Голос у матери был чуть разочарованный. «И слишком уж быстро она мне поверила», — подумала Женевьева.

— А кто ухаживает за тобой, Миллисент?

Боже! Теперь Оливия. Возможно, она тоже решила ее подразнить. Однако Женевьева застыла на месте. В любой момент Миллисент могла бы ответить: «Я пока не хотела об этом говорить, чтобы в одиночестве насладиться своим счастьем, но Гарри и я…»

И тогда дамоклов меч упадет и вонзится Женевьеве прямо в сердце.

Но Миллисент лишь безмятежно сказала:

— Наверное, все, судя по тому, сколько было желающих танцевать со мной накануне, но никто в особенности.

В который раз Женевьева подумала, удивится ли Миллисент, когда Гарри наконец сделает ей предложение, если это вообще случится. Все было так чудовищно несправедливо.

— Женевьева, сохранять таинственный вид по поводу цветов — это так на тебя не похоже, — заметила мать. — Ты можешь нам доверять. Или тебе стыдно? Они ведь не от Саймона Мастелуайта?

Саймон Мастелуайт годами вздыхал по Женевьеве, У него были прыщи, он заикался, обладал высоким титулом и состоянием. Разговаривать с ним было почти совсем не о чем. Доброта Женевьевы не была безграничной.

Она вздохнула.

— Скорее всего их прислал кто-то, кто танцевал со мной и с Оливией, а потом просто перепутал наши имена. Зачем кому-то присылать мне такие цветы?

Ее язвительный тон порадовал бы герцога.

— Вполне разумно, — с облегчением произнесла мать. — Конечно, именно это и случилось.

Женевьева пристально посмотрела на нее, ища хотя бы намек на сомнение, на мельчайшее подозрение, что цветы все же предназначались именно ей. Оливия даже не подняла глаза и не сочла нужным спорить.

И никто не заметил ее язвительного тона. Несомненно, все видели лишь то, что хотели видеть.

Ради всего святого!

Внезапно Женевьеве стало трудно дышать. Медленно, но неотвратимо в груди поднималась волна горячей ярости, и она невольно поднялась на ноги. Она сердилась на себя и на свою семью, хотя не могла понять почему.

Женевьева стояла посреди комнаты, держа в руках вышивку с огромной вазой пугающе ярких цветов. Любопытные взгляды устремились к ней. Любопытные, но не изумленные. Ведь если Женевьева встала, значит, она собиралась сделать что-нибудь обычное.

А будь она Оливией, она скорее всего разразилась бы речью о том, что она не только добра, мила и умна. Как она устала быть той, о ком не стоит беспокоиться ее родителям.

Однако речи были не в духе Женевьевы. К тому же ей не хотелось, чтобы семья узнала всю глубину ее страстной натуры.

Некоторые чувства слишком бесценны, и их нужно оберегать от других.

И все же Женевьеве очень хотелось чуть-чуть напугать их.

— Пойду спать. У меня заболели глаза от ярких цветов на вышивке.

Но и это саркастическое замечание было воспринято буквально.

— Приятных снов, — хором пожелали ей все, когда она положила вышивку на пол и скрылась за дверью.

Женевьева с негодующим видом поднялась по лестнице и чуть ли не захлопнула с грохотом дверь своей спальни.

Увидев розы, она вздрогнула.

Такое впечатление, словно в комнате был кто-то еще. И этот гость не отличался благодушием.

Женевьева не выдержала и улыбнулась. Букет действительно был причудливым, созданным прихотливой фантазией того, кто слушал и кто, она осмеливалась верить, видел, какая она на самом деле.

Вновь Женевьева вспомнила утренний испуг, когда не могла отвести глаз от герцога, а ее щеки медленно заливал жаркий румянец, словно отголосок бушующих страстей.

Жаль, что герцог — порождение Люцифера.

Даже мысленно она продолжала злорадствовать. Порождение Люцифера не могло бы прислать ей такие розы.

В другой раз Женевьева ушла бы, рассердившись, но теперь ей приходилось оставаться в спальне. Ей казалось, что она не заснет из-за охвативших ее чувств.

Она вытащила шпильки из волос и распустила их. «У вас звезды в волосах…» Помассировала уставшую голову и провела пальцами по шелковым прядям. У нее будет время как следует причесаться.

Женевьева свернулась в кресле перед огнем, скинула комнатные туфли, поджала ноги под себя и попыталась читать. Роман ужасов об осиротевшей девушке из богатой семьи, которая бродит по темным коридорам дома в старинном поместье и сталкивается с привидением.

Какая ирония!

Она опустила книгу на колени и задумчиво посмотрела в окно.

Шторы были задвинуты. Она представила себе, как герцог расхаживает по саду, полы его пальто развеваются, словно крылья. Она вспомнила, как он смотрел в никуда из окна зеленой гостиной — само воплощение одиночества. Вспомнила, как он медленно повернулся, наполовину озаренный золотым светом, и увидел ее.

Один призрак узнал другого. Она была почти уверена, что он призывал ее взглядом.

После этого прошло немало времени, прежде чем Женевьева пробудилась ото сна. Она задремала в кресле. Огонь почти погас, ее разбудил холод в комнате.

Она посмотрела на часы: было за полночь.

Женевьева откинула волосы со лба и туг же в углу комнаты увидела засверкавшие розы. Антракт ее жизненной драмы завершился, и все воспоминания снова вернулись к ней.

Не двигаясь с места, уставшая, знающая, что сон не придет, Женевьева посмотрела на кровать, которая вдруг стала ее злейшим врагом, потом — на туалетный столик, где блестели щетки для волос, и перевела взгляд на окно.

Больше она не могла бороться с волнением. Через секунду Женевьева уже раздвинула шторы и выглянула наружу. Просто посмотреть, уверяла она себя.

В саду никого не было.

Теперь ей следует расшнуровать платье, надеть свою уютную ночную сорочку и лечь под одеяла. Однако… она взяла с каминной полки книгу и свечу и сунула ноги в туфли.

И не успела она понять, что делает, как уже шла вниз по лестнице со свечой в руке, словно героиня романа ужасов в поисках привидения.

Спустившись в прихожую, Женевьева решительно направилась к библиотеке. Ей хотелось найти другую книгу, поскольку та, которую она читала сейчас, заснуть не помогала.

Именно так она говорила себе, чтобы скрыть правду.

Угли в камине уже догорели, и в библиотеке было пусто. По крайней мере людей здесь не было. Но когда Женевьева направила огарок свечи в сторону, то увидела, что графин с коньяком наполовину опустел. Очевидно, та же участь постигла и другие графины в доме, если верить ее матери.

Что ж…

После этого Женевьева принялась убеждать себя, что ей просто необходимо принести наверх шелковые нитки для вышивания, поэтому она отправилась в зеленую гостиную. И тут тоже было пусто, кроме экзотического букета Оливии, который выглядел значительно меньше полученного ею подарка, подумала Женевьева со странным чувством удовлетворения. Он по-прежнему стоял в углу, отбрасывая на потолок причудливые тени.

Женевьева помедлила и наконец призналась себе: причин для похода в серую гостиную у нее нет.

И все-таки она пошла туда.

Герцог был в серой гостиной.

Он стоял у окна, глядя в никуда, рукой придерживал штору. Он напоминал элегантно изваянную статую. Великолепные линии плеч, талии, ног.

Женевьева остановилась в дверях. Ее сердце болезненно билось.

И тут герцог медленно повернулся, словно услышал его биение.

На его лице не отразилось удивления. Он как будто ожидал ее увидеть.

Боже правый! Только сейчас Женевьева заметила беспорядок в его одежде. Волосы спутаны. Рукава рубашки закатаны до локтя. Галстук развязан и болтался сбоку. Такое впечатление, будто он небрежно застегнул рубашку, перепутав все пуговицы, и у шеи была видна смуглая кожа и темные завитки волос. Отросшие бакенбарды.

— Господи, — прошептала Женевьева, — что вы делали сегодня вечером?

Монкрифф молча смотрел на нее.

К его горлу подкатил ком. Ее волосы были распущены. Длинные, сияющие волосы, словно темная вода. Маленькое нежное светлое лицо в обрамлении волос. Видимо, она не раздевалась ко сну, ее платье было смято.

— Спасал маленьких сирот, — тихо ответил герцог. — А о чем вы подумали?

— Такое впечатление, будто на вас напали воры.

Герцог поморщился:

— Не кричите, мисс Эверси. На меня в каком-то смысле и правда напали воры. Но я победил. Обычно я всегда побеждаю в карточной игре.

Он криво усмехнулся.

— Я говорила совершенно обычным голосом. Моя мать уверяет, что вы превратили гостиную в обитель беззакония.

Женевьева дразнила его. Она перешла на шепот, чтобы угодить ему, и внезапно это показалось герцогу очень трогательным. Она всегда была так внимательна. Ее тихий голос оказался необыкновенно чувственным. Он обволакивал и был такой же «ее особенный», как ее шелковые волосы, сияющая кожа и нежные руки. В темноте полагалось говорить шепотом.

— Я лишил нескольких джентльменов денег в карточтных играх. В том числе и Гарри, — с легким оттенком удовольствия заметил герцог. — Он на удивление решительный и смелый игрок, и я мог бы поручиться, что он вообще не играет, учитывая его стесненные обстоятельства, однако, видимо, они и стали причиной его пристрастия к картам. Он выигрывает и проигрывает одинаково часто. Мы ведь в деревне, ради всего святого! Если не считать охоты и прогулок, что еще остается делать, кроме как играть в карты?

Тон герцога был полушутливым.

В его голове мелькнула мысль: он остается здесь ради Женевьевы. А еще чтобы видеть, как Йен Эверси бледнеет всякий раз при виде него и вздрагивает от каждого громкого звука.

Герцог заметил, что Женевьева улыбается.

— Да, мы могли порядочно выпить за игрой, — признался он. — И выкурить немало сигар.

Герцог Фак часто выигрывал, что это почти наскучило ему. Зато все присутствующие мужчины могут рассказывать дома, как герцог Фоконбридж ставил на кон огромные суммы и выигрывал невероятные деньги. Они называли его бесстрашным, безжалостным, холодным и тому подобными словами.