Думала. Надеялась. Верила…

Дура.

– Отвезу, – послышался рядом его голос, вернувший к действительности. – Ты торопишься?

– Тороплюсь, – соврала она. Он поверил, конечно.

– Жаль, что торопишься. Можно было бы посидеть где-нибудь, поболтать… Хотя вообще-то я и сам тороплюсь…

– В другой раз. – Лена выдавила из себя улыбку. Неужели он не понимает, что этого «другого раза» может вообще не случиться? Или верит в то, что на этот раз не потеряет ее номер телефона? И если даже на самом деле не потеряет – позвонит?

В ответ он только кивнул и повернул ключ зажигания. Двигатель зашумел, и машина медленно сползла с тротуара.

Они ехали неторопливо, а потом еще долго стояли возле ее подъезда, вспоминали истории из школьной жизни, смеялись в два голоса. Напоследок он записал номер ее телефона. На этот раз – не на клочке бумаги, а в записной книжке мобильника.

– Теперь не потеряю, – улыбнулся он на прощание, наклонился и поцеловал ее в пылающую щеку. – Жаль, не удалось нормально пообщаться. Я по тебе скучал.

– На свадьбу-то пригласишь? – поинтересовалась она, отворачиваясь. Место его мимолетного, ничего не значащего поцелуя горело на щеке огнем.

– Приглашу, конечно, – обрадовался он. – Только мы пока еще не решили со свадьбой… Но как решим, я тебе непременно сообщу!

– И я тебе тоже… Сообщу, как только мы решим со свадьбой.

– Ага. Сообщи обязательно…

Она уже вышла из машины и боролась с зонтом, когда он снова ее окликнул, приоткрыв дверцу:

– Лен!

– Ну, что еще? – обернулась она.

– Ты Сашке своему привет от меня передавай! И скажи, чтоб не обижал тебя, иначе я ему морду набью! А вообще, знаешь, я в первом классе был совершенно уверен, что, когда вырасту, женюсь на тебе!

– Ага. Я помню, ты мне говорил. Куда уходит детство… Сашке про морду передам, не беспокойся. Только ты не думай, он меня не обижает.

– Ну вот и ладненько!

Захлопнулась дверца, исчезли едва различимые сквозь шум дождя звуки какой-то минорной сонаты из радиоприемника. Машина развернулась и медленно покатилась вперед по мокрому растрескавшемуся асфальту. Лена раскрыла зонт, и налетевший порыв ветра буквально через несколько секунд вывернул купол наизнанку.


По дороге Евгений заскочил в супермаркет и долго ходил между рядами, волоча за собой большую тележку на колесах, которая к концу этого путешествия оказалась переполненной.

«Кажется, ничего не забыл», – с некоторой растерянностью подумал он, оглядывая тележку.

Впрочем, самое главное присутствовало: бутылка шампанского, головка французского сыра и коробка шоколадных конфет. Все остальное было лишь будничным приложением и большой роли в этот вечер не играло. За несколько месяцев почти семейной жизни Евгений много раз пытался научиться покупать то, что нужно, и не покупать того, что не нужно. Но всегда получалось почему-то наоборот, поэтому он решил покупать теперь все подряд и в больших количествах, чтобы домработница тетя Алла на него не ворчала.

«Домоправительница», – с усмешкой поправил он себя.

Это название гораздо больше отражало сущность крепкой и кряжистой женщины с большими и сильными руками и мрачноватым взглядом. Евгений даже побаивался в глубине души этой суровой дамы слегка за пятьдесят и в ее присутствии ощущал себя первоклассником, получившим первую и самую страшную в жизни двойку. Хоть и понимал, что это ужасно глупо – испытывать робость и детский страх в присутствии домработницы, но поделать с собой ничего не мог. Янка нашла с тетей Аллой общий язык в первый же день, называла ее исключительно «тетечкой Аллочкой» и часто о чем-то доверительно шепталась с ней на кухне, а над его робостью перед «домоправительницей» лишь посмеивалась. Рассказывала, что тетя Алла – очень романтичная особа, что в жизни у нее было множество красивых мужчин и бурных романов, а одна она осталась потому, что тот единственный, которого она любила, предпочел ей другую… Евгений лишь усмехался в ответ, растерянно пожимая плечами. Представить себе тетю Аллу в роли роковой соблазнительницы, а уж тем более в роли страдающей от неразделенной любви молодой красотки было затруднительно. Наверное, нужно было родиться на свет женщиной, чтобы разглядеть в этой фурии милый и безобидный цветок.

И надо же было такому случиться, что в агентстве им порекомендовали именно ее. Хотя были и другие кандидатуры, но Янка категорически всех отвергла. Из-за возраста, со смехом заявив, что не потерпит в доме присутствия еще одной молодой и, вполне возможно, симпатичной женщины.

Смешная она все-таки. Всерьез думает, будто для него могут в принципе существовать какие-то молодые симпатичные женщины. Не понимает, что все они для него теперь – на одно лицо. Вообще без лица. Вообще без возраста и без фигуры…

Смешная. Хотя, если бы год назад кто-нибудь сказал, что с ним может такое случиться, он бы не поверил ни за что в жизни. Да и никто из тех, что знали Евгения достаточно близко, наверняка не поверил бы в возможность такого странного превращения. До встречи с Яной он шел по жизни легко и менял женщин, как перчатки. Теперь все изменилось: «перчатка» подошла по цвету и по размеру, так ловко и удачно села на руку, что менять ее больше уже не хотелось.

«Стареешь», – шутили приятели.

«Может быть», – отвечал он совершенно спокойно, а про себя думал: если это называется старостью, значит, старость в жизни самая замечательная пора и ему крупно повезло, если удалось дожить до нее так быстро, оставив про запас еще как минимум половину жизни.

Хотя началось-то все с совершенно обычного знакомства в баре. Со случайного прикосновения ладоней, освещенных узким языком пламени от зажигалки. Таких знакомств за прошедшие годы у него было десятки, а может быть, даже сотни. Каждый раз все начиналось одинаково и заканчивалось через неделю-другую. Без сожалений, без воспоминаний, без душевных травм и почти без эмоций. Казалось, что так будет всегда, и никаких особенных предчувствий он не испытывал в тот вечер, разглядев за соседним столиком субтильную, коротко стриженную брюнетку, которая задумчиво вертела в руках необычного вида тонкую сигарету. Решив просто предложить прикурить, он подумал, что знает наперед весь сценарий короткометражного фильма их отношений.

Только в тот момент, когда взгляды их встретились, он понял, как сильно ошибался.

А ведь все могло бы быть по-другому. В баре в тот вечер – впрочем, как и в любой другой, – полным-полно было скучающих субтильных брюнеток, и пышных блондинок, и раскрепощенных рыжеволосых стервочек, стреляющих глазками направо и налево в надежде подцепить нескучного и небедного спутника на один вечер, а там – как получится… И он вполне мог бы выбрать одну из них, пройдя мимо той, которая оказалась единственной.

Странная все-таки штука – жизнь, привычно подумал он, загружая в багажник два огромных пакета, набитых продуктами. Коробку конфет и бутылку шампанского он уложил в салоне на заднем сиденье, чтоб ничего не помялось и не разбилось, а по пути заехал еще в цветочный бутик, забрал букет, который заказал заранее еще неделю назад.

Он отдал за букет сумасшедшие, немыслимые деньги. Но денег было не жалко, потому что Яна любила цветы, и особенно розы. Он смотрел на темно-красные, тесно прижавшиеся друг к другу бутоны, усыпанные, будто жемчужинами, прозрачными каплями влаги, и заранее уже радовался, представляя себе, как ахнет Янка, как едва не расплачется от счастья, увидев это великолепие, как станет ругать его и обзывать сумасшедшим.

Он больше всего любил ее в такие минуты – растерянную и счастливую. От растерянности ее темно-карие глаза светлели, становились влажно-золотистыми, почти рыжими. От счастья дрожали ресницы и на бледных щеках выступал едва заметный прозрачный румянец.

Он знал заранее, что будет потом. Романтический ужин при свечах придется отложить, потому что они оба не смогут сдержаться – забудут про розы и про шампанское, забудут про все на свете и наверняка не успеют даже дойти до спальни, задохнутся от поцелуев где-то на полпути, запутаются в ненужной одежде, провалившись в оглушающую и мучительно сладкую темноту временного небытия.

А очнувшись, будут долго смеяться и обмениваться преувеличенно серьезными обещаниями, что больше такого безобразия не повторится. Рассуждать о том, что пора бы уже успокоиться и перестать набрасываться друг на друга, как два диких голодных зверя, посреди квартиры, в прихожей, в кухне, в кабинке лифта и еще черт знает где – знать бы заранее, в какой момент это может случиться! И снова будут целоваться, неторопливо и нежно – так, как умеют целоваться только они двое и только после любви.

Где-то там, посреди этих поцелуев, он сделает ей предложение. Сегодня, в день ее двадцатипятилетия, попросит наконец о том, чтобы она стала его женой.

Слово «жена», которое раньше, в зависимости от настроения, то пугало, то смешило его, теперь стало безумно нравиться. Теперь оно казалось уютным и ласковым. Слово «жена» очень подходило Янке, только произносить его нужно было шепотом, тихо-тихо, и непременно – уткнувшись губами в коротко стриженный ежик темных волос, в теплую, пахнущую лесными травами макушку.

У него всегда начинала кружиться голова, стоило только представить себе этот запах.

Она согласится быть женой.

По-другому и быть не может. Она согласится, и тоже полюбит слово «жена», и будет отзываться на него с ласковой улыбкой. А в остальном, конечно же, все останется по-прежнему. По утрам он будет будить ее, целуя теплую розовую щеку, приносить кофе в постель и долго смотреть, сидя в кресле напротив, как она сердито и обиженно просыпается, как проклинает неизвестного ей министра образования, который придумал, чтобы занятия в музыкальных школах начинались в восемь часов утра, как сладко зевает и хмурит смешные короткие брови. Вечером она всегда будет ждать его с работы, разогревать в микроволновке ужин, молча улыбаться, сидя напротив и наблюдая за его трапезой, лишь кивком отвечая на его не важные вопросы…