Грегори покачал головой и направился к входной двери.

Майкл, продолжая ворчать, нагнал его.

— Сначала он тает, как свечка, а потом кряхтит, как младенец, у которого режутся зубки.

— Точно. Так и есть, поскольку злится, что напортил дело с девушкой.

Коннор закатил глаза к небу — надо же... «младенец, у которого режутся зубки»! — после чего, не обращая внимания на звук открывшейся и закрывшейся двери, уселся в кресло и задумался. Несмотря на запоздалое извинение перед Аделаидой, он вовсе не жалел о случившемся. Он сожалел, что огорчил ее, но быть скомпрометированной — беда гораздо меньшая, чем брак с сэром Робертом.

Так что в этом случае цель, безусловно, оправдывала средство. Даже если это средство разгневало Аделаиду. Ему, пожалуй, даже понравилось, видеть ее разъяренной. В гневе она была великолепна. Было чистым наслаждением наблюдать, как ее большие и ласковые карие глаза словно плавятся от ярости.

Коннор пошевелил плечами, снимая напряжение. Возможно, он наслаждался этим зрелищем чуть дольше, чем следовало. Он не собирался делать это. Просто его разозлило, что она находила какие-то извинения для сэра Роберта, продолжая при этом корить его. Это было даже хуже, чем увидеть напряжение на ее лице, когда он распахнул перед ней дверь.

Именно поэтому он для удовольствия дразнил ее. Ему легче было видеть ее злость, чем страх. Пожалуй, еще проще было бы, хотя бы временно, смягчить ее раздражение медовыми речами.

Существовала тысяча способов преподнести ей какую-нибудь приемлемую ложь, чтобы быстро успокоить... Однако позднее это наверняка рассердило бы ее еще больше.

Аделаида была великодушной и слишком доверчивой для собственного блага, но только не дурочкой. Она могла на какое-то время поддаться на красивые речи и фальшивую лесть, но только на время. Она была женщиной, предпочитавшей горькую правду красивой лжи.

После того как она поговорит со своим братом, все встанет на свое место. Аделаида станет миссис Коннор Брайс.

Она будет его. Наконец.

Внезапно встревожившись, Коннор поднялся с кресла и прошел в кабинет. Там на письменном столе стояла маленькая, вырезанная из дерева фигурка Аделаиды. Идеальное напоминание о том, какой он увидел ее сквозь прутья тюремной решетки: с ребенком на руках, с лицом, сиявшим решимостью и отвагой. Грегори вырезал ее из дуба маленьким перочинным ножичком, ради которого подкупил стражника. В тюрьме Грегори вырезал из дерева около полудюжины фигурок и передавал их Фред ди для продажи, притворяясь, будто им нужны деньги. На самом деле Грегори симпатизировал Фредди, и ему нравилось, как девушка восхищается его умением.

Так что Фредди продавала эти фигурки в соседней деревне, а Коннор платил тюремщикам, чтобы они выкупали их обратно, с доплатой, чтобы девушка ни о чем не догадалась. По правде говоря, Фредди нравилась им всем.

Коннор взял фигурку в руки и повертел в пальцах. «Пленен!» — иначе нельзя было описать его реакцию, когда он в первый раз увидел Аделаиду.

С необычайной ясностью он помнил тот февральский день. После трех месяцев заключения он смотрел в грязное окошко своей камеры, не надеясь увидеть что-либо, кроме привычно унылого промерзшего внутреннего двора. Но однажды его взору предстала Аделаида. Она стояла на жгучем зимнем ветру, поношенное пальто било ее по ногам, а руки были заняты тепло укутанным во множество одеял ребенком.

Она остановилась поговорить с каким-то тюремщиком и повернула лицо, когда тот указал ей на окно второго этажа отделения для должников.

Коннор не мог разглядеть цвета ее глаз, не знал ее имени и откуда она явилась... почему вообще оказалась здесь, у дверей тюрьмы. Но все это было не важно. Он ощутил мучительное желание протянуть руку... коснуться ее, провести ладонью, погладить холодный шелк ее разгоревшейся от ветра щеки, привлечь ее под защиту своего сюртука и почувствовать, как она согревается в его объятиях.

До той поры у него ни разу не возникало такой мгновенной, переворачивающей душу реакции на женщину. Коннор знал скорее вожделение, даже спешное влечение. Но никогда не испытывал такой голодной томительной тяги. Он понимал, что это нелепо, даже как-то стыдно, но наслаждался каждой фантастической секундой, вбирал в себя каждый ее жест... до тех пор, пока она не распростилась кивком с тюремщиком и не исчезла в дверях тюрьмы.

Тогда он отвернулся от окна, встревоженный тем, с какой непонятной силой подействовало на него мимолетное появление этой женщины. Это была та самая слезливая чепуха, которой поддавались другие, не такие яркие и цельные люди. Это денди разглагольствовали об ангеле, взглянувшем на них с противоположного конца переполненного бального зала. Это поэты воспевали прелестных дев, увиденных издали. Разумные мужчины такой романтической ерундой не увлекались.

Нет, вся беда в том, что он был давно лишен женского общества. Воздержание проделывает ужасные фокусы с мужским рассудком. И все же двадцать минут спустя он вернулся к окну. И возвращался к нему снова и снова... каждое воскресенье на протяжении многих месяцев, надеясь в очередной раз взглянуть на это прекрасное видение.

Когда же он узнал ее имя и то, что она приходит навещать своего беспутного братца, Коннор решил, что полностью оплатит все долги и даст Аделаиде дом и доход, которыми ее брат явно был не способен ее обеспечить. Он рассмотрел мысль о женитьбе и отверг ее: он не хотел, чтобы ответственность за жену отвлекла его от мщения. Возможно, позднее...

А затем он услышал, что за ней ухаживает сэр Роберт, и все изменилось. Не будет никаких анонимных пожертвований. Не будет никакого позднее. Она будет принадлежать ему!

Коннор поставил резную фигурку на стол.

Аделаида Уорд всегда принадлежала только ему.


Глава 9

Солнце позднего лета нещадно пекло голову Аделаиды, когда она по проселочной дороге возвращалась назад. В воздухе не было ни малейшей прохлады. Но ее не оставляло ощущение, что она промерзла до костей.

Для Коннора Брайса она была лишь средством достижения цели. Только и всего!

Она поплотнее закуталась в плащ, как в защитные доспехи, и постаралась поступить так же со своим гневом, но он ускользал из-под ее контроля быстрее, чем она могла с ним совладать. Горькое разочарование доводило ее до изнеможения. И к тому же нестерпимо жгло ступни.

— Дьявол и проклятие!

Распрощавшись с надеждой быстро добраться до своей комнаты, она присела на поваленное бревно, сняла с ноги правую туфлю, свирепо глянула на тонкую протертую подошву и со всей силы запустила ею в ближайшее дерево.

— Черт!.. Черт... Ад и все его дьяволы!.. — Как бы ей сейчас хотелось знать проклятия покрепче. — Чертов ад!

Вот и все. Этим выразился весь ее гнев. Аделаида ощутила, что всякая воля к борьбе оставила ее, она опустила голову на руки и застонала.

Нет, плакать она не стала. Она чувствовала, как слезы подступают, давят на глаза изнутри, тяжким грузом собираются в центре груди, но постаралась не обращать на это внимания. Она не имела права себя жалеть. Та ситуация, в которой она оказалась, была столь же следствием ее поступков, сколько и Коннора. А тот факт, что он был шарлатаном и обманщиком, ее не извинял: ведь она с такой готовностью поддалась его обаянию... поверила его лживым речам. Она явилась в гости в этот дом, уже не будучи наивной девочкой. Ей минуло двадцать семь лет, и, с какой стороны ни гляди, она являлась главой дома и семьи. Ей следовало бы лучше разбираться в людях.

Ей следовало бы многое сделать иначе.

Грудь сдавливало все сильнее. Аделаида старалась с этим бороться: подняла голову, сделала глубокий вдох и выдох.

Она не станет ухудшать положение, не позволит себе разрыдаться для облегчения. Плач ничего не даст. У нее лишь покраснеет нос, и голова разболится. А ей нужно ясное сознание, чтобы все обдумать как следует.

Сколько у нее времени на принятие решений? День? Два? Может она отложить все решения на неделю? Ей нужно отложить их по крайней мере до разговора с Вольфгангом.

Как ни претило ей доверять словам Коннора, она вынуждена была признать, что вряд ли бы он намекнул, будто сэр Роберт знает что-то о долгах брата, если бы в этом обвинении не имелось хотя бы доли правды. Он ничего не выигрывал от пустой лжи.

Неужели сэр Роберт причастен к бедам ее брата? Она ничего не может решать, пока не узнает об этом подробно. Ей нужны факты.

Господи Боже! Аделаида не была уверена, что сможет вынести еще какие-то откровения. Она уже знала о сэре Роберте и Конноре Брайсе гораздо больше, чем ей хотелось бы. Ей не нравилось то, что она узнала, но она предпочитала знать правду. Всегда лучше быть информированной. Не так ли? Гораздо лучше, чем выйти замуж, имея идеализированное представление о будущем муже. Тогда после свадьбы ее не будет ждать горькое пробуждение. Два дня назад она собиралась замуж за сэра Роберта вслепую. Теперь она могла выбрать свой путь с открытыми глазами.

Пожалуй, это стало единственным светлым пятном во всей злосчастной истории.

Отряхнув юбки, Аделаида поднялась с бревна и проковыляла за туфлей. Шажок вперед, остановка, чтобы его оценить, еще шаг вперед... это единственно разумный план действий. Горы покоряют шаг за шагом.

В дом она вернулась в состоянии какого-то тумана. Она поговорила с Лилли и Уиннифред, которые уверили ее, что она вполне может раздумывать несколько дней. Затем она помогла Изабелле упаковать вещи, легла спать засветло и поднялась с рассветом, чтобы проследить за погрузкой их вещей в карету.

Два часа, которые длилась поездка, она провела, бесцельно уставившись в окно. Единственной мыслью, вертевшейся у нее в голове, — кроме того, каким должен быть ее следующий шаг, — было сожаление, что она ничего не поела перед отъездом из гостей.