Алисса Джонсон - Ловушка для повесы

И Аделаида была уверена, что в последующее условие, пришедшее ей в голову, ей вовсе не хочется посвящать ни лорда Энгели, ни его брата.

Она взглянула на Коннора и увидела, что он смотрит на нее с веселым терпением. Она откашлялась.

— А что... касается...

Он выгнул бровь и склонился к ней, выжидая.

— Рассчитываете ли вы?..

Господи, как же это неловко... И нелепо. Если она, не моргнув глазом, смогла потребовать плату за себя, то и брачную постель должна была обсудить, не запинаясь от стыда.

Она коротко выдохнула и снова попыталась начать:

— Брак не считается законным, пока... То есть потребуете ли вы...

Аделаида тряхнула головой и повела рукой.

— Куда-то... отправиться?

— Нет... — Чувствуя себя все глупее, она еще выразительнее повела рукой. — Чтобы брак считался законным?

— А-а, — до него наконец дошло. — Да.

Все верно. Этого и следовало ожидать, не так ли?

— Я понимаю, что брак должен быть... осуществлен... и я готова сделать то, что следует делать.

— Речь великомученицы.

— Я не мученица. Просто хочу прояснить все детали нашего контракта. — По его лицу скользнуло раздражение, но она это проигнорировала. — Я согласна делить с вами постель раз в год.

— Нет.

Теперь она была раздосадована.

— «Нет» не звучит как встречное предложение, мистер Брайс.

— Коннор. И мое «нет» означает, что ваше предложение слишком оскорбительно, чтобы вызвать иной ответ.

Разве? Впрочем, откуда ей знать? Аделаида шмыгнула носом, поскольку больше ей нечего было ответить.

— Что ж, оно остается, пока вы не предложите свой вариант.

— Отлично. Десять раз в день.

Совершенно потрясенная, она буквально вылупилась на него.

— Наверняка нет. В сутках всего одна ночь.

— Я знаю.

Аделаида на миг впала в жуткую панику. При обсуждении этого пункта она была в крайне невыгодном положении: она абсолютно ничего не знала об интимных отношениях мужа и жены. Мать умерла давно, а знакомство с Лилли и Уиннифред было слишком коротким, чтобы выяснять у них такие деликатные вопросы. То есть ей не к кому было обратиться по этому вопросу... кроме Коннора.

— Скажите, а десять раз в день — это... — Жаркий румянец стыда и раздражения залил ей щеки. Сама того не сознавая, Аделаида слегка наклонилась вперед и понизила голос: — Это нормально?

Коннор растерянно моргнул. Несколько долгих мгновений он больше никак не проявлял своего внимания... стоял неподвижный и немой, как статуя. Его лицо не выражало ни гнева, ни юмора. Вообще ничего. Не лицо, а застывшая маска; на которой она ничего не могла прочесть.

Господи Боже, она, кажется, лишила его дара речи.

Аделаида выпрямилась, губы ее слегка искривились.

— Этот вопрос вряд ли заслуживает такого... такой...

— Мы обсудим это позднее, — внезапно заключил он, приходя в себя.

Этот пункт был первоочередным. Она непреклонно помотала головой:

— Нет. Не позднее. Сейчас.

И подумала, что произносит это, как Джордж, когда требует сухарик, но ей было все равно. Ни при каких обстоятельствах не станет она повторять эту позорную сцену.

Коннор шагнул вперед, взял ее за локоть и повел по коридору.

— Далеко не все следует решать сегодня.

Услышать это от человека, который сделал ей предложение замужества на другой день знакомства!

— Но...

— На этой неделе мне нужно уладить одно дело в Эдинбурге. Используйте это время на то, чтобы все обдумать. — Коннор остановился, повернулся и привлек ее в объятия. — И когда будете думать, примите во внимание еще и это...

Его губы скользнули по ее губам, теплые, нежные, как весеннее солнце. Его поцелуй был неторопливым, нетребовательным, в нем чувствовалось терпеливое приглашение, переданное с потрясающим умением. Аделаида приняла его бездумно, пойманная в ловушку его сладостью, и, прежде чем опомнилась, ее рот ответно задвигался под его ртом, а сама она склонилась к нему, вцепившись обеими руками в его сюртук.

Коннор слегка отпрянул.

— Хочешь еще?

Она кивнула. Помотала головой...

— Не знаю. Ты мне не нравишься.

— Знаю.

Коннор поднял руку и костяшками пальцев провел по ее щеке, подбородку. Лицо его было так близко, что она различала все оттенки в зелени его глаз.

— Я хочу тебя, — севшим голосом произнес он. — Я захотел тебя в первый же раз, когда увидел. Даже до того, как узнал, кто ты.

Прежде чем он узнал о ее знакомстве с сэром Робертом и возможных с ним взаимоотношениях? Аделаида отступила на шаг и посмотрела ему в глаза. Тепло его поцелуя таяло, оставляя холод трезвости.

— Ты и вправду ждешь, что я этому поверю?

— Нет... — Губы его насмешливо дернулись, но она не поняла, смеется он над ней или над собой. — Поэтому я не собирался говорить тебе об этом.

— И все же только что сказал. — Она покачала головой. — Знаешь, ты очень похож на своего брата.

Коннор поморщился.

— Я снова разозлил тебя, или ты мстишь мне за прошлые обиды?

— Я верю, что ты скажешь что угодно, лишь бы добыть то, чего хочешь. Вы оба такие.

«И вообще все вы такие», — мысленно повторила она, думая о своем брате.

— На тебе было голубое пальто, — тихо проговорил он. — У него оторвалась подпушка. Оно было слишком тонким для такой погоды. Я видел твои покрасневшие от холода щеки и нос, и еще это... — Он поднял руку и подхватил локон ее волос. — Я видел, как он выбился из-под шляпки. Пересекая двор, ты наклонилась и поцеловала своего племянника в лобик.

— Ты не мог знать, что он мой племянник.

— Я и не знал. Я решил, что он твой сын, и ты привела его повидаться с отцом, твоим мужем... что не заставило меня перестать любоваться тобой каждую субботу... на протяжении шести месяцев. Когда я увидел тебя в следующий раз, подшивка была починена.

— Это ничего не доказывает. Ты мог... — Она замолчала, потому что одна его фраза внезапно приобрела новый смысл. — Шесть месяцев? Только что прошедшей зимой?

Коннор кивнул:

— И сколько обид довелось мне перетерпеть за это от моих сокамерников.

У нее заныло внутри.

— Все знали о вашем интересе?

— В тюрьме не бывает личного... нет уединения, невозможно хранить секреты. — Коннор, нахмурясь, вглядывался в ее лицо. — Я вас этим оскорбил? Вы сердитесь, что я наблюдал за вами?

— Нет. Немножко. Я...

Аделаида сжала губы и помотала головой. Она гневалась не на это. А на всю эту ложь... тайны и ловушки... Коннора, Вольфганга, сэра Роберта. В их спектакле она была марионеткой и каждый раз, когда считала, что наконец обрела свободу, обнаруживала еще одну гадкую скрытую веревочку.

В ней копилась и бурлила злость. Она застилала ей глаза и была слишком жесткой, чтобы безболезненно ее проглотить. И Аделаида не стала даже пытаться делать ни то ни другое. Если Коннор захотел дожидаться ее ответа, пусть ждет. И Вольфганг может подождать своего освобождения.

И сэр Роберт может ждать... пока ад замерзнет!

— Я хочу вернуться домой.

Коннор знал, что есть моменты, когда нужно нажать и когда нужно дать эмоциям и событиям успокоиться. Он предоставил Аделаиде возможность прийти в себя и всю обратную дорогу не нарушал воцарившегося между ними молчания.

Ему это далось с трудом. Он не мог не заметить, что Аделаиду что-то встревожило, что сразу после его признания ее настроение и поведение переменились. Конечно, хотелось бы думать, что ее вдруг осенило, какая удача ей привалила, но даже ему не хватало высокомерия так считать.

Ему хотелось потребовать у нее объяснений такой перемене или спровоцировать ее на вспышку, чтобы морщинка между ее бровями исчезла. Но он не стал делать это. Коннор терпел, пока они не остановились у дверей ее дома, да и тогда всего лишь помог ей спуститься на землю и пробормотал несколько формальных слов прощания.

Она в ответ промямлила невнятное «счастливого пути» и направилась в дом.

Сдержав просившееся на язык проклятие, Коннор снова забрался в фаэтон и пустил коней рысью. Не одной Аделаиде требовалось время, чтобы успокоиться.

«Я хочу тебя. Я захотел тебя с первого раза, как увидел. Даже до того, как узнал, кто ты такая...»

Он понятия не имел, почему признался в этом, почему передал в руки Аделаиде то, что могло стать опасным оружием против него.

Он только знал, что целую минуту наслаждался их перепалкой, этой забавной торговлей, был очарован неописуемой смесью неколебимой целеустремленности и застенчивой невинности. А в следующую минуту чувствовал себя пресыщенным тираном. Чувство ему знакомое, но на этот раз какое-то иное.

Перед его глазами до сих пор стояло ее лицо, с которого вдруг сбежала краска, а потом вернулась вспышкой взволнованного румянца.

— Разве это нормально? — спросила она.

Ад и все его дьяволы!

Этим наивным вопросом она просто лишила его мужественности. Она вдруг перестала выглядеть милой, храброй и очаровательной, превратившись в испуганную, загнанную в угол и очень-очень одинокую. Как заблудившееся в лесу дитя.

Коннора больно кольнуло то, что он торговался с ней... что его это забавляло. Его вдруг раздосадовало, что в одном разговоре они обсуждали контракты и спальню.

Он не покупал ее, как домашний скот... как девицу легкого поведения.

Кроме того, Коннор не принадлежал к тем людям, которые находят удовольствие, наблюдая, как мечется женщина, пытаясь найти выход из невыносимой ситуации. Коннор никогда не пинал невинных.

И категорически не хотел быть таким человеком.