Забудь Джоша, сказала она себе. Зазвонил телефон. Это был Джонни Свэнсон с последней голливудской сплетней. Он хотел поговорить об убийстве Розалинд:

– Они нашли коробок спичек, вероятно, из какого-нибудь бара на окраине Лос-Анджелеса, куда Розалинд никогда бы не пошла. Так что это, должно быть, спички убийцы.

– Откуда ты знаешь?

– От дяди Вана. Он служит у шефа лос-анджелесской полиции. Говорит, что скоро они раскрутят это дельце.

– Я надеюсь. – «Ты не последняя». Зловещее предупреждение. – Хлое стало не по себе.

– Как бы то ни было, сладкая моя, я скучаю по тебе, все время думаю, – нежно сказал Джонни, умалчивая о том забавном вечере, который он провел накануне со знойной бразильской актрисой, остановившейся в Голливуде всего на один день, представляя свой новый фильм. – Я надеюсь увидеть тебя в следующий уик-энд, дорогая, договорились?

– Да, Джонни, буду ждать. – Она села на скомканную постель и взглянула на свое отражение в зеркале.

Неужели все ей будет напоминать о Джоше? К черту его!

Она сняла трубку и дала телефонисту лондонский номер. Пора поговорить с Аннабель. Дорогая Аннабель, ее ребенок, от нее всегда становится так тепло на душе…


Бдение у гроба Розалинд проходило в особняке ее сестры Марии в Беверли Хиллз. Мария была замужем за удачливым продюсером Эммануэлем Сегалом и чувствовала себя в Беверли Хиллз как рыба в воде. Бдение продолжалось пять дней. Ресторан «Чейзен» непрерывно поставлял провизию, что обошлось более чем в десять тысяч долларов. В доме с полудня до полуночи дежурили камердинер, три парикмахера из отеля «Беверли Хиллз», которые обслуживали Марию, молодую, убитую горем Анжелику и череду кузин и тетушек Розалинд, что явились из Мехико и с окраин Лос-Анджелеса.

Почти все известные продюсеры, режиссеры, агенты и голливудские звезды пришли отдать последний долг женщине, над которой при жизни они частенько подсмеивались, хотя, справедливости ради, надо признать, восхищались ее яркой индивидуальностью, умением завоевывать зрительские симпатии, удерживая кассовые рекорды, что принесло многим из них миллионы.

Розалинд гордилась бы, узнав, кто пришел на ее похороны. Многие из тех, кто при жизни не удостаивал ее вниманием, теперь проливали крокодиловы слезы и пели ей дифирамбы. Несмотря на ее успех на экране, Розалинд никогда не принимали в кругу избранных: Несмотря на все усилия сестры, Розалинд так и не пробилась в высшее общество. Да ей это и не было нужно. Ее богатая, разнообразная сексуальная жизнь и карьера поглощали все ее время и внимание. Розалинд даже коробило, когда Мария пыталась призвать ее к светской активности.

Судя по похоронам Розалинд, Голливуд все еще чтил традиции траура по умершим знаменитостям, в памяти были живы пышные траурные церемонии тридцатых, сороковых, пятидесятых годов. Но с каждым десятилетием, с уходом прославленных звезд, блеск голливудских торжеств угасал. И тем не менее атмосфера в уставленной антиквариатом желтой гостиной дома Сегалов была карнавальной. Манни все не мог успокоиться, скорбя о понесенных им убытках, но теперь, утешала себя Мария, при виде голливудских знаменитостей, столпившихся у буфета, его сердце должно было оттаять.

Каждый день у Сегалов бывал комик Будда Бриджес, у него выдалась неделя, свободная от выступлений в Лас-Вегасе. Он изливал на гостей потоки красноречия, демонстрируя глубокую скорбь и печаль по поводу кончины незабвенной Розалинд.

Да, воистину, дом Сегалов стал в эти дни самым популярным местом в Голливуде.

Даже Сисси – крокодиловы слезы, крокодиловой кожи туфли и сумочка, крошечная шляпка с вуалью пришла на траурную церемонию в пятницу вечером, за день до похорон. Дафни, которая целыми днями тор чала у Сегалов, собирая самые свежие сплетни, сказала Сисси, что собрался «весь Голливуд». И Дафни оказалась права, в чем Сисси убедилась, плодотворно проведя время в обсуждении с Менахемом Голаном возможного ее участия в трех фильмах, к съемкам которых готовились на студии «Кэннон».

Похороны на Форест Лоон вылились в безумное нашествие истеричных поклонников, которые, одурев от наркотиков, гонялись за звездами со своими фотоаппаратами, и вездесущих репортеров, которые безжалостно вытаптывали идеально ухоженные газоны и цветники, распихивая всех и стремясь запечатлеть процессию для своих изданий. Вспотевшим на страшной жаре полицейским с трудом удавалось блюсти порядок. Маленькая группа одетых в темное людей самые близкие друзья Розалинд и ее родные – пыталась сохранить достоинство в глазах бушующей толпы. Съемочные команды с телевидения прокладывали себе путь сквозь людское море, вызывая еще больший интерес среди тех, кто пришел просто поглазеть. Немного в стороне, вдоль бульвара, расположились машины телесъемки, оттуда энергичные операторы снимали сцену похорон во всех подробностях для своих ночных телезрителей. Единственное, что их волновало, это метраж фильма. Обычно к концу съемки и люди и лужайки уже выглядели изрядно помятыми.

Похороны знаменитостей занимали, как правило, пятнадцать – двадцать секунд в репортажах лучшего эфирного времени, и их рейтинг был неизменно высок, особенно если удавалось вставить интервью с важной персоной.

Чак Уаггонер, старожил «Си-би-эс ньюс», опытный и знающий репортер, за последние двадцать два года осветил почти все траурные церемонии в Голливуде. В темно-сером костюме, он выглядел серьезным и солидным, стоя в стороне от беснующейся толпы, пока траурный кортеж медленно продвигался от церкви к зеленому, залитому солнцем месту захоронения Розалинд. Она не хотела кремации. Двадцать лет назад ее шокировало, что красота Мэрилин Монро обратилась в пепел. Хотя в то время Розалинд едва исполнилось семнадцать, она попросила Марию в случае смерти похоронить ее в красивом солнечном месте. И когда дубовый, с бронзовой отделкой гроб, который обошелся в девять тысяч долларов, опустили в могилу и холодная земля укрыла его, Мария еще долго оплакивала свою маленькую сестренку, которая так любила солнце.


Кэлвин, в майке с эмблемой «Юниверсал Сити» и бермудах, потягивая холодную газированную воду «Кул-эйд», стоял у выхода из церкви вместе с остальными репортерами и поклонниками. Он улыбался, болтал с фотографами, которые были слегка удивлены общительностью этого обычно застенчивого неприметного человечка.

Кэлвин был на вершине блаженства. Ему удалось это! Он расчистил для своей королевы путь к заветной роли. Теперь уж телекомпания несомненно выберет ее! Эмералд. Его богиню.

Он притворился, будто фотографирует других звезд, шедших в траурных одеяниях за гробом, изредка останавливаясь и позируя перед камерами. Сабрина Джоунс и Луис Мендоза шли, держась за руки. Одетые в темно-серые костюмы, они смотрелись потрясающе. Ее светлые, не тронутые ни завивкой, ни краской волосы развевались от теплого океанского бриза. Кудри Луиса падали ему на лоб, подчеркивая выразительные глаза. Фотографы подались вперед, чтобы запечатлеть эту парочку. Кэлвин остался на месте. Он ждал, когда придет она. Он знал, что она придет. И она пришла.

Эмералд выглядела изысканно в шелковом джерсовом платье темно-зеленого цвета, черных чулках со швом и в черной соломенной шляпе. Ее сопровождал Сол, спешно вызванный из Нью-Йорка для дежурного эскорта. Сол был более чем рад возможности услужить, поскольку до сих пор все еще безумно любил Эмералд.

– Ты получишь эту роль, Эмералд, любовь моя, – шептал Кэлвин. – Миранда – это только ты! Только ты можешь сыграть ее. – Если бы только она знала, что он для нее сделал, подумал он. Но он еще не закончил…


Сисси смотрела по телевизору шестичасовую сводку новостей, с завистью разглядывая шикарный траурный наряд Эмералд. С ухмылкой она встретила появление в кадре Луиса, как всегда неотразимого. Что за мерзавец, подумала она, потягивая «Перье» и жуя лимонную цедру.

Сисси только что закончила массаж. Ее кожа была натянута и горела. После того как сильные скандинавские пальцы Свена заканчивали истязание ее костлявой фигуры, Сисси позволяла себе отдых.

Несколько лет назад сильный скандинавский член Свена тоже прошелся по ее телу. Это было волнующее ощущение, особенно возбуждало то, что дверь оставалась приоткрытой и Сисси знала, что Сэм возвращается со студии и может в любой момент обнаружить ее распластанную на массажном столе, всю в масле, с раздвинутыми ногами, меж которых устроилась большая светловолосая голова шведа.

Это был первый и последний раз, когда Свен преподнес ей «основное блюдо» своего знаменитого шведского массажа. Последний – не потому, что Свен разочаровал Сисси, просто она предпочитала молоденьких мальчиков, а Свен в свои тридцать семь был для нее слишком стар.

– Самые лучшие самцы, дорогая, это молчуны-шведы, – призналась как-то Дафни, когда они с Сисси отмечали в «Ма Мэзон» один из дней рождения Дафни, которых у нее в году оказывалось несколько. Дафни выпила лишнего и ударилась в ностальгические воспоминания. – Десять лет назад, дорогая, не помню точно даты, мы очень неплохо провели время с одним таким молчуном, – хихикала она. – Дорогая, он был просто божествен и, что самое главное, молчал. Никакого трепа о политике, бизнесе или гольфе! – Скучные мужские разговоры утомляли Дафни. Мужское общество, конечно, было очень важно, и мужчины, безусловно, были необходимы, но только для выполнения своих прямых функций – в понимании Дафни это были деньги и секс. А что касается разговоров по душам – тут Дафни предпочитала женскую компанию, поскольку больше всего на свете она все-таки любила сплетни!

Дафни теперь умело использовала свой бесспорный талант, извлекая выгоду из полунамеков, нашептанных секретов и слухов – у нее уже была своя колонка сплетен в газете, и это придавало ей какую-то особую значимость в обществе и доставляло истинное наслаждение.

Сисси, закутанная в белый банный халат из отеля «Ритц», читала последнюю заметку Дафни. У Сисси была целая коллекция халатов, которые она увозила с собой из всех отелей мира – привычка, оставшаяся еще с тех времен, когда студия расплачивалась за ее проживание в гостиницах.