Чек оттягивал руки. Пришлось его снова положить.

Голова кружилась – трудно сказать, от долгоиграющих последствий травмы, нервного потрясения или близкого присутствия Уолтера. Стеснение в горле все длилось, на губах играла бессмысленная улыбка идиота. Очередная тупость мозга.

Уолтер, деликатно смотревший в окно, должно быть, ощутил мой завороженный взгляд. С минуту мы молча улыбались друг другу, потом меня пронзила мысль, что надо бы, наверное, что-то сказать. Обшарив отупевшие мозги, я не нашла ничего лучшего, чем брякнуть:

– Мне очень жаль, что так вышло с твоей женой! Он сразу перестал улыбаться и отвел взгляд. На щеках заиграли желваки.

– Я предпочитаю не говорить на эту тему.

– Ради Бога, извини! – перепугалась я. – Я только хотела…

– Это дело давнее.

Уолтер выглядел так, что я благоразумно подавила порыв положить руку ему на плечо. Как всегда, из ниоткуда возникла моя несуществующая музыка – отличный фон для затруднительной сцены. Я прикрыла глаза.

– Что с тобой?

Голос был едва слышен за нарастающим валом звуков. Крещендо приближалось. Ближе… ближе… Тишина.

– Ванда!

Что-то коснулось моей руки. Я подняла отяжелевшие веки.

– Ничего особенного, все та же призрачная музыка. Знаешь, что самое неприятное? Я никак не могу вспомнить название. Кажется, вот-вот ухватишь, но все смолкает за один миг до этого.

– Ты только слышишь или еще и видишь?

Ну вот, и он тоже ставит под сомнение мою психическую нормальность. Очень мило с его стороны! Ему до лампочки, что я собой представляю в постели, зато живо интересует, насколько я спятила.

– Я не псих!

– А я ничего такого и не говорил.

Я только отмахнулась. Какая разница?

– Сколько из этого причитается тебе? – спросила я, помахав чеком.

– Да ничего мне не причитается, – ответил Уолтер (к этому моменту он уже заметно оттаял). – Я ничего не сделал, даже не сказал ничего, чтобы добиться для тебя этих денег. Говорю же, в данном случае я просто курьер.

Он выпрямился, словно готовясь совершить рывок к двери. Серый деловой костюм сидел на нем безупречно, и я невольно нарисовала себе все, что он облекал. Вот уж некстати!

– Но должна же я тебя как-то отблагодарить! – Я снова помахала чеком – ну прямо как заведенная. – Ведь я-то отлично знаю, что собой представляет Эдгар Дауд. Не человек, а тайфун. Так что ты заслужил некоторую компенсацию.

Его улыбка. Учащенный стук моего сердца.

– Я пришел не затем, чтобы оттяпать какую-то долю. Хотелось лично тебя порадовать, вот и все. – Уолтер взял меня за плечи и сжал их совершенно бесполым, чисто дружеским пожатием, каким тренер ободряет игрока, оставленного запасным. – Ну, мне пора. Думаю, деньги тебе пригодятся. Всегда полезно иметь что-то про запас, на черный день. Пока еще найдется работа…

Ну и ну. Оказывается, и Уолтер Бриггс может сделать промах. Ему не следовало упоминать о работе, а вернее, об отсутствии таковой. Также как мне не следовало упоминать о его жене. Если бы существовала премия «За самое большое чисто ляпсусов в одном разговоре», мы были бы в первой тройке. Я растянула губы в фальшивой улыбке.

– Спасибо за все, Уолтер.

Он ушел, а я осталась стоять возле кухонного стола с чеком на десять тысяч долларов, тупо глядя на дверь, любезно оставленную распахнутой, и понятия не имея, с чего начать новую жизнь. Когда вдруг зазвонил телефон, я схватила трубку в надежде, что жизнь сама предоставит мне какую-то возможность.

– Я насчет объявления.

Голос был мужской, бархатистый и вкрадчивый, очень похожий на голоса киношных шпионов, на которых так и вешаются женщины.

– Да? – только и сказала я.

Это никак не могла быть Лаура, поскольку Лаура уже звонила, во всем призналась, вроде как попросила извинения и была мною великодушно прощена. Так что дело было закрыто.

– Да, – подтвердил голос. – Насчет объявления в «Хейстингс дейли репортер». Вы ведь Ванда?

– Да, я Ванда, но…

Что происходит? Кто из них ошибся, Лаура или этот тип? Но кто-то из двоих точно звонил не по тому объявлению. У кого-то мозги были набекрень. А может, этим страдает в Хейстингсе каждый. В таком случае глупо было раскошеливаться на две недели. Я прокашлялась и попробовала сделать свой голос задушевным.

– Я в самом деле Ванда. А вы кто? Тот самый?., мм…

Тут я самым позорным образом потеряла нить разговора, отвлекшись на человека, идущего через улицу (вдруг это Уолтер решил вернуться?). К сожалению, это оказался всего лишь Мэнни, почтальон.

– Это зависит, детка, это зависит… – сказали в трубку. – А ты «та самая»?

Кто бы это ни был, он зря старался показаться матерым обольстителем, потому что параллельно с аппетитом жевал. А звонил, должно быть, из пропахшей табаком забегаловки. Я содрогнулась и с возгласом «Фу!» прекратила бессмысленный эпизод, а чуть позже слушала длинные гудки, с нетерпением ожидая, когда трубку снимет печально знакомая мне особа.

– Алло, это Дженнифер из отдела объявлений газеты «Хейстингс дейли репортер». В данный момент я не могу с вами побеседовать, но если вас не затруднит оставить сообщение, я перезвоню при первой же возможности.

Я посмотрела на часы. 12.47. От трубки, в которую я только что говорила, пахло перегаром. Я отложила телефон и пошла в ванную, привести наконец в порядок и себя.

Глава 4

– Мне очень неловко, отец мой, но я не католичка.

Я трубно высморкалась в пригоршню бумажных платков, уже и без того изрядно промоченных (мой фонтан слез работал почти без перебоев). Если жизнь идет вкривь и вкось, мы особенно остро сознаем это в ванне или в душевой кабинке – обнаженные, мокрые и беззащитные. Невольно приходит в голову: вот потому многие и стараются заглядывать туда как можно реже.

Как ни глупо это звучит, но все началось с куска мыла «Айвори». Я не покупала это мыло три года по той простой причине, что Джордж только таким и пользовался и роскошный запах неизменно вызывал у меня тошноту. Тогда почему я купила его на этот раз? Хороший вопрос. Разумеется, из принципа. Стоя в отделе гигиенических средств, я вдруг исполнилась решимости доказать себе и всему миру, что ни одна сволочь (даже такая законченная, как бывший муж) не смеет влиять на мои вкусы.

И я купила целый блок «Айвори», видя в этом огромную победу над собой.

Сказать по правде, я не сразу решилась его вскрыть и какое-то время пыталась намылиться обмылком «Дав». Однако скоро стало ясно, что обмылку не совладать с последствиями целой недели, проведенной в обществе Альберта (не считая сегодняшней генеральной уборки). Я взяла «Айвори», вдохнула знакомый аромат… и следующие полчаса рыдала в ванной навзрыд, подкошенная лавиной воспоминаний о самом страшном периоде своей жизни.

То был долгий период. Начался он еще в колледже, где я познакомилась с Джорджем. Это не значит, что мы вместе учились. Училась я, а Джордж работал – вышибалой в баре «Пеппи», куда мы с друзьями любили захаживать после занятий. Он был на десять лет старше, жутко сексапильный и рисковый, байкер и металлист, крепкий орешек с нежной сердцевиной, видеть которую было дано только мне. Почему только мне? Да потому, что я ее выдумала. Взлелеяла. Сотворила то, чего на деле никогда не существовало.

По крайней мере по отношению ко мне.

Я находила любой предлог оказаться поближе к двери, где, так сказать, было рабочее место Джорджа, и мы упоенно флиртовали. Я проболталась о том, что сплутовала на тесте по определению ай-кью, и Джордж все время подшучивал над моей «умственной отсталостью», а заодно и над комплексами по этому поводу. Тут он попал прямо в точку. Я, как дура, зубрила всякую всячину, чтобы не осрамиться в легком трепе, но чем больше знала, тем больше отрывалась от действительности.

Как и положено байкеру, Джордж одевался в кожу и увешивал себя всевозможными железяками. Он был лично знаком с ударником из группы «Уайтснейк». Он дымил как паровоз, предпочитал нездоровую пищу и чуть ли не каждый вечер упивался до полной отключки. Кроме длинных волос, он носил еще и бороду, и я была без ума от него, воображая, как все это подкосит родителей. Пределом моих мечтаний было, что они возненавидят его с первого взгляда. Иными словами, Джордж был само совершенство. Он порождал во мне сладкий трепет испуга, замешанного на вожделении, и казалось, нет, я была совершенно уверена, что именно из таких получаются самые лучшие мужья, что он уже перебесился и теперь только ждет подходящего случая, чтобы остепениться и войти в категорию образцовых мужей и отцов семейства. Я рисовала себе сладкие картины нашей семейной жизни. С каким снисходительным смехом мы станем вспоминать былые безумства! Как будем дивиться великой силе любви, которая в корне меняет людей!

Такой вот дурой я была. Первая увесистая оплеуха не выбила у меня из головы моих идиотских представлений о будущем, да и последующие тоже.

Джордж предложил пожениться на другой день после того, как сломал мне руку, и я повторила свое «да» десять раз, обливаясь счастливыми слезами и зная, зная всем сердцем, что настал долгожданный час, что вот теперь-то он изменится на веки вечные. Он станет Джорджем, которого я придумала, и мы будем целыми днями, не разжимая объятий, нежиться в облаке аромата «Айвори», а мечты будут становиться явью буквально у нас на глазах.

Явью, однако, стало лишь то, что родители действительно возненавидели Джорджа с первого взгляда. Когда я сообщила, что собираюсь выйти за него (менее чем через сутки после того, как попала в больницу со сломанной рукой, и менее чем через полдня после того, как поклялась, что никогда его больше не увижу), мама перестала со мной общаться. Отец с тех пор ограничивался подарком к Рождеству и открыткой с чем-нибудь вроде «У всех у нас случаются дни, когда не обойтись без хорошей дозы крепкого». Вот он-то никогда не был оторван от действительности, а уж о моем будущем знал не в пример больше, чем я.