– На сегодня – две сотни косых.

Макс нахмурился.

– И это все?

Я покачала головой.

– Нет, две сотни я должна прямо сейчас. За август и сентябрь.

– Дорогая, сколько ты должна ему вообще?

Теперь он говорил мягко, волнуясь за меня.

Мои плечи поникли, словно я тащила всю эту сумму в виде золотых слитков на собственной спине.

– Четыре сотни, – ответила я.

– И к какому соглашению вы пришли?

Облизнув губы, я хлюпнула носом и взглянула в глаза Макса, так похожие на мои.

– Тебе это не понравится.

– Ласточка, мне это уже не нравится. Просто скажи.

Я сжала его руки, и слезы полились снова, стекая со щек.

– Я могу либо заплатить ему четыреста тысяч, либо…

Несколько раз сглотнув, я попыталась протолкнуть в горло гигантский и отвратительный ком, чтобы признаться Максу в том, о чем я думала, хотя в глубине души понимала, что сделать этого не могу.

– Либо?..

Макс смотрел на меня так ласково, чуть кривя губы в озабоченной гримасе.

– Либо себя. Провести с ним одну ночь.

Макс подался вперед и прижался лбом к моему лбу.

– Дорогая, только через мой труп.

Он произнес это твердо, непреклонно, абсолютно серьезно.

В мозгу у меня промелькнула мерзкая мыслишка, и я мрачно фыркнула. Макс не знал, что Блейн принадлежит к людям как раз того сорта, которые воплотят его слова в жизнь без малейшего угрызения совести.

Мой телефон зазвонил и завибрировал у бедра. Я носила мобильник с собой постоянно, не отходя от него ни на полшага на тот случай, если придут какие-то новости о Уэсе.

Я взглянула на экран. Господи Иисусе. Джинель.

– Джин? – ответила я, отчаянно желая услышать ее голос и убедиться, что с ней все в порядке.

Блейн обещал мне, что ее отпустят и доставят домой в течение часа.

– Я дома.

Вот и все, что она сказала, прежде чем оборвать звонок.

Глава седьмая

Таксисты в Лас-Вегасе жгут! Дай им стобаксовую купюру, и они с легкостью нарушат все мыслимые и немыслимые правила. Я знала, что моя лучшая подруга вернулась домой после того, как ее похитили и избили – и все это в течение одного дня – и не могла не сходить с ума от беспокойства. Каждое нервное окончание сыпало искрами, как проволока под током, готовая всадить электрический разряд в любого, кто к ней прикоснется.

Когда водитель притормозил у тротуара рядом с домом Джин, я швырнула ему комок двадцатидолларовых банкнот, которые хранила на экстренный случай (и это не считая уже обещанной сотни), вылетела из машины и промчалась вверх по лестнице к двери.

Вместо того, чтобы забарабанить в дверь так, будто от этого зависела моя жизнь – и как мне хотелось сделать – я вытащила кольцо с миниатюрной доской для серфинга, где висели все пять моих ключей. Один – от дома Уэса, второй – от папиной халупы, третий – от квартиры Мэдди, ключ от «Сьюзи» – моего мотоцикла, и последний, от квартиры Джин. Пять мысленных напоминаний о тех людях, которые значили для меня больше всех на свете. Хотя, следует признать, в последнее время у меня появилась целая орда новых друзей, мало в чем им уступавших.

Сунув ключ в замочную скважину, я отперла дверь и тихонько, на цыпочках, вошла внутрь. Лампа на прикроватном столике у дивана горела, но в доме не раздавалось ни звука. Я прошла мимо гигантского дивана темно-бордового цвета, слишком громадного для этой комнаты и, в то же время, самого удобного во вселенной. Когда я опускалась на его пышные подушки, он нежно обхватывал мои бедра и спину и баюкал мое тело в теплых объятиях. Да, лучший в мире.

Кухня и прихожая выглядели одинаково темными и безжизненными. Я медленно прокралась по коридору, ведущему к двум спальням. Джин постоянно держала одну комнату для гостей. По словам Джин, она всегда хотела быть уверена в том, что в ее доме найдется местечко для меня, где бы она ни жила. Вот какая у меня лучшая подруга. Свет в ее спальне был включен. Я легонько постучалась.

– Джин, это Миа, – сказала я.

– Уходи, – пробормотала она в ответ, давясь всхлипом.

Я толчком распахнула дверь. Джин, все еще в своем изодранном танцевальном костюме, лежала, свернувшись в углу комнаты. Вокруг ее носа и рта виднелась корка засохшей крови, темные потеки расчертили шею. Розовые стразы посверкивали в ярком свете. Джин включила лампу на потолке, светильники на обеих тумбочках, плюс из двери ванной тоже бил свет. Все это могло сравниться яркостью с электрическим парадом в Диснейленде и настолько резало глаза, что, если не прищуриться, рисковал ослепнуть. Сощурившись, я медленно подошла к Джин и села рядом с ней на корточки. Она тряслась, словно лист на ветру. Я положила ладонь ей на колено, но она отпрянула, клацнув зубами. Слезы ручьями лились у нее по лицу, оставляя черные липкие потеки туши и макияжа и смешиваясь с грязью. Ее щеки распухли, вокруг глаза набух уродливый лиловый фингал, а губу, похоже, надо было штопать.

Ярость, доселе мне незнакомая, охватила все мое существо. Я так вскипела, что боялась обжечь свою лучшую подругу прикосновением. Но я знала, что нужна ей, так что стиснула зубы, скрипнув ими так сильно, что услышала скрежет, доносящийся из собственного рта. При взгляде на ее миниатюрное тело, избитое, изувеченное, израненное, у меня кровь закипала в жилах. Несколько раз глубоко вздохнув, я взяла ее за руки.

– Идем, милая. Я помогу тебе.

Джинель резко мотнула головой.

– Нет, ты должна уй-уйти. Если они в-вернутся, они точно с-схватят тебя. Он сказал, он с-сказал, что сделает т-тебя своей, Миа. Они сильно х-хотят тебя за-заполучить.

Она так судорожно сжала мой бицепс, что я знала – к утру там останутся синяки.

– На-на сей р-раз он не ос-остановится, пока не п-получит тебя, – просипела она сквозь стучащие зубы, глядя на меня безумными глазами василькового цвета.

Эту девушку напугали до смерти, и мне ненавистна была мысль, что во всем виновата я. Они причинили боль моей лучшей подруге из-за меня. Слава богу, что сейчас с ней все было в порядке. И я позабочусь о том, чтобы так и оставалось.

Я обхватила ее и прижала к себе. Секунду спустя слезы перешли во всхлипы, а затем все ее тело затряслось от рыданий. Двадцать минут я молча сидела, позволяя ей выплакаться, изгнать демонические призраки того, что с ней произошло. Конечно, полностью они не исчезнут. Скорей всего, еще долгое время она будет оглядываться через плечо и дважды и трижды проверять, заперты ли дверные замки. Вполне вероятно, что ей понадобится помощь психотерапевта. Что бы Джин не потребовалось, я это достану. Как-нибудь, откуда-нибудь.

– Давай, милая. Давай тебя отмоем.

Я погладила ее по волосам и спине мягкими, успокаивающими движениями.

Джин кивнула и не стала сопротивляться, когда я помогла ей встать. Хорошенько рассмотрев ее костюм вблизи, я чуть снова не слетела с катушек. Передняя часть платья была распорота до пупка, и грудь едва прикрывали кусочки хлипкой ткани. У каждого бедра были проделаны новые разрезы, словно ублюдок хотел хорошенько рассмотреть все то, что ниже пояса. Я развернула Джин и отвела в ванную. При этом я так сильно прикусила язык, что ощущала вкус крови во рту. Я изо всех сил пыталась не вскрикнуть, не заорать и не разнести в труху все на своем пути, пока не найду этих уродов и не уложу в могилу голыми руками.

Включив душ, я помогла Джин снять одежду. Она немедленно прикрыла грудь, хотя я видела ее сиськи миллион раз. Джин не отличалась застенчивостью, как и я. Мы знали друг друга всю жизнь, но если скромность сейчас могла ей помочь, я возражать не собиралась. Убедившись, что вода нормальной температуры, сняла футболку и брюки, оставшись в лифчике и трусиках. Затем завела Джин под душ.

Прилагая максимум усилий, я мыла подругу, стараясь не задевать многочисленные синяки, порезы и царапины, покрывавшие все ее тело. Было бы здорово подать на Блейна в суд, но, зная своего бывшего и сколько человек из местного полицейского управления у него в кармане, я понимала, что это бесполезно. Подлец просто рассмеялся бы нам в лицо. Я щедро выдавила на мочалку гель для душа и, как ребенку, велела Джин поднять сначала одну руку, затем другую, затем одну ногу и другую. Потом, выдавив на губку еще мыла, я сунула ее в руку подруги.

– Помой грудь и причиндалы, Джин.

Она кивнула и методически сделала то, о чем я просила, словно была лишь роботом, исполняющим приказания. Вылив на ладонь немного шампуня, я помыла ее длинные белокурые волосы, медленно массируя голову и – хотелось бы на это надеяться – снимая хотя бы малую часть сегодняшнего стресса. Когда я добралась до затылка Джин, она вздохнула, и ее напряженные плечи наконец-то расслабились и опустились. Одно очко в пользу Миа!

Я повторила тот же процесс с кондиционером, стараясь действовать аккуратно и не прикасаться к другим частям ее тела. Детьми и подростками мы не раз мылись в душе вместе, но после сегодняшнего дня мне хотелось, чтобы она была уверена: ее любят, а не пытаются ей воспользоваться. Она должна была знать, что я уважаю ее личное пространство и, в то же время, готова помочь любым способом, если она будет нуждаться во мне.

По большому счету, эта женщина была мне как сестра, и я любила ее больше самой жизни. Если бы я могла отменить то, что случилось, позволив им схватить себя вместо нее, я бы с радостью согласилась – лишь бы она испытала хоть на грамм меньше боли.

– Милая, помой лицо вот этим, только осторожно, ладно? – сказала я, протягивая ей мыло для лица.

Джин потерла руки о брусок, как будто согревая их. Я забрала мыло, и она опять покорно сделала то, что ей сказали. Каждый раз, когда Джин задевала губу, щеку или глаз, она вздрагивала и охала от боли. И каждый звук был очередным гвоздем, вбитым в крышку гроба Блейна. Я хотела, чтобы он заплатил за то, что сотворил с Джинель. Проклятье, я хотела, чтобы он харкал кровью за то, что сделал с моим отцом и с моей лучшей подругой. Схватив сегодня Джинель для того, чтобы заставить меня подчиниться, он зашел чересчур далеко. Мне надо было что-нибудь придумать. Мы не могли постоянно жить в страхе. Я не могла вечно трястись, представляя, как любимые мной люди выходят из дома или с работы, и их хватает один из громил Блейна, а затем пытает и мучает, лишь бы оттрахать мне мозг.