– Бред, – повторил Евгений. – Никто не знал о том, что я пойду встречать тебя на остановку! Я и сам не знал, что выйду из дома, до тех пор, пока ты не позвонила! Здесь ничего не сходится и не может сойтись, потому что, кроме меня, никто об этом не знал! Никто, понимаешь?

– Понимаю, – ответила она как-то слишком тихо и отвела глаза в сторону. – Никто.

Он не успел еще подумать, что значат эти ее тихие слова и неловко опущенный взгляд, а незнакомое прежде чувство острой жалости к самому себе вдруг накрыло его с головой. Он едва не захлебнулся этим чувством, увидев со стороны уставшего, испуганного, растерянного и совершенно одинокого человека, в котором трудно, почти невозможно было узнать того Евгения Шевцова, который еще вчера строил планы на будущее, был полон сил и радостных надежд.

– Янка, – пробормотал он едва слышно, – ты почему на меня… не смотришь? Ты… Ты о чем сейчас думаешь, а?

Она подняла наконец глаза, и слова уже были лишними. Он почти и не слушал их, эти торопливые, ничего не значащие слова, похожие на мелкие и колючие капли дождя, суетливо бьющие в оконное стекло.

К тому, что Янка считает его убийцей, привыкнуть было невозможно. Эта боль была каждый раз новой, как хитрый вирус-мутант, против которого организм не способен выработать иммунитет. Вирус-убийца, действующий расчетливо и неторопливо. Боль прокатилась по всему телу разрядом электрического тока и застряла в горле, мешая дышать. На несколько секунд он даже совсем выпал из реальности, потеряв связь с окружающим миром и против своего желания полностью отдавшись этой боли.

Очнувшись, увидел прямо перед собой ее глаза.

Яна стояла рядом, положив ему руки на плечи, наклонив лицо, окутывая его горячим шепотом.

«Как ветер в пустыне», – подумал он, отстраняясь.

– …ведь ты же понимаешь, что я тебе не чужая! Я все, все готова с тобой разделить, и это тоже… Но пойми, мне тяжело от твоего молчания, Женя! Я хочу тебе помочь и не могу, потому что ты мне не позволяешь! Почему ты мне не позволяешь? Почему ты отрицаешь то, что и так совершенно очевидно? Зачем этот дурацкий, никому не нужный фарс? Да черт бы с ним, с этим алкоголиком, с этим никому не нужным забулдыгой! Думаешь, мне его жалко? Думаешь, я стану тебя осуждать? Давить на тебя? Ты ведь еще тогда, в подъезде, чуть не убил его… Я же помню твои глаза в тот момент, я знаю, если бы тебя вовремя не оттащили, ты бы еще тогда… Еще тогда, слышишь?

– Слышу. Не глухой, – ответил он, поднимаясь с табуретки. Внезапно навалилась усталость, сковала движение и затуманила мысли. – Ты извини, Янка, я пойду спать. Устал как собака. Да и поздно уже, ты тоже ложилась бы. Завтра на работу.

– Женя! – ахнула она ему вслед.

Он обернулся. Ему до последней секунды казалось, что он выдержит. Что сможет спокойно выйти из кухни, думая о предстоящей завтра планерке, о новом проекте гостиничного комплекса, о том, что стены в прихожей выкрашены в персиковый цвет, что нужно будет не забыть завтра выбросить дурацкие шарики, что президент Украины распускает Верховную Раду, что летнюю резину на «Ниве» скоро уже пора будет заменить на зимнюю…

Он обернулся и вдруг почувствовал, что больше уже не в силах сохранять спокойствие, потому что изнутри поднимается обжигающая волна той самой боли, которая сводит его с ума. В глазах потемнело, а пальцы сжались в кулаки от ярости и собственного бессилия.

– Я его не убивал! – прогремел он на всю квартиру, срывая голосовые связки. – Не убивал! А если бы убил, можешь быть уверена, сообщил бы тебе об этом в первую очередь! И мне плевать, что ты там увидела в моих глазах полгода назад! Мне плевать, что было бы, если бы меня тогда вовремя не остановили! И на все твои логичные версии тоже плевать!..

Он долго еще кричал, без конца повторяя одно и то же, и замолчал лишь в тот момент, когда разбившийся о стену заварочный чайник разлетелся на осколки у Яны под ногами.

«К счастью, – промелькнула горькая мысль. – Посуда бьется к счастью».

Несколько минут он тупо стоял у стола, молча глядя, как Яна собирает с пола разноцветные, отливающие перламутром осколки. Чайник был старый-престарый, из маминого французского сервиза, который подарили им с отцом на десятилетие совместной жизни. Мама наверняка расстроится, когда узнает, что он его разбил. И может быть, даже заплачет из-за чайника.

Смешно…

– Извини, – пробормотал он невнятно. – Сам от себя не ожидал.

Яна не ответила.

Лежа вниз лицом на продавленном спальном диване, Евгений еще долго слушал, как она собирает осколки. Боль постепенно отпускала. Или скорее всего она просто затаилась, набирая сил для новой атаки. Может быть, последней, победной…

– Женя, – раздался где-то совсем близко ее ровный голос. Евгений не услышал и даже не почувствовал, как она вошла в комнату. И не отозвался. – Женя, ты лучше сходи в аптеку и на самом деле купи эти таблетки, которые тебе выписали. В любом случае сейчас самое главное – успокоиться. И тебе, и мне.

Она произнесла это ничего не выражающим тоном и вышла из спальни, хлопнув дверью. Хлопок прозвучал глухо и как-то совсем безнадежно.

О том, что от неумолимо надвигающегося конца света могут спасти какие-то там таблетки, даже и думать было смешно.


– Елена Михайловна, можно к вам? – Дверь ординаторской тяжело скрипнула, и в образовавшейся щели показалось веснушчатое улыбающееся лицо Леши Постнова, дежурного врача наркологического отделения.

Вздохнув, Лена отодвинула в сторону папку с историей болезни поступившего накануне пациента. «Снижение уровня активности, агрессивность, неспособность разграничивать внутренний и внешний мир, притупление эмоций…» Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как она открыла папку? И сколько раз за истекшее время она пробегала глазами по этим строчкам, совершенно не вдумываясь в смысл, просто не замечая его? Полчаса? Час? Неделя?

– Это же не мой личный кабинет, – ответила она, попытавшись изобразить вежливую улыбку. – Это ординаторская, она общая. Зачем же разрешение спрашивать?

У Леши было немного вытянутое лицо с резко скошенным подбородком и лохматые каштановые брови, прорисовывающие на низком лбу две наклонные прямые. Взгляд темно-зеленых глаз из-под этих наклонных бровей казался немного удивленным и растерянным. Приятное лицо, которое, несмотря на возраст, навсегда останется немного детским.

– Просто я подумал, что могу помешать. Вы так сосредоточенно эти бумажки изучаете. Я уже заходил один раз минут пятнадцать назад. Так вы даже не услышали…

– Типичный случай шизофрении, – констатировала Лена, уцепив взглядом нижнюю строку – «симптомы сопровождаются бредом и галлюцинациями». И добавила, заметив, как удивленно взметнулись вверх брови конопатого Леши: – В смысле, у больного, не у меня.

Леша кивнул понимающе и сел напротив в кресло для пациентов.

Он был вчерашним студентом, работал в клинике первый год и вот уже несколько месяцев оказывал Лене знаки внимания, которые можно было расценивать вполне однозначно. Он не добивался ее и не преследовал, поэтому совсем не раздражал, а иногда даже льстил этим своим вниманием – в те моменты, когда Лена вспоминала, что разница в возрасте у них не меньше шести лет и в клинике полным-полно молоденьких, хорошеньких и легкомысленных медсестер в полупрозрачных халатиках.

– Хотел чайку с вами выпить, если не возражаете, – сообщил Леша, выкладывая на стол большую шоколадку с орехами и изюмом. – Пока остальной народ на совещании…

– Черт, я совсем забыла про это совещание! – ахнула Лена. – Как же!..

Она вскочила было с кресла, но, бросив взгляд на часы, упала обратно, поняв, что опоздала уже безнадежно. Ладно, что ж теперь, если поезд ушел, его уже не догонишь. А шоколад с орехами и изюмом она очень любила, и чем больше было в нем изюма и орехов, тем сильнее любила. И устоять против него никогда не могла. Непонятно только, откуда Лешка мог узнать об этой ее почти наркотической зависимости.

– Я очень люблю шоколад. Особенно с орехами и изюмом. Так что давайте пить чай!

Она хотела произнести это бодрым голосом, но голос почему-то не слушался, звучал вяло и неубедительно. Стало неловко, но сгладить эту неловкость не представлялось возможным. Деликатный Леша не подал виду, что заметил ее замешательство, ее странную заторможенность, и как ни в чем не бывало принялся рассказывать свои бесконечные истории о пациентах наркологического отделения.

Леша был по-юношески влюблен в свою работу и в каждого из своих пациентов, которых любовно называл «своими наркошами». Лена слушала вполуха, иногда почти совсем не слушала, тупо глядя на набирающую силу и звук струйку пара из электрического чайника.


Она не спала полночи, а оставшиеся до утра несколько часов провела, провалившись в какую-то темную и глубокую яму без дна. Утром ее, сонную, чуть не сбила машина на перекрестке. Ошалевший от страха шофер высунулся из кабины и долго матерился вслед, а сама Лена даже не успела испугаться. Пытаясь избавиться от сомнамбулического состояния, она выпила на работе три чашки кофе, но от кофе стало только хуже, потому что началась страшная тахикардия и заболела голова.

Мысли в заболевшей голове были одни и те же. И картинки перед глазами мелькали одинаковые, невеселые.

«Я должна ему помочь», – в стотысячный раз подумала Лена, раскладывая по чашкам заварочные пакетики. Трудно было себе представить, каким образом она собирается помочь Женьке Шевцову. Да и нуждается ли он в этой ее помощи – еще вопрос. Рецепт на лекарство она ему выписала, исповедь его выслушала, котлетами накормила – и кто сказал, что это еще не все? Живет ведь Женька на свете тридцать лет почти, обходясь без ее помощи. Школьные сочинения и единственный раз возникшая сексуальная проблема не в счет, это даже и не проблемы вовсе по сравнению с тем, что случилось сейчас.