Мариса издала приглушенный звук и бросилась вперед. Один из солдат, утолявший жажду из бурдюка, вытаращил глаза, когда она, обозвав его свиньей, вырвала у него из рук бурдюк.

– Эй, muchacha![36] – Он опустил грубую лапу ей на плечо, но она вывернулась.

– Не смей до меня дотрагиваться! Знаешь, кто я такая? Можешь спросить у губернатора!

– Так и есть, солдатик! – раздался из толпы незнакомый дружелюбный голос. – Ты не смотри на одежду. Она подопечная губернатора Элгизабаля и племянница нашего архиепископа. Спроси у капитана Игеры!

Остальные солдаты хотели было ее скрутить, но их смутил ее грамотный кастильский выговор.

– Так это вы – храброе воинство Педро Ортеги? Ничего не скажешь, настоящие герои! Да вы худшие звери, чем индейцы, на которых якобы охотитесь, а на самом деле до смерти их боитесь! Так вот за что вам платят – за охрану пленных, которые при всем желании не смогли бы шелохнуться! – Она обернулась к смущенно переминающейся толпе и с тем же презрением крикнула: – А вы? Не нашли себе лучшего занятия, чем торчать на солнцепеке и травить несчастных, не способных за себя постоять? Сознаетесь ли вы в этом на воскресной исповеди? Тоже мне христиане! Да вы хуже древних римлян, со смехом скармливавших христиан диким зверям! Хорошенькое развлечение! Стыдитесь!

Она сбросила руку ошеломленного солдата.

– Я отвечу перед губернатором! И вы ответите, если попробуете мне помешать! Бесчувственные негодяи! Куда вам до индейцев, вызывающих у вас такой страх!

Пыль жгла ее босые ступни огнем. Она видела растрескавшиеся губы, сожженные солнцем лица, выражающие нечеловеческую боль. Все пленные были голы по пояс, рваные штаны почти ничего не могли прикрыть. На всех красовались следы издевательств и голода, но Доминик…

На его теле не осталось ни одного необожженного или неокровавленного дюйма. Она не сдержала слез, когда остановилась перед ним, но, поднеся к его рту бурдюк с водой, не добилась ничего – бесценные струйки текли по его подбородку.

– Пожалуйста, Доминик!..

Сложив ладони воронкой, она зачерпнула воды и поднесла ее к его разбитому лицу и потрескавшимся губам. Теперь его глаза нашли ее. Он узнал ее. Глаза имели свинцовый оттенок и смотрели безжизненно. Она просунула руку между деревянными перекладинами, чтобы дотронуться до него, но он отшатнулся, и она отпрянула. Вода полилась мимо его рта.

Его губы зашевелились, горло свела судорога.

– Уходи… – Увидев слезы у нее на глазах, он страдальчески сморщился. – Боже, Мариса! Прошу тебя… Не здесь! Не так! Я не… – Напрягшись, он прошептал: – Лучше уйди. Посмотрела – и уходи.

К Марисе подскочил солдат. Вырвав у нее бурдюк, он угрожающе занес руку.

– Это еще что такое? Разве вы не знаете, что с пленными нельзя разговаривать? Мне приказано…

Марису покинуло терпение, и она накинулась на солдата как разъяренная кошка, не утирая слез.

– Болван! Что тебе приказано? Ударить меня? Застрелить? Валяй! Бить женщин и связывать безоружных пленников проще, чем сражаться с индейцами. Валяй, если посмеешь!

Рассвирепев от оскорблений, солдат, не ожидавший такого отпора, попытался затолкнуть ее обратно в толпу, но она лягнула его босой ногой в колено и принялась царапать ему физиономию.

– Ах ты!.. – Не помня себя от обиды и от издевательского смеха толпы, солдат вознамерился утихомирить ее, швырнув в бассейн. Он с ревом схватил ее за обе руки и тут же выпустил, услышав резкую, как удар хлыста, команду:

– Soldado![37] Немедленно отпусти сеньориту!

Мариса, пятясь, подняла глаза на Фернандо Игеру.

– Пожалуйста, Фернандо…

– Донья Мариса! – обратился он к ней официальным тоном. – Прошу вас пройти со мной. Я привел вам коня. – Повернувшись к одному из солдат, сопровождавших его, он приказал: – Помоги сеньорите сесть на коня! Живо! Остальным возвратиться к своим обязанностям! Выполняйте!

– Нет! – упрямо отрезала Мариса. – Не могу! Как вы можете стоять спокойно и попустительствовать безумию? Солнце палит, а у них ни капли воды. Или все вы варвары? Это бесчеловечно!

Никогда еще он не смотрел на нее с таким негодованием и не обращался так грубо:

– Садись на коня! Или ты хочешь еще больше опозориться и опозорить их? – Видя, как у нее расширились глаза, он добавил гораздо тише, но не менее твердо: – Por Dios! Если этот человек тебе небезразличен, если ты действительно способна на чувство, то пойми: ты делаешь ему только хуже! Неужели ты собираешься лишить его остатков мужской гордости? Забыла мое предупреждение не появляться здесь? Я-то думал, у тебя хватит здравого смысла понять. На сегодня ты уже причинила достаточно вреда…

– Хватит! – прошептала она и молча позволила солдату подсадить ее на ее золотистого жеребца, стараясь не обращать внимания на повернутые к ней лица и на зверей – нет, пленников в клетке, в особенности на одного…

– Дайте им воды! Они должны дожить до виселицы. – Неужели этот твердый и самоуверенный голос принадлежит Фернандо?

– Но полковник приказал…

– В этом гарнизоне командую я. Я отдал приказ. Потрудитесь его выполнять.

Один солдат из стражи толкнул другого в бок.

– Что я тебе говорил? Это бабенка капитана. С ней и губернатор забавляется. Ты бы с ней поласковее, amigo.

Солдаты захохотали, стараясь забыть недавнее смущение.

Мариса оцепенела от горя и боли. Что толку в ее возмущении, желании что-то предпринять?

«Уходи! – прошептал ей Доминик. – Прошу тебя, не здесь, не так…» Потом Фернандо открыл ей глаза. Теперь ей хотелось умереть.

Ее вернуло к действительности нетерпение Оро, его мотающаяся голова. Оставив позади площадь, она заставила себя поднять голову. Фернандо не спускал с нее глаз, в которых теперь читалась не злость, а боль.

– Зачем ты это сделала?

– Не знаю… Хотела хоть что-то предпринять… Я не могла дать этому свершиться – и не дам! Может быть, я напрасно прибежала на площадь, но зато я его видела. Видела! Теперь я не позволю им его убить. Нет! Я сделаю все…

– Вот, значит, почему ты явилась ко мне в ту ночь? Вот зачем бываешь у губернатора! Теперь, наверное, предложишь себя полковнику Ортеге? Неужели ты и впрямь воображаешь, что сможешь таким способом предотвратить то, что должно произойти и произойдет? Мариса…

– Я исполню свой долг до конца! – прошептала она.

На его лице появилось выражение муки, сменившееся маской бесстрастия.

– Понятно, – молвил он прежним официальным тоном. – Сестры очень за тебя испугались. Если бы не их записка…

– Спасибо. Прости, Фернандо! – Она искусала себе нижнюю губу до крови, лицо было изборождено следами слез. – Так вышло…

– Ты лгала! Который тебе в действительности нужен? Или тебе все равно?

Горечь его тона заставила ее содрогнуться.

– Я думала, что он… что Доминик мертв! Понимаешь? Его убийца – Педро. Единственная причина, по которой меня интересовал Педро, заключалась в моем решении его убить. Вчера вечером не миновать бы ему смерти, но его неожиданные намеки, что… Теперь ты наконец знаешь всю правду. Если ты…

– Я не смогу спасти Доминика, даже ради тебя. Пойми и ты меня. Но я все равно продолжаю тебя любить, мерзавка! Ты и так достаточно перенесла. У меня больше нет сил выносить твои страдания.

– Так помоги же мне! – Она всхлипнула от беспомощности.

– Я везу тебя к губернатору. – Его голос оставался резким. – Дальнейшее зависит от тебя самой.

Глава 59

– Но, девочка моя, почему ты не рассказала мне всего этого раньше? – Голос губернатора был участлив, хотя появление Марисы прервало его сиесту и послужило причиной приступа астмы у его жены. Он положил руку на вздрагивающее от рыданий плечо Марисы, сжавшейся в комок в кожаном кресле, потом стал мерить шагами кабинет. Обладая добрым сердцем, он не мог видеть ее умоляющие, опухшие от слез глаза. Но чего она от него ждет?

Расхаживая, он продолжал говорить, не позволяя ей открыть рта. Он требовал призвать на помощь здравый смысл, смириться с неумолимыми обстоятельствами.

– Если бы ты только сказала мне… Да, да, – поспешно добавил он, – я понимаю, ты считала его погибшим! Но даже вчера вечером… Ах ты, маленькая распутница! – Он изобразил веселье. – Ты так себя вела, что я поверил в твое увлечение полковником Ортегой! Кстати, должен тебя предупредить, что обвинения, которые ты против него выдвигаешь, дело серьезное. Не надо повторять этого другим – они могут не понять. И не кричи на всех перекрестках о своем намерении его убить! Дорогая моя, юные дамы твоего положения не носят при себе оружия! Пойми же…

Вцепившись в подлокотники кресла, она прервала его:

– Как вы можете призывать меня к пониманию хваленого испанского правосудия, когда я говорю чистую правду? Я узнала, что Доминик спас меня от унизительного, кошмарного прозябания, на которое я была бы обречена, если бы не сорвались планы доньи Инес. Поймите, он отправился в Новую Испанию только ради меня! Если бы этот злодей генерал Уилкинсон не послал его в последний поход, посулив денег, на которые он мог бы меня выкупить…

– Ты заблуждаешься, моя дорогая! Насколько я понимаю, этот человек был в то время обручен с одной весьма богатой юной особой и намеревался по возвращении жениться на ней. Не подводит ли тебя бурное воображение? Генерал Уилкинсон всегда был другом Испании. К тому же, – генерал прищурился, – этот американо подписал признание. Он во всем добровольно сознался, поведав, как бездушно передал тебя этим дьяволам-команчам.

– Добровольно? – крикнула Мариса вскакивая. – Видели бы вы отметины у него на теле! Под такими пытками всякий подписал бы любую чушь, которую ему подсунули! А как бы поступили на его месте вы?

Впервые губернатор был несколько сбит с толку, хоть и сохранил терпение и покровительственный тон.

– Я не на его месте, а на своем. Я не шпион и никогда им не был. Что до жестокого обращения, то полковник Ортега всего лишь наказал его за содействие побегу одного из пленников. Возможно, он несколько погорячился, но речь не о том. Неужели ты не понимаешь, что я бессилен что-либо предпринять? Суд над ними состоялся сегодня утром, и я лично приговорил их к смерти. Между прочим, человек, за которого ты так яростно ходатайствуешь, показал, что добровольно подписал свое признание. Все это чистая правда. Чего ты ждешь от меня теперь? До суда я бы мог попытаться изменить его приговор на пожизненное заключение, хотя и это было бы непросто. Я выполняю свой долг! Теперь я не властен над событиями. Их отведут в Сальтильо, а оттуда в Чиуауа, где и казнят. Прошу тебя, уймись…