За прошедшие годы мне доводилось встречать отдельных странных ботаников. Чаще всего они ищут здесь орхидеи. Венерин башмачок, пыльцеголовник красный, дремлик болотный. И всякий раз норовят заблудиться. Особенно, если ищут мякотницу однолистную, не говоря уж о бровнике одноклубневом, которого никто не видел на острове с 1910 года, когда Стен Се-ландер нашел один экземпляр. В таких случаях я обычно только отвечаю на их вопросы, причем достаточно уклончиво. Но на этот раз я столкнулся с чем-то новым. Объяснив мужчине, где на острове растут тисы, я решился спросить, как получилось, что его интересы приобрели этим чудесным летним утром столь неожиданную направленность.

— Why yew?

— Well, you see, — произнес он и без обиняков объяснил, что нанят французской компанией по производству лекарств, чтобы исследовать различные места в Северной Европе и выяснить, можно ли там добывать таксол — вещество из внутренней части коры тиса, которое оказалось на удивление эффективным средством против некоторых форм рака. Таксол был мне довольно хорошо знаком по книге, которую я когда-то переводил, я знал вполне достаточно, чтобы с успехом поддерживать беседу. Кроме того, я мог со знанием дела объяснить, что тисов на острове мало и они слишком хилые, чтобы представлять для него интерес. Ему требовалось промышленное количество. Здесь такого нет. Возможно, стоит попробовать в Прибалтике, предложил я. Просто догадка, взятая из воздуха. Англичанин внимательно слушал, продолжая размахивать руками. Да, он как раз собирался в те края, через остров Готланд, если я его правильно понял. Потом мы немного поговорили о паромном сообщении и о погоде, после чего он поблагодарил за помощь и отправился дальше, на юго-восток, к скоплению голых известковых напластований возле устья реки. Очень своеобразный человек. Последняя его фраза оказалась столь же удивительной, как и первая:

— By the way, it’s a large one, your Malaise trap.

Можно говорить об англичанах что угодно, но уровень их образованности часто высок. За время нашего короткого разговора мы даже не коснулись того, чем я тут в зарослях занимаюсь. О насекомых не было сказано ни слова. Он, разумеется, обратил внимание на мой сачок, но, в отличие от всех моих соотечественников, явно счел его вполне естественной частью набора, который может иметь при себе джентльмен во время прогулки по лесам и полям. Необходимости задавать вопросы у него не возникло. Как приятно. Комментарий о ловушке явился лишь констатацией факта. Он не поинтересовался, что это, не уточнил, действительно ли это ловушка Малеза. Лишь отметил, что она большая, точно подмигнул.

Это были его последние слова. А я так и остался стоять посреди осоки, потеряв дар речи.

Самое интересное, что он был прав. Ловушка у меня американская, а посему она столь неуместно больших размеров, что мои друзья с материка решили, будто я приобрел себе палатку для вечеринок. Эта модель называется Mega Malaise Trap — мегаловушка Малеза; она шесть метров длиной и три метра шириной. Кроме того, у нее двойная камера для добычи. Монстр, да и только. Более эффективной ловушки не существует.

Мне долго не хотелось это признавать. В первые годы я был откровенно враждебно настроен по отношению к любым ловушкам. Мне виделось в них что-то неспортивное, чуть ли не алчное, и, кроме того, я считал, что человек, опускающийся до ловушек, лишает себя наиболее поэтических моментов охоты на мух: ожидания, отдыха и неспешности.

— Я не промышленник, — сообщал я в ответ на вопрос, не собираюсь ли я обзавестись ловушкой Малеза. Мне не хотелось использовать даже желтые миски, то есть мелкие желтенькие мисочки с водой, в которых мухи тонут только потому, что достаточно глупы и считают все желтое цветами. Мне и по сей день претит эта простейшая из всех ловушек, не требующая никакого таланта, а лишь упорства при сортировке перепончатокрылых — жуков, бабочек и всей прочей живности, которая составляет мухам компанию в быстро делающейся отвратительной каше из обманувшихся посетителей цветов.

Но как бы то ни было, ловушка Малеза начала будоражить мое воображение. Повсюду, где расставляли такое снаряжение, даже посреди мхов на торфяных болотах на бескрайних просторах Норрланда, обнаруживались удивительные журчалки. Что же тогда мне удастся добыть здесь? Я пребывал в убеждении, что таким образом смог бы поймать виды, о существовании которых на острове я даже не подозревал, и по мере того как добывать новые сенсации становилось все труднее и труднее, мое сопротивление ослабевало. Когда простоишь без движения в одних и тех же раскалившихся зарослях спиреи две недели подряд, даже мельком не увидев незнакомую журчалку, тебя начинают посещать самые разные мысли. Например, о том, каких насекомых ты упускаешь из-за того, что они не оказываются в нужном месте в нужное время или просто проносятся мимо, словно недостижимые метеоры. И под конец тебе кажется, что ловушка Малеза была бы, во всяком случае, интересным экспериментом.

Зайдя так далеко, ты пропал. Сам я потихоньку стал уговаривать себя, что ловушка Малеза в моем саду явилась бы запоздалым возданием должного одному из действительно великих героев.

Ну конечно — это просто дело чести! Сказано — сделано.

Рене Малез родился в 1892-м и прожил до 1978 года. Он был шведом, о чем мало кому известно. Для энтомологов всего мира его имя является самостоятельным понятием, которое так же, как и в случае с Линнеем, не вмещается в узкие рамки национальной принадлежности. Бесчисленное количество насекомых носит в его честь видовое название malaisei, а его недоступная пониманию непосвященных монография о таксономии настоящих пилильщиков Юго-Восточной Азии по-прежнему, кажется, остается непревзойденной. Однако судьбе было угодно, чтобы действительно прочная известность выпала на его долю благодаря не исследованиям, книгам или даже путешествиям, а эпохальному в полном смысле этого слова изобретению, которое, как и все гениальные новшества, было простым и впоследствии стало казаться само собой разумеющимся.

Во время какой-то из длительных экспедиций в дальние страны Малез просто заметил, что в палатку залетает огромное множество насекомых, а вот дорогу наружу они не находят, во всяком случае не вылетают через входное отверстие.

Между тем как-то раз в углу палатки на потолке образовалась небольшая дырка, и через нее все мухи преспокойно вновь обретали свободу. И у Рене Малеза возникла идея ловушки.

В статье, опубликованной в 1937 году в журнале "Энтомологический вестник", он сам рассказывает эту историю по-английски, начиная ее классическим вступлением: ’’Since the time of Linnaeus the technique of catching insects has not improved very much...". Необоснованная скромность не принадлежала, насколько мне помнится, к числу главных достоинств Малеза.

Со временем сделанные в экспедиции наблюдения и вызванные ими размышления выкристаллизовались в идею создания легкого приспособления из мелкой сети, весьма напоминавшего старую двухместную палатку с поднятыми боковинами. Потолочная планка шла немного под уклон, а в верхнем углу палатки имелось отверстие, которое вело к хитроумно и вместе с тем коварно сконструированной газовой камере. Образец приспособления был изготовлен в Стокгольме непосредственно перед тем, как Малез со своей второй (а возможно, третьей) женой отправился в экспедицию по горам и долинам Северной Бирмы для отлова перепончатокрылых. Шел 1934 год, и первые пять ловушек сшили под наблюдением самого изобретателя в портновской мастерской Рангуна. Затем супруги отправились на север. Железная дорога кончалась в Мьичине. С шестнадцатью мулами они двинулись в сторону китайской границы.

Ученые и по сей день, согнувшись над микроскопами для препарирования, сортируют добычу Малеза. Настолько эффективными оказались его ловушки. За несколько месяцев Малез с их помощью поймал значительно больше ста тысяч насекомых, в основном неизвестных видов. Три четверти настоящих пилильщиков — группы, изучением которой в основном занимался Малез, — стали открытием для науки.

Что является новостью для науки тут, у меня на острове, я не знаю, да меня это и не волнует. Наверняка здесь имеются сотни неизвестных видов — паразитические перепончатокрылые, грибные комарики и так далее, — и многие из них, вероятно, уже попались в мою сеть, но я занимаюсь только журчалками. Некоторые другие группы — блестянки, мухи-жужжало, дикие пчелы и львинки — я, правда, сохраняю для будущих надобностей, но я бы сошел с ума, если бы попытался охватить все. Для людей моего склада ограничивать себя — жизненная необходимость. На самом деле я тоже однажды садился в поезд в Рангуне, но ничем интересным похвастаться не могу. Я сошел в Мандалае и прожил неделю в гостинице. Мне запомнилось там одно кафе. И все.

Как бы то ни было, но стоило мне поддаться искушению — и все закрутилось очень быстро.

В наши дни существует много моделей ловушки Малеза, и некоторые из них действительно удобны, но поскольку мое решение явилось капитуляцией, прикрытой идеей почитания, я заказал самую большую. "Мега Малез". Из США. Уверен, кое-кто при этом улыбнулся у себя на небесах. Я тоже был рад и доволен до тех самых пор, пока мне не позвонили из таможни и не спросили, что именно я приобрел у некоей таинственной фирмы в Калифорнии. Распаковав сей предмет, таможенники погрузились в размышления. Что, скажите на милость, это такое?

— Ловушка для мух, — выпалил я по глупости.

Сперва в трубке наступила полная тишина, потом посыпалось множество вопросов о том, для чего ее предполагается использовать.

— Для частного отлова мух, — по-прежнему развлекаясь, ответил я, но к тому времени мне уже явно удалось возбудить в чиновнике подозрительность, после чего все мои попытки объяснить, что эту громадину в действительности следовало бы отнести к категории оборудования для научных исследований, успеха не возымели. В результате ловушку обложили безбожно высокой пошлиной. Вероятно, мне следовало выдать ее за палатку для вечеринок. Конечно, это было бы ложью, но только отчасти. Уже в первый вечер я устроил праздник, когда, проверив банки, обнаружил три новых для острова вида журчалок и среди них единственный по сию пору экземпляр такого вида журчалок-ос, как Chrysotoxum fasciatum.