Помолчав пару секунд, она откашлялась и продолжила:

– Дорогая, они расстреляли девять человек из съемочной группы, семеро из которых умерли на месте, похитили оборудование и схватили остальных шестерых. Двоих раненых доставили в госпиталь, где один скончался во время операции. Второй все еще борется сейчас за жизнь. Миа, остальных шестерых держат в заложниках. Дорогая… мне так жаль. Наше правительство уже подключилось. Сам президент принимает в этом участие.

О. Боже. Мой.

– Я не понимаю! Ты говоришь, что он либо погиб, либо борется в больнице за жизнь, либо террористы держат его в заложниках?

Когда я осознала всю серьезность ситуации, у меня в горле застрял комок размером с мяч для гольфа.

Голос Аспен сорвался, и я поняла, что она всхлипывает.

– Мне так жаль, так жаль…

Телефон смолк на секунду, а затем в трубке раздался мужской голос.

– Дорогая, это Хэнк. Я понимаю, что ты, вероятно, с ума сходишь от страха, но мы не знаем, был ли Уэс среди тех, по кому стреляли, или кого захватили. Он может быть жив. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы это выяснить.

Я грохнулась на пол как раз в тот момент, когда в комнату вбежал Макс.

– Какого дьявола?

Он подхватил меня, посадил на крошечную кушетку, а потом схватил мобильник.

– Это Максвелл Каннингем. С кем я говорю?

Он замолчал и долгое время слушал. Казалось, что прямо у меня на глазах его тело превращается в камень. Выставив челюсть, он прорычал сквозь зубы:

– А что сейчас делается? Мне нужна информация. Имена погибших и тех двоих, кого доставили в госпиталь. Это информация нужна мне вчера, Хэнк. У вас с Аспен есть какие-то связи в верхах?

Пока я наблюдала за тем, как Макс расхаживает по комнате, тяжело топоча ковбойскими сапоги по линолеуму, меня осенило. У меня были связи в правительстве. Уоррен Шипли. И этот человек был обязан мне по-крупному, учитывая, что я не засадила его сына в тюрьму за попытку меня изнасиловать.

– У меня есть, – сказала я.

Прозвучало это едва слышно, потому что огромный комок перекрыл мне горло.

Макс продолжал вышагивать, но прикрыл микрофон ладонью.

– Минутку. Что, сестренка?

Стряхнув с себя непосильный груз и желание свернуться в маленький клубочек, выплакаться и впасть в сладкое забытье, я выпрямилась.

– М-м-м, мой июньский клиент. Уоррен Шипли. Его сын – один из сенаторов от штата Калифорния, а сам он занимается правительственными контрактами в Штатах и по всему миру. Он знаком с президентом. Я видела их совместную фотографию у него в кабинете. И он мне обязан.

Макс прищурился и скривил губы. Я не собиралась рассказывать ему, почему именно богатый представитель высшего света был мне обязан – нет, ни за что. Я пережила это и двинулась дальше. Оставила все в прошлом, прекрасно чувствовала себя морально и физически. Разумеется, до того, как все это произошло.

Мне нужен был план, любой план – он помог бы мне продержаться, пока мы не узнаем больше. Уэс, мой прекрасный Уэс. Он мог быть в руках людей, которым глубоко плевать на американцев, нашу политику и наши религиозные убеждения, людей, которые большую часть своего времени проводили, пытая и убивая тех, кто не разделял их взгляды. И хуже того, он, быть может, уже мертв или отчаянно цепляется за жизнь в одной из больниц в азиатской глухомани.

Господи боже, пожалуйста, пожалуйста, пусть он будет жив. Пусть он вернется ко мне.

* * *

Приведя себя в порядок в гостинице, я села, дрожа, как осиновый лист, и набрала Уоррена. Он был рад моему звонку – разумеется, до тех пор, пока не понял, зачем я звоню. Уоррен обещал, что использует все свои связи, включая личное знакомство с президентом, и отзвонится мне в течение дня, если не раньше. Еще он сказал, что у него есть надежные источники на Филиппинах, способные раздобыть информацию о террористических группах. Настолько надежные, что помогли его фирме не столкнуться ни с одной группировкой во время перевозки товаров в Азию в прошлом месяце.

Следующие шесть часов прошли так, словно я пробивалась сквозь бетон. Люди приходили и уходили, собирались вокруг меня, но я не ощущала их присутствия. Не в психическом плане. Возможно, я кивала, отвечала «да» или «нет», но в основном бродила по больнице и гостинице как зомби. Потому что я и была зомби. Страх терзал меня так сильно, словно все тело пронзало электрическим током. Если кто-то прикасался ко мне, ощущение было такое, будто в меня ткнули раскаленной кочергой. И вырваться из этого круга отчаяния я не могла. Все, на что я была способна, – это ждать, гадать и волноваться. Господи, тревога за безопасность Уэса была словно живое, дышащее существо, страшная тварь, контролирующая все мои мысли и поступки. Я больше не была собой. Я вся превратилась в тревогу.

Тревога не позволяла мне есть. Тревога не позволяла мне вести самые простые разговоры с людьми, которые любили меня и беспокоились за меня. Нет, она просочилась так глубоко в мое подсознание, что Миа больше не было. Лишь она жила внутри меня, отравляя мой мозг чудовищными, отвратительными мыслями. Мысли превращались в образы: вот мой прекрасный Уэс, скорчившийся в углу, голый, напуганный, раненый, страдающий от невыносимой боли, кричащий, чтобы его отпустили, выпустили наружу. Но в душе он сознает, что никогда не выберется отсюда, что, скорей всего, умрет здесь.

Метнувшись в туалет, я рассталась со скудным завтраком, который проглотила сегодня утром. Я содрогалась и выворачивалась наизнанку, пытаясь изгнать обосновавшегося внутри страшного зверя, – он погружал меня в такое отчаяние, что я напрочь забывала, как выглядит красота. Я не способна была ее больше видеть, даже глядя в ангельское лицо своей младшей сестренки. Единственное на свете лицо, способное утешить меня… разумеется, до встречи с Уэсом.

– Уэс! – вскрикнула я и согнулась над унитазом. – Вернись, черт тебя побери! Не оставляй меня здесь. Ты обещал мне рай!

Я стенала, не осознавая даже того, что нахожусь в больничном туалете, в палате отца, боровшегося за свою жизнь. Слезы лились из меня вместе с желчью и желудочной кислотой.

– Ласточка!

Макс присел на корточки рядом со мной. Коленями он зажал мои ребра и отвел свесившиеся на лицо пряди.

– Ты не одна, Миа. Я здесь, сестренка. Я всегда буду здесь. Ты не одна, – снова шепнул он мне в волосы.

Желудок наконец-то перестал выворачиваться. Макс накрыл меня своим телом, как одеялом, защищая от холода, который терзал меня всю неделю, с самого приезда в Вегас. Брат помог мне встать на ноги, прислонил к раковине, намочил несколько бумажных полотенец и вытер мне рот. Потом взял еще несколько и обтер лицо.

– Если он погиб, я этого не переживу, – прошептала я.

Макс зажмурился и прижался лбом к моему лбу.

– Я позабочусь о том, чтобы ты пережила. Ты нужна Мэдди. Ты нужна своему отцу и, Миа, родная, ты нужна мне.

– Но, Макс, я люблю его.

Он испустил страдальческий вздох.

– Я понимаю, милая. Я понимаю, и, если что-то когда-то случится с Синди, я с ума сойду, но ты не можешь себе этого позволить. Не сейчас. Мы даже не знаем еще, что на самом деле произошло. Надо немного обождать. Пусть твой друг выяснит все, что сможет. А затем, в зависимости от того, что они скажут, мы подумаем, как справиться с этим. Вместе. Хорошо?

Облизнув губы, я потерлась своим больным лбом об его лоб. Обхватив Макса руками за голову, я уткнулась лицом в его теплую шею и разрыдалась. Он обнимал меня, позволяя выплакаться, пока я шептала ему обо всех своих страхах: как я боюсь, что потеряла Уэса, потеряю папу, что потеряю Мэдди, когда она выйдет замуж, и теперь, когда у меня появился Макс, я потеряю и его. Он снова и снова уверял меня, что ничего подобного не случится. Говорил, что нужно просто немного веры в Бога, в силу папы и Уэса, и что мы выйдем из всех этих испытаний, благоухая, как свежеиспеченный яблочный пирог.

Мне больше всего на свете хотелось верить его обещаниям. Впервые в жизни я положилась на Господа, Вселенную, любого, кто слушал там, наверху, – мне оставалось лишь надеяться, что они проведут меня через все трудности, сохранив жизнь и здоровье моим любимым.

Глава четвертая

– Дорогой Бог, я, э-э, я знаю, что молюсь тебе довольно редко и посещаю церковь не так часто, как бы тебе хотелось.

Я застонала и шумно выдохнула.

– Это ложь. Ты знаешь, что это ложь. Я никогда не хожу в церковь. Не помню, когда я в последний раз переступала порог хоть какой-то церкви.

Прикусив губы, я прижала их к моим сплетенным пальцам и закрыла глаза. Я стояла на коленях перед кроватью в отеле. Солнце только что село, и Мэдди с Мэттом отправились поужинать перед ночным дежурством в палате отца. Предполагалось, что я отдыхаю, но заснуть я не могла. Уэс – тревога о нем, безумная боязнь того, что с ним может произойти, – занимал все мои мысли. Больше всего мне хотелось просто сесть в самолет и полететь на тот остров, где моего киношника-серфингиста видели в последний раз. Но я даже не знала точно, на каком острове они были. Уоррен не звонил, а прошло уже двенадцать часов. Двенадцать часов полной неизвестности.

Ни слов, ни надежды, ничего.

Вот как я оказалась на коленях перед кроватью, со сложенными для молитвы руками и обратилась к Богу, с которым прежде не чувствовала никакой духовной связи.

– Позволь мне начать все сначала, Господи. Я ведь могу это сделать, верно? – тряхнув головой, сказала я. – Я могу. Тебе это неважно. Ты знаешь, что я не идеальна. Ну вот, слушай.

Содрогнувшись всем телом, я начала снова:

– Мужчина, которого я люблю, пропал. Я отказываюсь верить, что он мертв. Мне кажется, я бы почувствовала, если бы он умер. Разве не так? В смысле это же ты соединяешь две половинки души, правильно? Родственные души чувствуют друг друга так, как не описать словами. Значит, если бы моей второй половинки не стало, я бы это почувствовала.