Сидевшая посередине Рэни выглядела бледной и необычно молчаливой. Теперь она снова казалась маленькой, потерянной пожилой леди, беззащитной и утратившей ориентиры в мире, который не способна понять.

– Так все неожиданно, – рассказывала Шина, дочь Чака. – Мы поехали в приемное отделение скорой помощи. Папа жаловался на боли в животе. Честно говоря, я думала, что там ему дадут слабительное, может, оставят на ночь у себя, а потом отправят домой. Папа всегда отличался крепким здоровьем… всегда…

Молоденькая симпатичная девушка, которой, на взгляд Мэтти, было лет шестнадцать, вскочила со своего места за роялем и поспешила через всю комнату обнять маму. Комната снова погрузилась в удушающую тишину.

Мэтти взглянула на Гила, ища поддержки. Мужчина кашлянул.

– А рояль… его?

Внучка Чака грустно улыбнулась, из-за чего Мэтти стало на душе еще горше. Она узнала затравленный взгляд этих глаз. У нее самой когда-то был такой же. Она видела его, когда смотрела в зеркало.

– Он играл каждый день, иногда по нескольку часов…

Рояль Чака заметно выделялся в этой комнате. Присутствие инструмента подчеркивали вазы с белоснежными лилиями, аккуратно расставленные на паркетном полу вокруг него. Рядом в простых стеклянных подсвечниках горели небольшие чайные свечи. Рояль стал усыпальницей. Мэтти спросила себя, будет ли кто-нибудь еще играть на нем. Что делать с роялем, если его владелец умер? Если его отсюда забрать, исчезнет ли вместе с ним сердце комнаты, в котором рояль простоял столько времени? Инструмент был очень красивым. Всякий мог оценить искусство мастера по полированному ореховому дереву. Создавалась иллюзия, что его вырезали из цельного куска янтаря. Инструмент был частично задрапирован бархатной тканью бутылочно-зеленого цвета. Внизу виднелись сверкающие на солнце бронзовые колесики и педали. Инструмент был старым, но о нем хорошо заботились. Мэтти перехватила взгляды дочерей и внучки Чака. Казалось, они подспудно надеялись, что Чак внезапно появится на вращающемся табурете перед роялем и начнет играть.

– В шесть утра, – произнесла Элеонора, младшая дочь покойного.

В голосе звучало эхо рыданий. Эту сладковатую горечь Мэтти недавно испытывала и сама.

– Самый дорогой будильник на всю округу. Папа любил вставать рано и всех будить. Обычно он играл Фэтса Домино или Нила Седаку[103], но в те дни, когда его донимали боли, исполнял «Ноктюрны» Шопена или «Лунный свет» Дебюсси… – Она покачала головой. – Теперь утро у нас такое тихое…

– Он играл наши песни?

Все обернулись на голос Рэни, которая вопросительно смотрела на старшую дочь Чака.

– Конечно, – улыбнулась Шина. – Когда папа узнал, что вы приезжаете, он только их и играл. Он собирался порадовать вас попурри, когда вы приедете…

– Если бы мы приехали вовремя, как обещали… – голос Рэни дрогнул, а глаза наполнились слезами, когда до ее сознания дошла правда.

– Ах, миссис Сильвер! Вы не могли предугадать… никто не мог… Все произошло так неожиданно. Мы до сих пор не знаем, что именно случилось. Коронер[104] еще ничего нам не сообщил, но… Мне жаль, что вы так и не встретились. Не могу передать, как много значил для него ваш приезд. Он словно снова помолодел, прыгал по дому и рассказывал все эти старые истории… Он их часто рассказывал, но на этой неделе мы их все переслушали заново. Последнее, что он сказал… – Голос ее дрогнул, и сестра взяла Шину за руку. – Когда в больнице мы выходили поговорить с врачом, он напоследок сказал: «Пусть они меня здесь не задерживают. Мне надо встретиться с Рэни Сильвер. За шестьдесят лет много чего накопилось, о чем можно рассказать».

Рэни громко всхлипнула и уткнулась лицом в носовой платок. Мэтти нагнулась, желая коснуться ее руки, но старушка отстранилась.

– Со мной все в порядке, просто не могу поверить, что мы опоздали.

Мэтти сомкнула веки. Все те часы, которые они впустую потратили на дорожные пробки и упрямство… А в это время их шансы улетучивались подобно тому, как песок смывается обратно в море отступающими волнами. Все оказалось очень сложно, а они-то планировали, что эта встреча состоится, будет весело, зазвучит непринужденный смех и все обиды забудутся.

– На когда запланирован концерт? – спросила Элеонора, возвращая Мэтти в реальность.

Гил взглянул на нее.

– На четверг вечером, если… – он повернул голову к Мэтти, – это еще возможно.

Что она могла сказать? Согласно плану должна была выступать вся пятерка целиком. Будет ли с их стороны неуважением к покойному выступить без Чака?

– Концерта не будет, – отрезала Рэни. – Только не сейчас. Это невозможно.

Гил подался вперед и теперь сидел на самом краешке.

– Рэни! Я понимаю, как вам, должно быть, тяжело, но…

– Никаких «но», Кендрик! Речь шла о том, что или все, или никто. Мы об этом говорили, когда Джуна дала согласие. Я не могу выйти на сцену… на любую сцену без Чака Пауэлла.

Мэтти беспомощно наблюдала за спором Гила и Рэни. Дочери Чака настаивали на том, чтобы выступление все-таки состоялось, но Рэни никого не хотела слушать. Ее голос стал громче, а реплики резче:

– Я не согласна. Перестаньте меня уговаривать! Чак и был «Серебряной пятеркой». Он держал нас вместе около пяти лет. Без него мы бы давно разбежались и пошли каждый своей дорогой. Под конец мы держались вместе только ради Чака. Поэтому… – Ее глаза округлились, и Рэни повернула голову к Шине и Элеоноре: – Ах, девочки! Я чувствую себя такой виноватой, что до сих пор не извинилась перед ним! Столько лет упущено! Я любила его как брата… ну, вы знаете… даже больше того… Он всегда вносил мир в наш ансамбль, общие интересы ставил на первое место, оставляя свои личные на потом. Своим успехом мы благодарны в первую очередь ему, а не Рико и всей этой музыкальной индустрии. Чак был клеем, на котором все держалось в трудные периоды. Без него не было бы ни хитовых аудиозаписей, ни турне, вообще ничего. Если бы не он, мы бы все перессорились еще задолго до того, как записали первый сингл.

– Он любил вас, Рэни, – грустно произнесла Шина. – Надеюсь, вы это знаете. Любил сильнее, чем вы могли любить его.

Немного сбавив обороты, Рэни кивнула.

– Он вам рассказал?

Мэтти смотрела на старушку. Неужели Шина знает то, чего не знает она?

– Конечно, рассказал, дорогая. Он не был бы собой, если бы что-то скрывал. Вы и сами знаете, каким он был. Папа часто повторял, что носит свое сердце открытым для обозрения, как запонки на манжетах. Он любил вас даже тогда, когда вы отказали ему… даже когда ушли из группы, а его карьера на этом закончилась, даже позже, когда…

– Нет! Пожалуйста, прекратите.

Тяжело вздохнув, Рэни прижала руку ко лбу.

– Что случилось позже, Рэни?

Мэтти не смогла сдержаться. Она должна знать. До сих пор Рэни настаивала на том, что она и Чак были всего лишь близкими друзьями, но и прежде Мэтти чувствовала, что Рэни что-то недоговаривает.

– Долго рассказывать. Много тогда чего случилось…

– Он вас ни в чем не винил.

– Неужели ни в чем?

– Ни в чем, Рэни. Даже когда он прилетел обратно после того разговора с вами и долгие месяцы приходил в себя. Он всегда говорил, что это ваше решение и ему следует уважительно относиться к нему.

– Что за решение?

Одно дело – расстроить друга, совсем другое – разбить сердце, причем неоднократно, если, конечно, дочери Чака имеют в виду именно это.

Сиреневые кудри Рэни нервно всколыхнулись.

– Не здесь. Не сейчас, когда он… – заявила Элеонора, рассеянно улыбнувшись. – Не могу сказать, что мне это приятно, но что было, то было. Когда мама умерла, он постоянно вспоминал о вас. Подозреваю, даже мама знала, что вы – Та-Которая-Ушла. Именно поэтому он полетел в Америку, хотел быть с вами.

– Я не могла ответить согласием, – чуть охрипшим голосом произнесла Рэни. – Я хотела, но…

– Вы же встречались с другим.

– Нет, я солгала.

Казалось, что даже стены комнаты, повторив ее признание, не могли в такое поверить. Дочери Чака переглянулись.

– Солгали? О чем?

– У меня никого не было! Я была одна, всеми брошена и почти банкрот после того, как эта гадина со мной развелась. Я находилась в полуразваленном состоянии. Ваш папа был хорошим человеком, замечательным человеком. Было бы легко позволить ему взвалить на свои плечи все это… Ну, я о его предложении… Другая, возможно, пошла бы на это, а я не смогла… не смогла после того, что сделала. Я лгала ему и прежде, понимаете, лгала, что влюблена, еще в пятьдесят шестом, незадолго до того, как ансамбль развалился. Когда он решил, что я влюблена в него, я позволила ему так думать. Я совсем этим не горжусь. Я не хотела, чтобы другие заподозрили, что это Рико. Тогда бы все развалилось…

Плечи Рэни ссутулились. Она откинулась на спинку и потерла глаза, измазав щеки коричневой тушью для ресниц.

– Когда ваш папа приехал ко мне во Флориду в восемьдесят девятом и предложил выйти за него замуж, я не смогла принять его предложение. Бог свидетель, он заслужил лучшего, чем я и мои долги.

– И поэтому вы сказали, что встречаетесь с другим, – помрачнев, произнесла Шина.

– Я собиралась рассказать ему все сегодня. Жаль, что не сложилось…

Мэтти не знала, что и думать. Она приехала сюда со своими спутниками, питая большую надежду на успех всего предприятия, но сейчас… Что сейчас? Они добились такого значительного прорыва за два дня с Джуной, но как можно победить смерть? Рэни, кажется, полностью опустошена этим известием. Впервые она не сводит все разговоры к себе любимой. И, кажется, твердо решила, что концерта без Чака не будет. Обе дочери покойного убеждали ее передумать, но старушка настаивала на своем.

– Я очень сочувствую вашему горю, – с трудом поднимаясь, произнесла Рэни. – Мэтти! Возьми мое пальто. Пора нам оставить этих добрых людей в покое.

– Поговори с ней, – склонившись к Мэтти, шепнул Гил.