. Насколько мне известно, она жаждет получить хоть какую-то роль.

– Может, мы просто посмотрим ее пробы на «Сагу»?

– Нет. Я хочу снять свои. Мое мнение – Эмералд Барримор, стареющая экс-звезда, которая могла бы подойти на роль в моем фильме, и, если она все-таки подойдет, это будет ее лучшей ролью. Так что свяжись с этим ее агентом и организуй пробы. Телекомпания пытается подсунуть мне Энджи Диккинсон, но при всей моей любви к ней, она не то, что нужно. Будем пробовать Эмералд Барримор и надеяться на лучшее.


– Опять пробы! О, Эдди, но почему? Я же снялась в пятидесяти двух фильмах, Бог тому свидетель. Я делала пробы на «Сагу» и проиграла. Неужели они не могут посмотреть те пробы?

– Нет, детка, – холодно сказал Эдди, глядя ей прямо в глаза.

Он был жестким с клиентами, которые выбивались из колеи, и от этого они еще больше уважали его. Кроме Эмералд никто из клиентов никогда не покидал его, и Эдди этим очень гордился, хотя он, случалось, и уходил сам от некоторых.

– Пробы на «Сагу» были три года назад, дорогая. У Голливуда короткая память. А что касается съемок «Америки», то для телекомпании ты прежде всего пьяница и наркоманка.

– Нет, Эдди, это неправда! – закричала Эмералд.

– Правда всегда горька, детка. Давай смотреть правде в глаза: ты была семейной любимицей в сороковых, расцвела в пятидесятых, стала секс-бомбой в шестидесятых – семидесятых. Но сегодня уже восемьдесят пятый. Тебя слишком долго не было. Тебе пора или серьезно взяться за работу, или выйти из этой гонки.