«Кошку, что ли, завести? – подумалось тоскливо. – Или собаку… Нет, собаку заводить нельзя. Ее же выгуливать надо три раза в день. Кто ее будет выгуливать? Да и кошка тоже помрет от тоски, дожидаясь выходных… Рыбок завести, что ли? И почему…»

Мысли неотступно возвращались к этому «почему», никак не связанному с рыбками, собаками и кошками. Почему Женька не взял трубку? Она звонила не переставая минут пятнадцать подряд. За это время не то что глухой – мертвый бы услышал…

Сравнение оказалось совершенно неудачным. Повернув голову, Лена испуганно поплевалась через левое плечо три раза, вздохнула и огляделась по сторонам: нет, кажется, никто не заметил. Старушка мирно вязала, дедок безмятежно дремал и уже начал тихонько похрапывать. Что за мысли такие, в самом деле, в голову лезут? Да мало ли причин, по которым человек не может взять трубку! Например, он может где-нибудь ее забыть. В машине. Дома, на работе, где угодно. А если у человека важное совещание, он может просто отключить у трубки звук, чтобы после совещания ответить на все пропущенные вызовы. Лена и сама так часто делала, отключая у телефона даже сигнал вибрации.

И нечего представлять себе всякие кошмары.

Лучше уж спокойно думать о своем одиночестве и любоваться белыми горошинами на чьей-то впереди сидящей зеленой спине. Пересчитывать их, как звезды на небе. Слева направо, потом справа налево, потом по кругу.

– Граждане, дорогие, ну я же сказал: троллейбус не поедет! – раздался уже знакомый голос водителя, только что спрыгнувшего с крыши троллейбуса. Его покрасневшее от холода лицо выглянуло из переднего прохода.

– Вы так не говорили, – тут же проснулся дедок в болоньевой куртке. – Вы сказали – не скоро поедет!

– Вообще не поедет, выходите! – терпеливо разъяснил водитель и скрылся в кабине.

Лена вздохнула.

Вот ведь неудачный день. С утра чуть под колеса не попала, в обед чайный столик кипятком залила, вечером Женьке не смогла дозвониться. Уходя с работы, решила протереть стекла очков и уронила очки на пол. Вылетело стекло, на которое тут же, как будто нарочно, наступила медсестра Наташа. Хорошо, что в сумочке у Лены был контейнер с линзами, иначе пришлось бы ей очень туго со зрением минус пять. Теперь вот еще троллейбус сломался, и значит, придется топать домой пешком целых четыре остановки. Что за жизнь такая?

Она поднялась с нагретого жесткого сиденья, и вслед за ней, как за вожаком птичьей стаи, потянулся остальной народ. С одной стороны, конечно, хотелось попасть домой побыстрее. Подключить зарядное устройство к телефону и уже через минуту проверить меню входящих сообщений. И успокоиться наконец, убедившись, что Женька ей ответил и с ним все в порядке. Но с другой стороны, она всеми силами оттягивала эту минуту. Потому что знала – если меню входящих сообщений окажется пустым, она тут же, прямо на месте, умрет от страха. От разрыва сердца, превратившегося в мину с часовым механизмом. Лена до сих пор слышала, как мина тихонько постукивает внутри, отмеряя время.

Поэтому она шла по улице неторопливо, разглядывая проходящих мимо людей, пролетающих мимо птиц и проезжающие мимо машины. И даже, вспомнив о скучающем в сумке плейере, сунула в уши наушники, заглушив тиканье взрывного устройства истошными воплями любимого Мерлина Мэнсона.

На улице стоял уже зимний холод, морозил руки, едва не скрючивая пальцы. Перчатки из тонкой кожи уже не спасали – пора было переходить на теплые ангорковые. Ветер пробирался под куртку, кусал кожу, запуская стайки противных мурашек, лез за воротник и настырно выдергивал тонкие пряди волос из пучка на затылке.

«Лучше бы осталась в троллейбусе, – жалея себя, подумала Лена. – Рано или поздно он все равно бы поехал. Не через час, так через два, какая разница…»

Добравшись наконец до дома, негнущимися пальцами она достала из сумки магнитный ключ от домофона, открыла дверь и едва не расплакалась от досады: в подъезде было темно. Абсолютно и безнадежно темно, хоть глаз выколи. И лифт, конечно же, не работал. Вот только этого ей сейчас не хватало – топать на пятый этаж пешком в полной темноте! Да что же это за день такой и когда же он кончится?!

Некоторое время она постояла на лестничной площадке, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте, и в глубине души надеясь, что за это время кто-нибудь из соседей зайдет в подъезд и составит ей компанию. Вдвоем идти было бы не так страшно. Но время шло, в подъезд никто не входил, а глаза уже привыкли к темноте, которая оказалась не такой уж абсолютной и беспросветной – тусклый вечерний свет все же проникал внутрь из длинных прямоугольных окон под самым потолком.

Быстро одолев четыре с половиной этажа, она уже почти перестала бояться, увидев перед собой дверь в собственную квартиру. И вдруг заметила, как мелькнула чья-то тень в прямоугольнике бледного света.

Мелькнула – и исчезла.

Лена застыла, пытаясь вспомнить, как дышать.

«Да нет же, – сказала она себе. – Показалось…»

Она успела сделать еще пару шагов по лестнице, когда тень мелькнула снова, тотчас же превратившись в большой и черный силуэт, закрывающий проход к заветной двери. Пальцы безвольно разжались, ключи упали на пыльный бетонный пол. И даже сил на то, чтобы закричать, уже не оставалось.


Поздно вечером стою у служебного входа, спрятавшись за массивной колонной из белого мрамора. Воздух наполнен густым ароматом осеннего вечера – тающей влажностью листьев и мерзлой земли. Редкие звезды на черном небе – как отверстия от серебряных пуль, уходящие в бесконечность. Пытаюсь считать звезды, но сбиваюсь уже на втором десятке, потому что нервничаю слишком сильно. Половину неба закрывает серая туча причудливой формы. Люди, изредка проходящие мимо, таращатся на тучу и показывают пальцами. Круглая желтая луна похожа на глазное яблоко, и я не могу избавиться от ощущения, что этот неведомо чей глаз следит за мной с неба.

Что я здесь делаю?

Этот вопрос приходится задавать себе едва ли не каждую секунду. Делать вид, что ответ на него мне неизвестен, было бы глупо. И все же некоторое время я этим и занимаюсь, пытаясь внушить себе, что просто вышла покурить. Еще минута, еще пара затяжек, и я снова вернусь в зал ресторана за свой столик, а может быть, просто пойду домой, потому что за ужин я уже расплатилась.

Заканчивается пятая по счету сигарета, и я сдаюсь. Вздыхаю и обвожу взглядом окрестности в поисках лимузина. Почему-то мне кажется, что это должен быть именно лимузин – строгий и черный, с элегантным шофером и таким же элегантным охранником внутри, как раз такой, какой полагается иметь певцу с мировым именем. Или это должен быть вертолет? Блестящая стальная стрекоза, прилетевшая с побережья Средиземного моря, чтобы приземлиться на крошечном пятачке возле служебного входя в замок-ресторан и унести обратно драгоценную жемчужину Сантьяго-де-Компостеллы?

Нет, вздыхаю я, осознавая вопиющую степень банальности собственных предположений. Конечно же, не лимузин и не вертолет. У Пабло Гавальды наверняка есть собственное средство передвижения, которое он предпочитает всем видам транспорта на свете. Крылья, компактно сложенные за спиной и незаметные под широкой красной рубашкой. Расправив их, он вылетает прямо в окно, наслаждаясь полетом и планируя маршрут по дороге.

Идея с крыльями мне нравится. Некоторое время я забавляюсь ею, представляя, как он парит в небесах с гитарой на фоне серой тучи причудливой формы, приземляется на самом ее краешке и начинает болтать ногами, тихонько перебирая струны. Из темноты выходит белая собака с лохматой слипшейся шерстью. Я замечаю ее и не двигаюсь с места. Собака подходит, обнюхивает меня и тычется в ладонь прохладным и влажным носом.

«Уходи», – шепчу я сквозь зубы. Собака, по всей видимости, прекрасно понимающая человеческую речь, уходит, поджав хвост, снова растворяясь в темноте позднего ноябрьского вечера.

В этот момент открывается дверь – слишком тихо, я не успеваю подготовиться к встрече, зато успеваю забыть все слова, которые должна сказать и которые, кажется, успела выучить наизусть за время ожидания. Мой испанский не слишком хорош, а теперь он и вовсе испаряется из головы. Пытаться говорить сейчас на испанском – то же самое, что говорить на китайском: ошеломляющий успех и полное понимание со стороны собеседника обеспечены.

Откашливаюсь, обращая на себя внимание. В силу навалившегося беспамятства, отягощенного полной немотой, это единственное, что мне остается. Пабло Гавальда застывает в трех шагах от меня и смотрит вопросительно, стараясь изобразить на уставшем лице вежливую улыбку.

Ни вертолета, ни лимузина поблизости, никаких крыльев за спиной. Вид у Пабло Гавальды такой, будто он собирается ехать домой на метро вместе с простыми смертными.

– Буэнас ночез. – Мне наконец удается выловить в памяти обрывки воспоминаний об испанской лексике. – Ми йамо Анна.

– En qu? puedo servirle? – Пабло Гавальда слегка приподнимает одну бровь, интересуясь, чем он может быть мне полезен.

– Всем, – тихо говорю я по-русски. Знать бы, зачем я все это затеяла. Было бы проще, наверное, ответить на его несложный и вполне естественный в сложившейся ситуации вопрос.

– No comprendo, – смущенный голос в ответ. Пабло Гавальда меня не понимает. Хочется улыбнуться и сказать, что я сама себя не понимаю. Добавить, что все это в принципе не важно. Молчу, потому что память напрочь отказывается выдать очередную порцию испанских слов. Так ничего и не вспомнив, глупо улыбаюсь и повторяю с видом ученого попугая:

– Ми йамо Анна!