Кажется, впервые в жизни ему удалось почувствовать, как от страха шевелятся на голове волосы.

Ощущение было не из приятных.


По первому каналу шла утренняя информационно-развлекательная программа. Знаменитая на всю страну звезда эстрады делилась со страной секретами поддержания формы.

– Я забыла, как пахнет жареная картошка. А жареную картошку, поверьте, лет семь назад я любила больше всего на свете, – сказала звезда, печально улыбнувшись в камеру.

Лене стало ее даже чуточку жалко.

Просто она сама очень любила жареную картошку. До умопомрачения. И поэтому могла представить себе, какую жертву во имя красоты пришлось принести бедной звезде.

Она вздохнула. Да, это только кажется, что звезды эстрады сродни небожителям. Что в жизни у них все замечательно и вообще без проблем. На самом деле они, точно так же, как все земные люди, банально тоскуют иногда по жареной картошке. Разница лишь в том, что земные люди чаще всего тоскуют по картошке недолго. Просто берут картошку, жарят ее и перестают тосковать.

Звезды такой роскоши позволить себе не могут.

Певица исчезла с экрана, подарив на прощание всем поклонникам своего творчества и любителям жареной картошки еще одну грустную улыбку. Ведущая стала рассказывать почему-то о курсе валют Центробанка. Для Лены курс валют практического интереса не представлял, поэтому она переключила телевизор на другой канал.

– Травма черепно-мозговая, моя любо-о-овь… – донеслось с экрана.

Лена не любила эту песню. Потому что знала точно: песня – про нее.

Ее любовь – это именно черепно-мозговая травма, случившаяся почти двадцать три года назад, когда Лена была еще первоклассницей. Вся ее дальнейшая жизнь – лишь печально затянувшееся последствие той травмы. Любовь у всех начинается по-разному. А у Лены она началась с сотрясения мозга.


Из-за особенного, чересчур трепетного отношения к датам Лена всегда знала точный срок своей любви. На сегодняшний день продолжительность этой любви составляла двадцать два года, два месяца и четыре дня, что приблизительно соответствовало продолжительности ее сознательной жизни. Семь лет, прожитых без любви, не в счет. Они были не такими уж и сознательными.

В тот день Лена, как и полагается любой девочке, достигшей или почти достигшей семилетнего возраста, пришла учиться в первый класс. Отстояла вместе с другими первоклассниками торжественную линейку и под руководством учительницы, за руку с другой, пока еще не знакомой, первоклассницей, направилась в классный кабинет.

На пороге классного кабинета это и случилось.

Лена споткнулась о порог. И споткнулась так неудачно, что упала назад, раскинув руки, прямо на спину. Да так саданулась затылком о мраморный пол коридора, что потеряла сознание.

А очнувшись, увидела его.

Мальчик с черной кудрявой головой, в точно таких же, как у нее, очках с толстыми линзами, склонился над Леной и широко и радостно улыбнулся, увидев, что Лена открыла глаза.

Вокруг толпились дети и взрослые – Лена видела множество ног в белых носочках и ажурных гольфиках, стрелки на брюках, уходящие куда-то в потолок, а может быть, еще выше – в небо. Она как-то сразу поняла, что все эти дети и взрослые сейчас не имеют никакого отношения к ним двоим. К ней и кудрявому мальчику в очках. Во всеобщей суете никто и не заметил, что Лена пришла в себя, а мальчик, склонивший свое лицо над лицом Лены, тихо сказал ей:

– Привет.

– Привет, – ответила она, стараясь говорить бодро, потому что ясно видела тревогу в глазах у кудрявого мальчика. Ей захотелось почему-то его успокоить.

Но по всей видимости, этот ее «привет» прозвучал удручающе. Потому что мальчик вдруг нахмурился и попросил ее жалобным шепотом:

– Ты только не умирай, ладно? Потерпи еще немного, сейчас Катерина Федоровна придет и тебя вылечит.

– А кто такая Катерина Федоровна? – все тем же бледным голосом спросила Лена.

– Это врач. За ней наша учительница побежала. Так ты не умрешь?

– Не умру, – пообещала Лена, хотя и не была в этом уверена. Голова страшно болела, и к горлу подступала тошнота. Может быть, именно так и умирают люди?

В ожидании Катерины Федоровны, за которой побежала учительница, они продолжали тихонько шептаться, не замеченные никем из одноклассников.

– Меня Женькой зовут, – сообщил кудрявый мальчик.

– А меня – Леной, – ответила Лена, подумав, что имя Женька – самое замечательное из всех мальчишеских имен, которые ей доводилось слышать.

– У тебя тоже зрение плохое? «Плюс» или «минус»?

– Минус три, – сообщила Лена, очень надеясь, что у мальчика Женьки зрение тоже окажется «минус».

– И у меня «минус», – обрадовал ее Женька, деловито пояснив: – Это называется близорукость.

Лена и без него знала прекрасно, что ее зрение называется близорукостью, но умничать не стала.

– Я часто в темноте читаю, – продолжал Женька, а Лена с интересом его слушала. – И телевизор много смотрю, мультики и разные взрослые фильмы. Поэтому у меня и близорукость. А у тебя?

– У меня… – Лена не знала, что сказать в ответ. Было как-то несолидно признаваться Женьке, что взрослые фильмы ей смотреть не разрешают, а читать она еще пока вообще не умеет. От стыда ей даже захотелось снова потерять сознание – чтобы не пришлось отвечать на вопрос.

От ответа ее спасла подоспевшая Катерина Федоровна. Большая женщина с большими мягкими руками. В белоснежном медицинском халате и тоже в очках.

Наверняка тоже смотрит взрослые фильмы и читает в темноте, с завистью подумала Лена.

Катерина Федоровна осторожно подняла Лену на ноги и увела с собой в дальний конец коридора, в медпункт. А мальчик Женька остался в кабинете вместе с другими одноклассниками. Лена отчаянно им завидовала и крепилась изо всех сил, надеясь, что добрая Катерина Федоровна быстро ее отпустит, разрешит ей вернуться в класс, и тогда, может быть, она будет сидеть с мальчиком Женькой за одной партой.

Но Катерина Федоровна, хоть и была доброй, Лену в класс не отпустила. Наоборот, вызвала в кабинет Лениных родителей и объяснила им, что не помешало бы отвести дочку в травм-пункт, показать врачу. Потому что есть подозрение на сотрясение мозга.

Подозрение оправдалось, и Лене пришлось на пару дней остаться в больнице.

Без мамы она ужасно тосковала и проплакала первую ночь почти до самого утра. А утром случилось невероятное.

Дверь в палату открылась, и вслед за медсестрой вошла незнакомая женщина. Женьку, прячущегося за спиной у женщины, Лена вначале не заметила.

– Ну здравствуй, Лена Лисичкина. А я вот привела к тебе в гости своего сына Женьку. Он очень просил меня, хотел тебя навестить. И как же ты умудрилась так неудачно упасть?

– Н-не знаю, – заикаясь, пробормотала Лена, все еще не веря своему счастью, потому что Женька до сих пор прятался за спиной у матери и, казалось, выходить из своего укрытия даже не собирался.

– Ну ладно, молодые люди. Оставлю вас одних, – с улыбкой сказала женщина и, обернувшись на пороге, добавила: – Меня зовут тетя Рита.

Вслед за тетей Ритой из палаты вышла и медсестра, и Лена наконец увидела Женьку. Тот робко жался к стене и таращил на Лену из-под очков большие зеленые глаза, как будто не узнавая.

– Привет, – ободряюще сказала Лена, хотя и сама была ни жива ни мертва от волнения и от счастья. – Ну, проходи. Или так и будешь у стены стоять?

– Вот еще, – спокойно ответил Женька и бодрым шагом направился к кровати. Подошел и положил на тумбочку пакет, который, как оказалось, прятал за спиной. – Это тебе. Там яблоки и конфеты шоколадные. Любишь конфеты?

– Люблю, – сказала Лена. – Кто же их не любит? Спасибо тебе.

– Не за что, – ответил Женька.

Потом они долго молчали. Женька смотрел в окно, сидя на табуретке возле кровати, и ковырял носком ботинка вздувшийся пузырь на линолеуме. Лена смотрела на Женькин ботинок и изо всех сил пыталась придумать какие-нибудь слова, которые можно было бы сказать Женьке.

От этого неловкого молчания они оба сходили с ума.

– Ты ешь, – наконец сказал Женька, на секунду отвлекаясь от своего безумно интересного занятия. – Что ж я, зря тебе конфеты принес, что ли?

– Не зря, – с готовностью подтвердила Лена, зашуршала пакетом и извлекла оттуда два одинаковых шоколадных батончика. Один протянула Женьке: – Вот, возьми.

– Спасибо, – сказал Женька и взял конфету.

В полной тишине они съели по конфете. Потом Женька спросил:

– Не болит уже у тебя голова-то?

– Уже не болит, – ответила Лена. И они опять замолчали.

Потом палатная дверь снова открылась. Вошла тетя Рита, с прежней доброй улыбкой на лице, и спросила:

– Ну что? Не наговорились еще?

– Наговорились, – сказал Женька, поднимаясь с деревянной табуретки.

– Ну, тогда пойдем. Выздоравливай, Лена Лисичкина!

– Ага, – ответила Лена, чувствуя, что сейчас расплачется. Ей ужасно не хотелось, чтоб Женька ушел так быстро.

Но Женька все-таки ушел. И она проплакала до вечера, с небольшим перерывом на визит родителей, а ближе к вечеру решила, что влюбилась в Женьку.

Наверняка влюбилась, если проплакала из-за него целый день.

Что ж, если так – значит, так тому и быть. Теперь она будет любить Женьку и дальше. Может быть, всю оставшуюся жизнь будет любить.

Вот так, на больную голову, двадцать два года назад, Лена Лисичкина приняла решение любить Женьку Шевцова. И, как человек, которому несвойственно менять принятые решения, продолжала, назло врагам, любить его все эти двадцать два года. Несмотря на то, что прекрасно понимала: у этой любви нет ни малейшего шанса.

Хотя за прошедшие годы бывало всякое.

Не раз и не два счастье казалось настолько достижимым, настолько близким, что от этой близости дрожали колени и кружилась голова, а сердце превращалось в мятный леденец, по вкусу ничем не отличающийся от термоядерной жвачки «Орбит – морозная свежесть».