Я спрыгнула со стойки и полезла под стол, куда улетел отброшенный блокнот. Этот номер стоил того, чтобы его записать. Потом я прослушала сообщение еще раз, и еще, пытаясь разобраться, в самом ли деле оно такое, как мне показалось, то есть потенциально любопытное. Оно было таковым. Элизабет стоила звонка. Не только по той причине, что успела вставить в короткий монолог пару нехороших выражений, хотя и это уже заслуживало всяческих похвал. Просто роскошно, что она заподозрила во мне ловкого агента по продаже – ведь я и сама усмотрела бы в таком объявлении попытку ловли «на живца». Но главное, она была психоаналитиком, и хотя при обычных обстоятельствах я сторонюсь этой ненасытной братии, согласитесь, глупо отмахиваться от той же возможности, когда она даровая.

Не то чтобы я нуждалась в услугах психоаналитика. Разумеется, нет. Но у меня была уйма времени, которое требовалось чем-то заполнить.

Сказано – сделано: я набрала записанный номер. Трубку сняли после четырех долгих гудков.

– Алло, – сказал женский голос.

– Привет! Это Ванда, – бодро представилась я. – Мне нужна Элизабет. Надеюсь, она хотя бы где-то поблизости.

– Это она и есть.

«Это она и есть». Оригинальная манера изложения. Такая мобилизует. Я невольно расправила плечи.

– А я Ванда.

Наступила короткая пауза, в которой мне почудилось едва слышное «хм».

– Прошу прощения, но кто такая Ванда?

– Ванда из объявления в «Хейстингс дейли репортер». Вы как будто мне звонили… или я ошибаюсь?

Собственный жалобный, неуверенный тон заставил меня содрогнуться от стыда. Во что я превратилась! Я, у которой в школе было полным-полно подружек. Которая в колледже была на короткой ноге чуть ли не с каждым. Докатилась до того, что рада-радешенька пообщаться со священником или психоаналитиком!

– Ах та Ванда! – засмеялись в трубке, и мне стало немного легче. – Которая требует ответа.

– Она самая, – подтвердила я мрачно, потому что бодрость перед лицом такой нелепости была уж абсолютно ни к чему. – Вы правы, объявление было ужасной ошибкой.

– Вы не должны так думать, – сказала Элизабет (тон ее разительно изменился, превратившись из дружелюбного в приторно-сладкий, с заметной ноткой снисходительного сочувствия). – Если, помещая его, вы надеялись выразить свои скрытые устремления и, так сказать, свои глубочайшие чувства…

– Какие, к черту, устремления! – грубо перебила я, чтобы поскорее прервать затруднительный момент. – Это ошибка не в переносном, а в буквальном смысле. Газетчики сваляли дурака. Объявление было адресовано конкретной особе и… в общем, это все не важно!

– Ах так. – Послышался вздох откровенного облегчения. – Вот дерьмо-то! Ради Бога, извините, что начала перед вами вот так распинаться. Есть у меня такая дурная привычка.

– Какая именно?

– Заранее смотреть на людей сверху вниз. Терпеть себя за это не могу, но снова и снова так поступаю. Это, знаете ли, сильнее меня – просто вторая натура. Когда пациент делает паузу, это обычно означает, что моя очередь говорить и нужно быстренько прийти к блестящему заключению, но мои заключения все исходят из предпосылки, что людям надо поменьше ныть и побольше заниматься делом. Короче, я начинаю не говорить, а вещать, сыплю готовыми цитатами из учебника.

– Какой ужас! – искренне посочувствовала я. – По-моему, вам нужно в корне менять подход.

– Согласна на любой, который позволит быть дома ко времени возвращения детей из школы. Предлагайте – беру не глядя! А пациенты, я уверена, будут вам только благодарны. – Элизабет засмеялась. Это был открытый, искренний смех, который сразу пришелся мне по душе.

– Пожалуй, я вас разочарую. Не только не предложу ничего такого, что сэкономит время, а, наоборот, отниму его у вас. Хотелось бы кое-что обсудить.

– Понимаю. – Приторно-сладкий тон снова пришел на смену простому человеческому дружелюбию. – Какой разговор! Конечно, вы можете поделиться своими проблемами. В конце концов, инициатива исходила от меня.

– Знаете что? Я постараюсь не искажать истину, а вы постарайтесь не снисходить до моих проблем, а просто слушать. А потом честно скажете, что вы об этом думаете, а я в ответ выскажу свое мнение о вашем диагнозе. Если решите, что я спятила, так и говорите. Если я решу, что ваш подход – дерьмо, тоже не стану скрывать. Договорились?

– Слово «спятила» кажется мне чересчур… – начала Элизабет.

– Дерьмо! – отрезала я.

– Возможно, поэтому большинство пациентов подолгу у меня не задерживаются, – задумчиво заметила она.

– Возможно.

– Вот дерьмо-то! – Она снова засмеялась, и приторная сладость исчезла из ее голоса. – Так что у вас за проблемы?

– Это сложный вопрос. Куда сложнее, чем вам кажется. Я тут на днях смотрела телевизор и попала на репортаж о ловле крабов на Аляске.

– Это когда целая шхуна затонула вместе с рыбаками?

Послышался приглушенный стук ножа по разделочной доске. Отличная идея. Я открыла холодильник и устроила ревизию содержимого.

– Дело в том, что мой бывший муж в последнее время обретается на Аляске и как раз недавно остался без работы. На этом… мм… крабопромысле ведь все время требуются рабочие руки, верно? Пока смотрела, я все мечтала: хорошо бы он нанялся на ту шхуну незадолго до того, как она пошла ко дну.

Приглушенный стук прекратился. Я представила себе, как Элизабет шарахнулась от разделочной доски.

– Это плохо говорит обо мне, да? – прямо спросила я, вываливая на стол молодую морковь.

– Я ничего на это не скажу. – Стук возобновился.

– Почему?

– Потому что есть большая разница между тем, что я должна сказать, и тем, что на самом деле думаю.

– В самом деле большая?

– Огромная. Я должна бы сказать, что нет смысла четко делить что бы то ни было на хорошее и плохое. Затем спросить, какие ощущения у вас самой вызывают мечты о том, чтобы ваш бывший муж отправился ко дну.

– Роскошные, мать его так!

– Вот ведь дерьмо-то! – Очевидно, это было любимое присловье Элизабет, и на сей раз оно было круто замешано на укоризне пополам с одобрением. – Вы только посмотрите на меня. Столько денег выбросить на образование, а за что ни схватись, кроме как «вот дерьмо», и сказать-то нечего.

Ревизия в шкафчиках вознаградила меня деревянным вазоном, полным орехов. Я захватила полную горсть.

– А второй вариант?

– Что, простите?

– Пока я знаю только то, что вы должны были бы мне сказать, но понятия не имею о том, что вы на самом деле думаете. Что я – воплощение зла?

– Нет. Что за ерунда! – Я представила, как Элизабет отмахивается рукой с зажатым в ней ножом. – Я думаю, что человеку свойственно желать зла недругу или обидчику. Мы все этим занимаемся время от времени. Когда этим дело и ограничивается, все в порядке. К чему я веду? Если вы не устраивали бывшего мужа на шхуну, зная, что она вскоре пойдет ко дну, тут и говорить не о чем. Представили себе, насладились – и хватит, займитесь другим делом.

Ух ты! У меня даже нож из рук выпал.

– Вы в самом деле так думаете?

– В самом деле.

Мне пришло в голову, что я могу к ней привязаться, к этой Элизабет.

– Знаете, второй вариант нравится мне больше.

– Что, правда? – Она так удивилась, что снова перестала стучать ножом.

– Моральный удар под ложечку действует отрезвляюще. Спросите любого киношного психолога.

– Конечно, если он не мать-одиночка с висящим над ее головой судебным преследованием.

На заднем плане что-то весело прокричал детский голос. Элизабет невнятно ответила, послышалось смачное чмоканье. Не поставить ли точку на своих откровениях? Но черт возьми, когда еще выпадет шанс!

– А что вы скажете о несуществующей музыке?

– То есть?

Я подавила зарождающийся в груди тяжелый вздох. Элизабет не понравилось слово «спятила», но рано или поздно придется воспользоваться если не им самим, то более мягким синонимом.

– У меня в голове то и дело возникает обрывок мелодии. Днем это тоже бывает, а уж ночью, когда пытаюсь уснуть, без этого просто не обходится. Понятное дело, что, кроме меня, никто этой музыки не слышит. Ну что? Спятила я или как?

Молчание, буквально пропитанное коротеньким словом «да». Потом:

– Совсем не обязательно. Это может быть отзвуками работы вашего подсознания.

– Дерьмо, – сказала я устало.

– Нет, я серьезно.

– Я тоже. Это последствия черепно-мозговой травмы. По-моему, трудно не усмотреть связи. Или с точки зрения психоанализа это всего лишь совпадение?

– У кого-то совпадения случаются сплошь и рядом, кто-то вообще не знает, что это такое. Все зависит от того, насколько они часты в вашей жизни.

– Дерьмо!

– Нет, серьезно.

– Ну хорошо, допустим, это подсознание. Очевидно, все зависит от того, имеет ли подсознание дар речи. Получается, что мое имеет. Тогда какого же дьявола оно так долго держало язык за зубами? Почему мне пришлось разбить голову об пол, чтобы оно соизволило заговорить?

– Мне-то откуда знать? Это же ваше подсознание, не мое.

Я решила, что нет смысла дальше муссировать эту тему.

– А что вы там говорили насчет судебного преследования?

– Так его растак! – Элизабет понизила голос. – На сей раз все зависит от того, располагаете ли временем вы.

– Послушай, ты адвокат по каким делам?

Уолтер уже украсил вешалку своим элегантным плащом и как раз пытался ослабить узел галстука, когда я появилась из кухни в носках, оскальзываясь на хорошо натертом паркете, в самой бесформенной своей майке, о которую уже неоднократно успела вытереть руки.

– По гражданским, – рассеянно откликнулся он и вытянул шею в сторону кухни. – Это оттуда идет такая вонь?

– Оттуда, – признала я кротко. – Поэтому на ужин будет пицца из «заказов на дом».

– Что ты натворила?

– Ты забываешь, что я из категории жертв, а не злодеев. Жертва обстоятельств. А речь идет о моей подруге по имени Элизабет. А! Тебя интересует, что я натворила на кухне?