Жюльетта Бенцони - Ловушка для Катрин

Гоберта, до сих пор молча наблюдавшая за своей госпожой, прервала ее размышления со свойственной ей проницательностью.

– Будьте спокойны, госпожа Катрин, красотка будет под присмотром.

С трудом сдерживая слезы, но странным образом успокоенная, молодая женщина пересекла порог монастыря. От приветствовавшего ее брата она узнала, что аббат Бернар находится в коллегиальном зале.

– Он дает урок маленькому сеньору! – добавил он с улыбкой.

– Урок? Сегодня?

– Ну конечно! Его преподобие полагает, что осада не может служить достаточным извинением для отмены занятий!

«В этом – весь аббат», – подумала Катрин. В то время когда с минуты на минуту можно ожидать штурма города, а его церковь наполнится верующими, пришедшими просить небесного заступничества, он продолжает как ни в чем не бывало обучать маленького Мишеля.

И в самом деле, подходя к зале, Катрин услышала голос своего сына, декламирующего поэму.

Скрип двери прервал чистый детский голос. Сидя на маленькой скамеечке, с которой свешивались ножки, напротив стоявшего перед ним аббата со скрещенными руками, Мишель, остановленный на высшем порыве, повернул к матери свое круглое личико, на котором было написано недовольство.

– О! Матушка! – проговорил он с упреком. – Почему вы пришли сюда в такой час?

– А я не должна была приходить?

– Нет, не должны были! Надеюсь, вы ничего не слышали?

По этому полному тревоги вопросу Катрин поняла, что ребенок, должно быть, как раз повторял небольшое стихотворение, без сомнения, то самое, которое он должен будет ей подарить утром на Пасху вместе с традиционными пожеланиями. Она улыбнулась с видом полнейшей невинности:

– А что я должна была услышать? Дверь была закрыта, а я только что пришла. Но если я помешала, прошу меня простить.

– О, конечно, – уступил великодушно Мишель, – если вы не слушали.

– На сегодня урок окончен, – сказал аббат, кладя руку на светлые кудри мальчика. – Ты хорошо поработал, Мишель, и, думаю, теперь можешь вернуться к Саре.

Мальчик немедленно соскочил на пол и, подбежав к матери, прижался к ней:

– Пожалуйста… можно ли мне не сразу возвращаться домой?

– Куда же ты хочешь идти?

– К Огюсту! Он сегодня начинает готовить воск для большой пасхальной свечи. Он сказал, что я могу прийти.

Она подняла его с пола, прижала к груди и с любовью поцеловала его круглые нежные щечки.

– Иди, сынок! Но не надоедай слишком Огюсту и не задерживайся очень долго. Сара будет волноваться.

Он пообещал, крепко поцеловал ее в кончик носа и, соскользнув на пол, помчался на улицу, провожаемый снисходительными взглядами матери и аббата.

– У него страсть и любознательность его отца, – заметил аббат.

– Он настоящий Монсальви, – гордо сказала Катрин. – Я спрашиваю себя, не походит ли он на своего дядю Мишеля больше, чем на своего отца. У него нежности больше, чем у моего супруга. Правда, он еще такой маленький! Однако признаюсь, что сегодня более меня здесь удивили вы сами. Мы сейчас в опасности, а вы даете Мишелю урок, а Огюст готовит пасхальную свечу. Где будем все мы на Пасху? И будем ли мы еще живы?

– Вы в этом сомневаетесь? Ваше доверие Богу ничтожно, дочь моя. Пасха еще только через две недели! Я допускаю, что праздник будет не таким веселым, каким хотелось бы, но я надеюсь, что мы будем здесь все, чтобы воспеть хвалу Господу.

– Только бы он вас услышал! Я пришла спросить, что будем мы делать сейчас, когда бедный брат… Я думала, что подземный ход замка…

– Конечно! Мы им воспользуемся, чтобы послать нового гонца.

– Но кто согласится рискнуть жизнью? Чудовищная смерть брата Амабля способна сломить самых стойких.

– Успокойтесь, дочь моя, у меня уже есть человек, который нам нужен! Один человек из Круа-де-Кок пришел предложить свои услуги. Он хочет идти этой ночью.

– Так скоро? Но почему?

– Из-за земляных работ. Весь день шел дождь, и ночью могут быть заморозки, но, как только почва просохнет, надо будет открыть решетку и заняться прополкой злаков. Надо будет сажать также капусту и овощи. Если наемники задержатся, апрельские работы не смогут быть проведены, и урожай погибнет. Этот человек не единственный, кто готов рискнуть жизнью ради спасения земли.

– Есть другой способ, более простой для спасения Монсальви.

– Какой?

– Выдать Беро д'Апшье то, что он требует: богатства замка и…

– И вас? Какое безумие! Кто мог вам подать такую идею?

Катрин пересказала ему разговоры у фонтана. Аббат слушал с нескрываемым нетерпением.

– Гоберта права, – вскричал аббат, когда молодая женщина умолкла. – Ее голова лучше сидит на плечах, чем у этой безумной Азалаис. Я давно подумываю о тайной слежке за Азалаис. Мне не нравятся ее знакомства.

– Кто же это? Какой-нибудь парень?

– Это Ратапеннада. За последнее время очень часто кружевницу видели около ее хижины. Поймите, если вы себя отдадите Апшье, ваш муж камня на камне не оставит от этого города. Разве вы не знаете, как страшен его гнев?

– Я знаю… Если только он вернется! – Катрин опустила голову, устыдившись своей слабости. – Простите меня, но я никак не могу облегчить душевную муку! Я боюсь, отец мой, вы представить себе не можете, как я боюсь. Не за себя, конечно, за него.

– Только за него? Разве вы нашли своего пажа?

Катрин покачала головой. Она понимала, что, заговорив о Беранже, аббат постарался отвести ее мысли от той неведомой опасности, которой подвергался Арно.

– Я думаю, вам не следует слишком о нем беспокоиться. Возвращаясь, он должен был увидеть, что здесь происходит, и вернуться в Рокморель. Может быть, он даже предупредил мадам Матильду и к нам придет помощь?

– Это бы меня удивило. Амори и Рено почти никого не оставили дома! Но я была бы счастлива, зная, что Беранже в безопасности.

– Пойдемте помолимся вместе, друг мой. Это лучшая защита, которую я могу вам предложить.

Он вошли в церковь, к месту, где молились за спасение. У стены, у деревянной статуи Христа, свечи были зажжены в таком изобилии, что, казалось, божественный мученик вырывается из костра, а старые растрескавшиеся плиты, на которые капал воск, стали похожи на лед, когда на него падает луч солнца.

Аббат взошел на возвышение, а Катрин села на скамью, отведенную сеньору, вокруг которой уже собралась большая часть служанок из замка.

Под капюшоном черной мантии она увидела светлую голову Мари Роллар, улыбнулась ей и сделала знак подойти, давая место на скамейке. Ей вдруг захотелось поделиться опасениями с Мари, забыв о своем титуле, который даже перед лицом Бога пугал и беспокоил ее. Она знала, что Мари не собиралась просить у неба отвести от них его гнев. Она не боялась: спокойствие читалось в ее прозрачных светлых глазах. В ее жизни было столько опасных приключений еще в родной Бургундии, а затем в гареме Гранады, что ее было невозможно испугать осадой.

После пребывания в стране мавров она сохранила особое чувство фатальности, неизбежности, спокойную рассудительность и удивительное умение приспосабливаться к обстоятельствам. Глядя на нее, коленопреклоненную, с розовым лицом, обрамленным батистовой накидкой, и с косами под чепцом, что придавало ей вид монашки, с опущенными веками и шевелящимися губами, Катрин спрашивала себя, та ли это женщина, которую она впервые увидела растянувшейся на шелковых подушках или нежащейся в бассейне с голубой водой. Неужели это та, которую сначала звали Мари Вермей, потом Айша, которая благодаря чуду любви стала наконец Мари Роллар, почтенной женщиной, занимавшей при владелице замка место придворной дамы и заведовавшей гардеробной и бельевой.

С тех пор как покинула Гранаду, Мари не вспоминала о том странном времени, когда она была только маленьким зверьком для царственных прихотей, одной среди многих других. С того времени, когда она вложила свою руку в руку Жосса Роллара, она отбросила свою старую кожу одалиски, как отбрасывает кожу змея. Она стала молоденькой девушкой во время своего первого увлечения и восторга, а затем любящей супругой.

Сегодня она была искренне признательна сеньору Монсальви за то, что, собрав всех своих людей для похода на Париж, он оставил здесь свою жену.

Позволив Мари послушно повторять слова молитвы, Катрин со сдавленным вздохом закрыла лицо руками. Она не молилась, она не могла.

– Господи! Пошли нам помощь! – прошептала она, решившись наконец обратиться к небу. – Сделай так, чтобы битва не была так ужасна! Один человек уже лишился жизни… Господи, прости мне эту смерть! Если бы я только знала…

Поздно ночью, когда останки брата Амабля были преданы земле в присутствии одетой в черное мадам Монсальви и тех горожан, кого долг не удерживал на стенах, один человек опустился в недра земли по лестнице, которая вела из погреба донжона.

Он нес факел, кинжал и письмо. Перед тем как исчезнуть в густом мраке подземного хода, он послал Жоссу, который проводил его до места, прощальную улыбку.

Никто больше не увидел его живым…

Атака началась на восходе. Рассчитывая, что холодный рассвет заставит людей ослабить внимание после долгой бессонной ночи, Беро д'Апшье бросил свое войско на штурм, определяя те места стены, которые казались ему самыми уязвимыми.

В полной тишине, пользуясь ночной темнотой, наемники смогли завалить фашинами часть рва, впрочем, почти пересохшего, и как только солнце окрасило восток розовым светом, нападавшие стали приставлять лестницы к стенам.

Но как тихо ни совершались эти приготовления, они привлекли внимание дозорных, и, когда увлекаемые Гонне солдаты бросились на лестницы, их встретил такой ливень из камней и кипящего масла, что они поспешно отступили.

Гонне с обожженным плечом выл, как больной волк, и показывал защитникам дрожащий от гнева кулак. Через два часа ферма Сент-Фон горела факелом.

Стоя вокруг Катрин на галерее, часть жителей видела, как она горит и как по серому небу тянутся длинные грязные полосы дыма. Оперевшись о плечо своего мужа, который, не в силах оторвать глаз от пожарища, машинально похлопывал ее по спине, Мари Бри громко плакала, и ее всхлипывания и рыдания приводили в отчаяние Катрин.