Выдавив из упаковки три таблетки снотворного, он кинул их в рот и проглотил, запив большим глотком воды из Янкиного стакана.

– Вот так-то лучше, – без выражения в голосе похвалила она. – Ладно, я пошла в ванную. Спать пора, завтра на работу.

Он так и остался стоять столбом посреди кухни, пытаясь привыкнуть к мысли о том, что жизнь продолжается. Что завтра наступит новый день, что с утра они будут пить кофе в постели, неторопливо собираться на работу. В ванной будет жужжать Янкин фен, колдуя над ее ежиком, из телевизора будет раздаваться знакомый голос ведущей программы утренних новостей. А вечером, вернувшись с работы, они будут ужинать вдвоем за столиком в гостиной и делиться друг с другом последними новостями.

Евгений криво усмехнулся. Ну уж нет, никаких ужинов за столиком в гостиной теперь уж точно не будет.

Никогда.

Она вышла из ванной, завернутая в большое махровое полотенце. Такая же, как всегда перед сном, только неестественная бледность лица выдавала внутреннее напряжение.

– Ну, что ты теперь здесь стоишь? Переоденься и пойдем уже спать. Прошу тебя.

Он согласно кивнул, понимая, что сейчас это единственно правильный выход – вести себя так, будто ничего не случилось. Это такая игра, у которой есть свои строгие правила, и оба они теперь должны придерживаться этих правил, чтобы совсем не пропасть. И даже если вся оставшаяся жизнь превратится теперь в игру – им обоим придется с этим смириться. У них просто нет другого выхода.

– Да, ты права. Идем спать. Завтра на работу, – ответил он, поддерживая игру.

Это оказалось не так уж и сложно.

Просто не нужно было заглядывать в будущее дальше, чем на десять предстоящих минут.

За эти десять минут он совершил привычный ежевечерний ритуал – почистил зубы в ванной и принял душ.

В спальне горел ночник, и Янка уже лежала в постели, в своей привычной позе – на боку, прижав к животу коленки. Он лег рядом и потушил ночник – все как всегда.

Через несколько минут в темноте раздался ее шепот:

– Женька, скажи… Мне показалось или ты сегодня на самом деле был какой-то немного взбудораженный? Еще до того, как…

«До того, как» он собирался предложить ей стать его женой. Поэтому и был взбудораженный. Кольцо в алой бархатной коробке до сих пор лежало в спальне, на верхней полке в одежном шкафу.

Только говорить сейчас об этом едва ли было уместно.

– Тебе показалось, – ответил он, отворачиваясь.

Снотворное, к счастью, уже начинало действовать. Он закрыл глаза, от всей души надеясь, что период ожидания небытия не будет слишком долгим.


Сон навалился резко и тяжело, без привычного плавного перехода, которому сопутствует приятное состояние дремоты. Евгений как будто упал в черную яму, оказавшись на краю обрыва, и долго летел вниз, каждую секунду осознавая неотвратимый ужас этого падения.

Во сне он тысячу раз понимал, что видит сон, и заставлял себя проснуться. Ему казалось, что он просыпается, открывает глаза, встает с кровати – и снова, оступившись, начинает падать в черную бездну. Ни событий, ни образов не было в этом сне – только жуткий страх предстоящей с минуты на минуту смерти и отчаяние от невозможности ее избежать.

Открыв наконец глаза, Евгений обнаружил себя на смятой постели.

Наволочка была мокрой от пота, простыня сбилась на край, одеяло сползло на пол.

Яны не было рядом.

Весь ужас вчерашнего вечера сразу же навалился на него – замелькали перед глазами, как в детском калейдоскопе, мельчайшие подробности пережитого кошмара. Как будто кто-то невидимый, стоящий сейчас у него за спиной, транслировал на противоположную стену изображение из кинопроектора. И не было сил отвести взгляд. Он все смотрел и смотрел, словно под гипнозом, до тех пор, пока на воображаемом экране не застыл последний крупный план – мертвые узкие губы, почти сомкнувшиеся кольцом вокруг черного провала рта.

Евгений зажмурился и тряхнул головой. Видения исчезли, только во рту остался неприятный привкус – как будто всю ночь он держал за щекой медную монету.

– Янка! – позвал он, прислушиваясь к тишине и пытаясь сообразить, куда она могла подеваться.

За окном вовсю светило солнце. Присутствие такого яркого солнца на небе в это утро казалось нелепым и совершенно неуместным. В него даже как-то не верилось – особенно после вчерашнего дождя, запах которого доносился из приоткрытой балконной двери.

«Сколько же сейчас времени?» – рассеянно подумал он, оглядываясь по сторонам в поисках будильника.

Будильник обнаружился там, где ему и полагалось быть, – на прикроватной тумбочке. Шел уже десятый час, и Евгений вяло отметил, что безнадежно опоздал на работу.

– Янка! – снова позвал он и почти сразу заметил тетрадный листок, который лежал на тумбочке, придавленный сверху будильником.

Сообразил, что это, по всей видимости, записка. Подумал с тоской о том, что Янка нехорошо с ним поступила, бросив одного в это утро. Хорошо хоть записку оставила, и все же от записки ничуть не легче.

«Не стала тебя будить. Вернее, попыталась, но не смогла. Наверное, тебе лучше было обойтись двумя таблетками. Я убежала на работу, у меня сегодня два урока в первую смену. Завтрак в микроволновке. Как проснешься, позвони. Люблю, целую, твоя».

Он несколько раз пробежал глазами по строчкам, пытаясь, как обычно это случалось, услышать ее голос.

Она часто оставляла ему такие вот крохотные послания и подписывала их всегда одинаково – «люблю, целую, твоя». Где-то в ящике рабочего стола у него скопилась целая куча этих трогательных записок, похожих одна на другую, как две капли воды. В каждой говорилось про завтрак в микроволновке, про уроки в первую смену – обычно она оставляла записки по субботам, когда у Евгения был выходной, а ей приходилось идти к своим ученикам с утра пораньше. Он никогда их не выбрасывал и даже иногда перечитывал – естественно, втайне от Яны, которая подняла бы его на смех за столь откровенное проявление сентиментальности.

Сегодняшняя записка была точной копией всех предыдущих, но почему-то ему показалось, что от нее веет холодком. Он и сам не мог объяснить себе этого – вроде слова были теми же и почерк тот же самый – круглый, ученический, с неправильным наклоном влево. И даже листок был вырван из той же тетради, что и всегда.

«Да, пожалуй, и в самом деле лучше было бы обойтись двумя таблетками», – согласился он, чувствуя, как трещит, раскалываясь пополам, голова. Даже страшно было представить, что будет с головой, когда он примет вертикальное положение.

Но принять его все же пришлось. Лежать в постели было тошно, к тому же влажная наволочка и смятая простыня ежесекундно напоминали о пережитом ночном кошмаре.

Напомнив себе, что сейчас главное – соблюдать привычный ритм жизни, всеми силами стараясь из него не выбиться и не сорваться, он быстро собрал постельное белье, сгреб его в охапку и отнес в ванную. Страх, копошащийся внутри, почти заставил его застыть на пороге, не решаясь открыть дверь, ведущую из спальни в гостиную.

За эти несколько секунд, пока он стоял в дверном проеме, страх раскололся на тысячи мелких живых частей и превратился в некое подобие муравьиной кучи, обитатели которой со скоростью света расползались по всему телу, щекотали кончики пальцев и корни волос.

Мысленно выругавшись, он открыл дверь и шагнул в гостиную.

Нет, конечно же, не было там никакого мертвеца. Все было как всегда. Только не хватало одного кресла. И еще дурацкие розы в огромной вазе, дурацкие воздушные шарики и нелепые подсвечники на столе напоминали о вчерашнем вечере. Но розы, шарики и подсвечники – это оказалось совсем не страшно.

По-детски обрадовавшись этой своей маленькой победе, он вспомнил про Янку и подумал о том, что ей, наверное, тоже нелегко было переступить утром порог спальни. И у нее тоже внутри, по дорожкам из вен и нервных окончаний, бегали эти гадкие муравьи. И еще не известно, у кого из них двоих муравьев было больше.

Стало стыдно за собственное малодушие.

Он запихал грязное белье в барабан стиральной машины, быстро умылся, включил на кухне электрический чайник и снова отправился через гостиную на балкон. Если уж играть – так играть по правилам, а значит, привычных упражнений с гантелями ему не избежать и в это утро. И черт с ним, с покойником, который лежит внизу. Нет и не может быть никакого права у покойника вмешиваться в его жизнь. Один раз вмешался – и хватит, достаточно. Вот уже почти три года он каждое утро минут по десять занимался на балконе с гантелями. И сегодня, несмотря ни на что, будет заниматься.


Ободряя себя по пути этими размышлениями, он открыл балконную дверь и застыл на пороге, внезапно поняв, что не будет никаких упражнений с гантелями.

И, мелькнула странная мысль, вообще ничего уже больше не будет.

На плечиках, зацепленных за бельевую веревку, висел домашний спортивный костюм. Тот самый, который вчера Янка стирала в холодной воде, громыхая алюминиевым тазом по чугунной поверхности ванны.

Так вот, оказывается, как сходят с ума, тупо подумал Евгений, подходя ближе, чтобы убедиться, что этот костюм не галлюцинация. Он даже потрогал его руками – ткань была еще слегка влажной, не успела просохнуть до конца за ночь.

Белая вставка на груди, маленькая надпись «Nike», рукава и широкие лампасы на брюках – все было в темно-бурых пятнах. Пятна были разного размера, и самые маленькие из них напоминали брызги гранатового сока.

Это были те самые пятна, которые он уже видел вчера.

В глубине проймы виднелась голубая ручная строчка. Та самая голубая ручная строчка.

Это был тот самый костюм, который вчера вечером он вешал на плечики абсолютно чистым.

Попятившись назад, он больно ударился затылком о косяк балконной двери. Ничего не почувствовав, выскочил из спальни, миновал гостиную и, оказавшись на кухне, с силой захлопнул дверь. Дрожащими пальцами повернул язычок встроенного в ручку замка, опустился не глядя на табуретку и уставился прямо перед собой невидящим взглядом.